Черные Шипы

Глава 6

НАОМИ

Я смотрю в темноту, мои губы приоткрываются.

Не в силах сопротивляться, я слепо протягиваю руку, пока не касаюсь рукава Себастьяна. Он больше не пересказывает события первого дня, когда он "встретил" меня, но я еще не закончила слушать.

Я еще не устала слушать, как он говорит, что на самом деле знал о моем существовании с самого начала.

Он мог не показывать этого, но он знал, обо мне. Возможно, так же долго, как я знала о нем.

— Почему ты плакала в тот день? — его голос тихий, почти неуверенный, что так на него не похоже. Обычно он излучает спокойную уверенность, но сейчас он показывает мне ту свою сторону, которой раньше не было. — Я так долго ждал, чтобы задать этот вопрос.

Мне даже не нужно сильно думать об этом. Я помню это так ясно, как будто это было несколько дней назад. — Ты уверен, что хочешь знать? Это глупая причина, и мне очень не хочется разрушать твои воспоминания.

— В тебе нет ничего глупого, Нао.

Я крепче сжимаю его рукав. — Это был мой день рождения. Мама спросила меня, какой подарок она может мне сделать, и я сказала ей, что хочу папу. Ей это не понравилось, и мы сильно поссорились прямо перед моим уходом в школу. Вот почему я плакала. Видишь? Это глупая причина.

— Это не так. Почему ты потом улыбнулась?

— У меня был тревожный подростковый момент, когда я подумала: " Эй, может быть, мир был бы лучше без меня". Затем я подняла глаза и попросила знак, чтобы показать мне, что я как-то важна и что мое существование имеет значение. Это могло быть что угодно, лишь бы я это почувствовала. Именно тогда лист упал мне на нос, и по какой-то причине у меня так закружилась голова. Скучно, я знаю. Я разрушила твой образ этого воспоминания”

Себастьян хватает меня за руку и тянет вниз, так что моя голова оказывается на его мускулистом бедре. Он приглушенно вздрагивает, и даже в темноте я могу представить, как глубоко между его бровями залегла морщинка.

Его тонкие пальцы перебирают мои волосы, нежно поглаживая. Мне нужны все силы, чтобы не застонать, и вместо этого я пытаюсь встать, чтобы не причинить ему боль.

Себастьян кладет стальную руку мне на верхнюю часть груди, запрещая двигаться. — Ты ничего не испортила. Ты только усилила его, и знаешь, что это значит? Ты застряла со мной, детка.

Мне снова хочется заплакать, но я шмыгаю носом, чтобы не превратиться в плаксу. Мне нужно сохранить репутацию, черт возьми. — Я все еще не простила тебя.

— Даже когда я умираю?

— Ты не умираешь! — мой голос срывается. — Мы выберемся отсюда.

— Шучу. Я всего лишь пытался сыграть на твоем сочувствии.

— Больше так не делай, — мои пальцы впиваются в его штаны, и я изо всех сил пытаюсь выкинуть из головы образ его умирающего.

Эта мысль душит меня.

Это перехватывает мое дыхание и оставляет меня с запутанными, хаотичными мыслями.

— Я просто играю с тобой, Цундэрэ, — его голос становится тише, и это почти успокаивает, несмотря на оттенок боли. — Я бы не оставил тебя одну после того, как прождал три года.

— Ты… ждал?

— Я думаю, что да.

— Чего ты ждал?

— Я не знаю. Может быть, возможность.

Я усмехаюсь. — Ты мог бы использовать свою собственную возможность, не дожидаясь ставки Рейны.

— В этом-то и проблема. Я не знал, что мне нужно сделать ход, пока этот ублюдок Джош чуть не забрал тебя. Угрозы заставили меня принять меры.

— У Джоша не было бы ни единого шанса. Высокомерные футболисты не в моем вкусе.

— Кроме меня?

— Я никогда этого не говорила.

— Тебе и не нужно, Цундэрэ. Я наблюдал за тобой достаточно долго, чтобы распознать твое горячее и холодное отношение.

Я прикусываю нижнюю губу и глубоко вдыхаю, втягивая в себя его запах, смешанный с кровью и чем-то еще. — Не могу поверить, что ты следил за мной три года, а я ничего не заметила.

— Я весьма хорош. Кроме того, ты, как правило, не замечаешь того, что тебя окружает, особенно когда на тебе наушники.

— Но не ты, — бормочу я. — Видишь ли, я тоже наблюдала за тобой.

— Ты что?

Я киваю на его бедре. — С первого дня, как я пришла в школу. Ты, наверное, этого не помнишь, но я помню. Чётко.

