Черная Ганьча. Вьюга

8

Шагать в мокром кителе было неприятно, но Голов думал — так быстрее высохнет. Дорога не была в тягость, ходить пешком он любил. Пожалуй, во всем пограничном отряде никто столько раз не измерил ногами участок границы от стыка до стыка, как он, Голов. И сегодня планировал пойти в ночь на проверку нарядов. Вот, думал он, надо привести в порядок одежду.

Снизу, поднимаясь по склону, Голов увидел старшину Холода, сразу узнал его, освещенного косыми лучами заходящего солнца, краснолицего и неловкого, с заметно выступающим животом и грузной походкой. Его кольнуло, что Суров вместо себя послал старшину. Сам начальник заставы обязан был встретить. Много себе Суров стал позволять. В независимость играет. «Я тебе, уважаемый капитан, дивертисментики эти раз и навсегда — под корень, десятому закажешь. Думаешь, важное задержание, так тебе позволительно вольности допускать. Изволь служить!..»

Гнев мигом прошел, едва Голов вспомнил о своем виде. Внешний вид первым долгом. И не потому, что по одежке встречают. Одежка тут ни при чем. Другое крылось в немаловажной привычке: плохо или небрежно одетый Голов самому себе казался ущербным, неполноценным.

С такими мыслями он преодолевал последние метры к вершине холма, сближаясь со старшиной.

Холод, запыхавшись от быстрой ходьбы, с трудом вскинул руку под козырек фуражки:

— Товарищ подполковник, на участке пограничной заставы… признаков… нарушения государственной границы…

Голов смотрел на поднятую руку, подрагивающую от напряжения, — под мышкой расплылось темное пятно; пот проступил на груди.

Постарел, толком доложить не умеет. Голов прервал доклад:

— Товарищ подполковник от самого стыка ногами прошел. Все видел собственными глазами. Где начальник заставы?

— Капитан Суров ушел в лесничество.

— Нашел время. — Голов щелчком сбил с рукава присохшую глину. — Какие у него дела в лесничестве?

— Не могу знать, товарищ подполковник. Кажись, у нарушителя родня где-то тут имеется. В точности не знаю.

— Ничего вы не знаете. И как встречать старшего начальника, не знаете. Где машина?

— Неисправная…

Холоду хотелось сказать, что второй день просит в отряде запасное сцепление вместо сгоревшего и допроситься не может, а шофера послал на границу, чтобы не болтался без дела.

Голов не позволил ему говорить:

— Разболтались! Скоро к вам зеркальная болезнь привяжется, старшина. Вы меня поняли?

Старшина промолчал, отступил с тропы, пропуская вперед подполковника, отступил с достоинством, без излишней торопливости, давая понять, что волен не отвечать на оскорбительные вопросы, что он на службе и исполняет ее как положено. Голов помешкал. На лице старшины вспухали желваки — то убегали вниз, выглаживая бритые щеки и обнажая широкие скулы, то поднимались над плотно сжатыми челюстями, удлиняя лицо.

«Гляди-ка, с норовом! Характер показывает». Проходя вперед, Голов кольнул старшину косым взглядом из-под очков, широким шагом стал спускаться с бугра. В нем поднималось раздражение, и оно, несмотря на усталость, гнало его вперед с необыкновенной поспешностью. Сзади себя Голов слышал частое дыхание старшины и представлял себе его красное, в испарине, лицо, но ни разу не обернулся, не сбавил шаг.

«Помотаю тебя, хоть ты пополам разорвись, хоть по шву тресни, — с удивляющей самого себя желчностью злорадствовал Голов. — Если ходишь в старшинах, поспевай, а нет — уступи место: помоложе найдутся». Бросил через плечо:

— Календарных сколько?

Холод не сразу сообразил, что подполковник спрашивает, сколько лет выслуги у него, старшины, без зачета льготных, а поняв, догадался, для чего спрошено.

— Ровно четверть.

Наступила очередь Голова удивляться.

— Чего четверть? — Остановился.

— Четверть века, товарищ подполковник.

Разгоряченные быстрой ходьбой, они оба раскраснелись. Голов обмахивался фуражкой. Холод смахнул пот пятерней. Три километра они отмеряли почти вдвое быстрее обычного.

Солнце ушло за лес. Вместе с сумерками из бора стал выползать туман, потянуло прохладой: августовские, долгие сумерки в этих местах всегда дышат осенью. С озера или еще откуда, возможно, с болота за Кабаньими тропами, послышался крик турухтана — надрывный, как плач дитяти.

Голов надел фуражку.

— Сколько до заставы?

— От поворота триста метров. — Холод показал рукой вправо.

— До соседней… — уточнил Голов.

Холод, махнув рукой в направлении соседней заставы, доложил об ее удалении с точностью до метров.

По неписаным традициям гостеприимства старшина должен был сейчас позвать подполковника на заставу или хотя бы осведомиться, не желает ли начальник погранотряда чаю напиться.

Голов ждал приглашения, не допуская мысли, что его не последует.

Холод же полагал, что старшему виднее — следовать на заставу или мимо пройти, например, проверить, как сохраняются погранзнаки. Пути начальства неисповедимы, твердо усвоил старшина, умудренный житейским опытом.

Стоял в ожидании, молча.

Солнце быстро опускалось за вершину дальнего холма с одиноким дубом на самой макушке. Оттуда, из-за озаренной в багрянец листвы, как по команде, один за другим вынеслись четыре утиных выводка. Проводив их взглядом и нарушив затянувшееся молчание, Холод спросил:

— Заночуете у нас, товарищ подполковник?

— А вам этого хочется? — Вопрос прозвучал полушутливо, полусерьезно.

— Полагается знать, товарищ подполковник. Порядок должон быть завсегда.

Голов ответил, что, конечно, проследует на заставу, а если к чаю еще поднесут миску любимой картошки в мундирах да постного масла вдобавок — и совсем ладно. И уже на ходу добавил, что еще не решил, где проведет эту ночь.

— Все ясно, — сказал старшина.