Черные Шипы

Глава 11

СЕБАСТЬЯН

Я думаю, что я умер.

Может быть, смерть — это лучшее, что может со мной случиться.

Если я умру, я не буду думать о Наоми с другим мужчиной. Если я умру, все будет кончено. Я присоединюсь к демонам и всем их друзьям и забуду о той жизни, которую я оставил позади.

Но не будет ли это легким выходом?

Не означает ли это, что я слишком легко отказался от того, что считал ценным? О жизни, которую я наконец нашел?

Я не хочу умирать. Нет, если это означает оставить Наоми без защиты и в опасности.

Мне нужно вернуться и быть рядом с ней.

Моя голова пульсирует, а веки склеены вместе, отказываясь открываться.

Я резко втягиваю воздух и кашляю, когда на меня нападает запах отбеливателя.

Я все еще в той же комнате?

— Себастьян?

Голос, который зовет меня по имени, знаком — слишком знаком.

Медленно я заставляю себя открыть глаза, затем щурюсь, когда сквозь них пробивается свет. Бля.

Кто знал, что что-то такое безобидное, как свет, причинит боль, как если бы кто-то держал факел перед моим лицом?

Мне требуется несколько секунд, чтобы привыкнуть, и даже тогда я не расширяю свое зрение в полной мере.

Первое, что я замечаю — это белый цвет. Стены. Потолок. Он отличается от серого цвета камеры, где я в последний раз видел Наоми.

Я лежу на мягком матрасе, а не на холодном, беспощадном полу.

Я в больнице.

Может быть, поэтому мое плечо не болит так сильно, и я не чувствую, что умру с голоду.

Я должен чувствовать облегчение оттого, что мне помогают, что я, на самом деле, не умираю, но это не так.

В последний раз, когда я очнулся в больнице, я узнал новость о смерти моих родителей. Жизнь, какой я ее знал, раскололась на миллион кусочков и уже никогда не стала прежней.

То же самое проклятое предчувствие, которое было у меня в то время, поражает меня.

Что-то не так.

Тот факт, что меня больше нет в этой камере, означает, что Наоми пришлось заплатить за мой выходной билет.

Мое сердцебиение грохочет в ушах, а пересохшее горло сжимается. Я пытаюсь встать, но боль взрывается в верхней части плеча, сбивая меня с ног.

— Не двигайся. Ты ранен.

Я дважды моргаю от жгучей боли и различаю очертания дядиного лица. На нем строгий деловой костюм, и выражение его лица такое же жесткое и безжалостное, каким я его помню.

Но в отличие от его обычного отчужденного отношения, он смотрит на меня сверху вниз, нахмурив брови.

— Нейт… — хрипло хриплю я. — Мне нужно… мне нужно найти…

Низкий стон вырывается из меня, когда боль пульсирует снова. Трудно дышать, не говоря уже о том, чтобы говорить.

— Ты не в том состоянии, чтобы кого-то искать. Тебе повезло, что ты остался жив, негодяй. Когда из больницы позвонили миссис Уивер и сказали ей, что ты в критическом состоянии, они не шутили. Очевидно, тебя высадили возле отделения неотложной помощи люди в масках.

— Они похитили нас… — я кашляю, а затем морщусь, когда это вызывает боль. — Черт…

— Не разговаривай, — он возвращает меня в лежачее положение. — И мы знаем, что тебя похитили.

— Они… звонили тебе?

— Нет. Но ты не из тех, кто исчезнет на три дня, не сказав ни слова. Твоя машина и телефон были найдены недалеко от леса. Мистер и миссис Уивер перевернули вверх дном весь город, чтобы найти тебя. Они даже использовали свои связи и деньги, но это ничего не дало. На секунду мы подумали, что потеряли тебя.

Но они этого не сделали.

И это не ебаное чудо.

Если мои влиятельные бабушка и дедушка, более могущественные, чем кто-либо из моих знакомых, не смогли найти меня, то все гораздо серьезнее, чем я думал.

— Нейт… — хмыкаю я.

— Не торопись. Тебе нужно отдохнуть. Миссис Уивер пошла за доктором. Ты провел три дня в медикаментозной коме, чтобы помочь тебе восстановиться, и она думает, что происходит что-то странное, потому что ты не просыпался. Ты же знаешь, как она требовательна ко времени каждого. Мистер Уивер разговаривает с полицией и называет их бесполезными, потому что они до сих пор не нашли того, кто это сделал. Хочешь поспорить, что он использует этот инцидент в своей предстоящей предвыборной кампании? Его избранный лексикон будет посвящен беспорядкам, семейным узам и так далее, и тому подобное.

Мне сейчас наплевать на бабушку и дедушку. Огонь внутри меня горит только для одного человека.

Для нее.

Моя Наоми.

Мысль о ее безопасности опережает мою. Я задыхаюсь с тех пор, как она поцеловала меня, сказала, что любит меня, а потом вышла за дверь.

Я не смогу нормально дышать, пока не удостоверюсь, что она цела и невредима.

— Там был кое-кто еще, Нейт…

— Кое-кто еще?

— Моя девушка.

— Наоми?

— Она… она была со мной.

Складка между его бровями становится глубже. — Ты единственный, кого они высадили.

— Она там… Она у них в руках… Черт! Она у них, Нейт… — я снова пытаюсь выпрямиться. — П-позволь мне поговорить с полицией, чтобы они могли найти ее…

— Оставайся, черт возьми, на месте, — он легко толкает меня обратно на матрас. — Я приведу их сюда. Сейчас тебе нужно отдохнуть.

Близнец моего дяди появляется рядом с ним, и тогда я понимаю, что у меня двоится в глазах. Я хватаюсь за рукав его куртки, мой язык ощущает тяжесть на небе. — Наоми…Мне нужно найти ее…

— Мы так и сделаем. Просто успокойся.

— Нао… — бормочу я в тумане, моргая, и, как по волшебству, она появляется рядом со мной.

На ней шорты и спортивный лифчик из камеры. Ее черные волосы, напоминающие самые прекрасные ночи, прилипли к щекам, а глаза блестят от непролитых слез.

— Детка…, — я протягиваю к ней руку, но она отшатывается, словно испытывая ко мне отвращение.

Она качает головой и смотрит вниз. Я слежу за ее взглядом и замираю.

Кровь сочится у нее между ног, окрашивая бедра в темно-красный цвет.

— Нао…?

— Все кончено, Себастьян, — ее голос низкий, затравленный.

Чертовски неправильно.

— Нет нет…

— Дело сделано.

— Мне плевать, детка. Я приду. Я, блять, убью их всех.

— Все кончено… все кончено…, — повторяет она нараспев, пока кровь стекает по ее ногам, окрашивая ее белые туфли в красный.

Я тянусь к ней, желая крепко обнять, хотя боль пронзает меня насквозь. Кровь, покидающая ее тело, ощущается как моя собственная. Я истекаю кровью, держась за жизнь на гребаной ниточке.

В тот момент, когда моя кожа соприкасается с ее, она превращается в дым.

Толстый.

Туманный.

Неприкасаемый.

И вот так просто мой мир окрашивается в черный цвет.