Он замолкает на мгновение, и я слышу только гортанные звуки его дыхания в темной тишине. Это навязчивый и оборванный звук, явный признак того, что он нуждается в помощи, и не важно, насколько сильно мы обманываем себя, веря, что с нами все будет в порядке, скорее всего, это не так.

Я резко втягиваю воздух и решаю оставаться здесь и сейчас, даже если это только временно.

Настоящее — это все, что у нас есть.

— Это было в мой первый день в старшей школе Блэквуд. В очередной раз я разозлилась на то, как мама постоянно переезжала из одного города в другой. Не то чтобы я любила Сан-Франциско, но так долго чувствовала себя там как дома. И ни с того ни с сего мама сказала мне, что купила дом в каком-то городке, полном богатых людей. Мы и раньше жили в маленьких городках, и я ненавидела их все. Люди в тех местах были в основном расистами, узколобыми придурками, но маме, похоже, было все равно.

— Я не поверила ей, когда она сказала, что в этот раз все будет по-другому. Она то и дело напевала разные мелодии о богатстве города, или о том, что уровень преступности в Блэквуде близок к нулю, или о том, что его жители самые добрые. Но она забыла крошечную деталь о том, что я буду переводным студентом в середине последнего года обучения, а они всегда обречены на отказ.

— Я пропустила экскурсию, которую директор специально забронировал для нас с мамой, потому что мы прибыли в город в последнюю секунду. Вдобавок к тому, что я была новым лицом в середине года, я совершенно не знала, как добраться до школы Блэквуд, и, что еще хуже, шел дождь. GPS привел меня на вершину холма, а затем стал таким странным, что я не могла сказать, слева или справа расположена школа. Поэтому я остановила машину на обочине возле футбольного поля и вышла, предполагая, что это школьное поле. Но я не могла найти никого, кто направил бы меня в эту дурацкую школу. Я думала, что мой первый день с самого начала был обречен на провал.

— Но когда я возвращалась к своей машине, кто-то похлопал меня по плечу и указал направо, даже не глядя на меня. Он бежал под проливным дождем, и у него были наушники, поэтому он не услышал меня, когда я поблагодарила его. Он не заметил, что я стояла там, смотрела и думала, что, может быть, этот город будет не таким плохим, как другие, — я сглатываю ком, который образовался у меня в горле. — Этим кем-то был ты. Это было случайным проявлением сострадания, но для новичка в городе, который никого не знал и ничего не знал, это значило гораздо больше, чем ты думаешь.

Он молчит секунду, и если бы не неровный ритм его дыхания, я бы подумала, что он заснул или что-то в этом роде.

— Ты, наверное, даже не помнишь тот момент, — выпаливаю я. — Но… ты знаешь, почему ты это сделал?

— Сделал что?

— Указал незнакомцу правильное направление. Тебе не хватает сочувствия, поэтому ты не должен был останавливаться, чтобы помочь.

— Я не остановился, чтобы помочь.

— Ты похлопал меня по плечу и помог.

— Наверное, я что-то в тебе разглядел.

— Например, что?

— Я не знаю. Точно так же, как я не знаю, почему я остановился и уставился на тебя в тот день. Может быть, все это привело к тому, что мы оказались вместе.

— Ты думаешь?

— Я уверен. Ведь ты смотрела на меня так же, как и я на тебя. Ты была влюблена в меня, детка?

— Нет!

— Защищайся, Цундэрэ. Как насчет того, чтобы хоть раз быть честной?

— Просто всякий раз, когда я видела тебя в другие разы, я думала о чувствах, которые испытала в тот день. Это было странно успокаивающим и безопасным.

— А потом появился я и сокрушил эти чувства? — в его голосе слышна усталая хрипотца, и хотя мне нравится его естественная острота, это ненормально.

— Не совсем.

— Ты хочешь сказать, что все еще чувствуешь облегчение и безопасность?

— В какой-то степени, да. То, как ты преследовал меня с явной решимостью, напугало меня до чертиков. Наши отношения и развратные погони тоже пугали меня, но с тобой я чувствую себя в безопасности. Если бы я этого не сделала, то давным-давно покончила бы с этим.

— Ммм… мне… нравится… — он замолкает, его голос теряет свою хриплость и становится слабым.

Я осторожно сажусь, и его рука безвольно лежит на моем плече, даже не пытаясь остановить меня. — Себастьян?

— Ммм…?

Я нежно касаюсь его живота, затем провожу дорожку вверх к его щеке. Я напрягаюсь, когда его горячая кожа соприкасается с моей. Срань господня. Он весь горит.

Лихорадка — это совсем плохо. У него может быть инфекция или что-то похуже.

Я ощупываю его шею и склонившееся набок лицо, слегка приоткрытые потрескавшиеся губы. — Себастьян, ты меня слышишь?

Он издает рассеянный звук, но не шевелится.

— Себастьян! Открой глаза!

Он остается в том же положении. Я заглядываю под футболку, которая прилегает к его плечу, и вздыхаю с облегчением, когда не чувствую никакой липкости. Хоть он все еще не истекает кровью, лихорадка может означать что-то худшее.

Щупальца злобного страха сжимаются вокруг моей грудной клетки, а в голове прокручиваются наихудшие сценарии.

Боже, нет.

Пожалуйста, не забирайте его.

Пожалуйста. Я сделаю все, что угодно.

Свежие слезы наполняют мои веки, когда я нащупываю бутылку с водой, выливаю немного на рубашку, затем прикладываю ее к его лбу.

Я продолжаю звать его по имени, хотя он по-прежнему не двигается, и, кажется, ему становится теплее, а не холоднее.

Я отпиваю немного воды, затем касаюсь губами его потрескавшихся губ, пытаясь заставить его сделать глоток, пусть даже совсем маленький.

Звук его глотания подобен музыке для моих ушей. По крайней мере, он остается немного увлажненным.

Но даже я знаю, что если ему в ближайшее время не окажут медицинскую помощь, он не сможет выжить.

Я продолжаю касаться его губ своими губами, пытаясь заставить его выпить как можно больше воды. Когда он перестает глотать, я отстраняюсь и проверяю пульс у него на шее.

Толстые слезы стекают по моим щекам, ощущая слабую пульсацию под моими пальцами.

Я почти слышу, как жизнь покидает его, и самое печальное, что я ничего не могу сделать, чтобы остановить или хотя бы замедлить это.

Положив обе ладони ему на шею, я опускаю голову. — Себастьян… Пожалуйста, малыш… Пожалуйста, открой глаза, пожалуйста… Я не могу…Я не смогу жить без тебя. Я не хочу представлять это, поэтому, пожалуйста… Пожалуйста, останься со мной…

Низкое мычание вырывается из его горла, и я выпрямляюсь, всхлипывая. — Себастьян…?

— Ты… назвала меня… малыш…

Я улыбаюсь веселью в его голосе, позволяя соленым слезам проникнуть в мой рот. — Я буду называть тебя так, как ты захочешь. Просто останься со мной.

— Детка… — хмыкает он.

— Да?

— Выходи за меня.

— А?

— Когда… мы выберемся… отсюда. Выходи за меня.

Я смеюсь сквозь слезы.

Это безумие.

Мы сумасшедшие.

Но если я чему-то и научилась за все это время, так это тому, что ничто не длится вечно. Наши судьбы были связаны уже три года, хотя мы наблюдали друг за другом издалека.

То, что у нас есть, случается раз в жизни, и бороться с этим больше бессмысленно.

— Хорошо. Я выйду за тебя замуж.

— Ты не сможешь изменить свое… решение… когда мы выживем.

— Я не буду.

— Хорошо… п-потому что… я не позволю тебе…

— Себастьян? — я хватаю его за лицо и легонько встряхиваю, но он снова в отключке.

Так больше не может продолжаться.

Поправив мокрую футболку на его лбу, я встаю и медленно иду туда, где, как я помню, должна быть дверь. Мои шаги осторожны, когда я делаю выпад в темноте.

Я натыкаюсь на стену и кладу на нее руки, нащупывая свой путь.

Как только я касаюсь к металлу, я колочу в дверь обоими кулаками. — Открывай!! Ты сказал, что хочешь поиграть в игру, так почему же ты не играешь? Открывайте, вы, больные ублюдки!

Я продолжаю бить и обзывать их как по-английски, так и по-японски. Когда это не срабатывает, я тяну, а затем толкаю дверь, крича: — Если мой отец узнает об этом, он убьет тебя! Я позабочусь о том, чтобы он, блядь, убил тебя!! Открой эту чертову дверь!

— Еще рано, Одзё-сама. Голос, доносящийся из-за двери, заставляет меня остановиться.

Он говорит по-японски, но почему, черт возьми, его голос кажется таким знакомым? Это не Рен или другой парень, который был с ним в тот день в нашем доме.

Этот спокойнее, звучит опаснее. Как будто он выносит смертные приговоры нежити.

Одзё-сама.

Он назвал меня принцессой самым почтительным образом, и это не в первый раз.

Кто-то называл меня так раньше, но кто? И когда?

— Кто ты такой? — спрашиваю я по-японски.

— Тот, кто сделает тебя достойной присоединиться к нашей семье. Чтобы сделать это, ты должна понести большую потерю.