Черный фотограф

23

Елена сразу поняла, что ее жених опять во что-то впутался. Он был погружен в себя, односложно отвечал на вопросы и надолго пропадал из дому. Но ничего сделать она не могла, потому что между ними существовала договоренность, что она не будет вмешиваться в темные дела своего жениха, а он будет ей рассказывать все сам, когда сочтет это нужным. Короче, со стороны невесты это была почти полная капитуляция. Но капля камень точит, и Елена не теряла надежды исподволь внушить своему будущему мужу любовь к спокойной жизни.

Леня неоднократно заходил к Мелешко-Милашке, но в первый раз ее не было дома, а во второй у нее сидела компания странных «оторванных» личностей, и он не решился беспокоить ее расспросами.

Но в третий раз Наташа оказалась дома, и состояние у нее было неплохое, судя по блеску, внезапно осветившему запавшие глаза, и лихорадочному румянцу на щеках. Но гость был встречен неприветливо.

— Чего ты сюда таскаешься? — неприязненно спросила она, как только открыла дверь. — Чего все выспрашиваешь?

— Жду, когда ты окажешься в состоянии ответить на несколько вопросов о твоих бывших друзьях.

— Да отвяжись ты, у меня теперь другая жизнь, а про ту я ничего не помню и помнить не хочу.

— Тебе все-таки придется со мной поговорить, иначе я еще долго буду тебе надоедать.

Леню наконец впустили в квартиру.

— Что ты хочешь знать?

— Все. Чем вы занимались, чем кололись, что пили и так далее… Почему все так произошло. Почему разбился Муромцев. За что застрелил человека Елисеев. Где Беркман. Почему Левакина повесилась. Что случилось с Бурдаковым. Короче — все.

— Слишком много хочешь. Я сама всего не знаю.

И Милашка начала рассказывать. Она говорила многословно, путано, как будто в голове у нее была каша вместо ясных воспоминаний. Она путала людей, факты, время, последовательность действий, но и из того, что Леня из нее сумел выжать, складывалась довольно жуткая картина прямо-таки римского разврата периода упадка империи и виртуозной распущенности. Но о главном Мелешко умалчивала, тщательно обходя стороной все, что касалось причин происходящего раньше, ни слова не говоря о заводиле, о причинах происходящего тогда и многом другом. Леня вынужден был спросить напрямик:

— Чем вы кололись?

— Мы никогда не кололись, — вскинулась Мелешко. — Это тебе хоть кто скажет.

— Ну чем-то вы накачивались? Что это было? Почти весь курс знал, что Муромцев с Левакиной постоянно покупали у Славы с пятого курса какие-то наркотики. И не говори мне, что это не так, я в это все равно не поверю. Ты должна все рассказать.

Мелешко застыла, опустила глаза и, внимательно рассматривая свои руки, нервно выкручивала узловатые худые пальцы. Леня ее не торопил. Он боялся опять спровоцировать припадок истерии и поэтому вопросы старался задавать мягким, отеческим, сочувствующим тоном. Наконец девушка очнулась от задумчивости и тихо, медленно, как будто ей с трудом давалось каждое слово, сказала:

— Они нам давали жевать кусочки бумаги.

— Розовые? Что это было такое?

— Не знаю, мы называли их «промокашки» и говорили, что, мол, пошли промокнемся. Муромцев сам их доставал, а мы только скидывались.

— Зачем вы их жевали?

— Чтобы испытать что-то такое… — Тут Мелешко махнула рукой и заметно оживилась. — Когда съешь одну дозу, ну один кусочек, — то почти ничего, только время растягивается как будто резинка, и какое-то возбуждение приятное начинается… Весело, хочется смеяться, любить, бродишь, как будто в незнакомой стране, где все ново и интересно. Это как необыкновенное приключение. И на следующий день никакой ломки, ничего, состояние прекрасное. Мы иногда принимали по две дозы и к экзаменам готовились, за одну ночь все прекрасно запомнить можно было, память обострялась изумительно. И никаких проблем с приемом — глотаешь, и все. И родители не замечали ничего. И в сексе тоже — несколько раз за ночь запросто можно было. Это было не то что обычный перетрах — это как будто полет, как будто вдохновение, как будто наслаждение, длящееся всю жизнь, которая вмещалась в несколько часов…

Глаза у девушки возбужденно заблестели, дыхание участилось, а зрачки превратились в два больших черных пятна. Она судорожно сжимала руки и дрожала от воспоминаний. Казалось, еще немного — и она сорвется в пропасть своих наркотических грез, и начнется ее тайное парение в неведомой непосвященному человеку чудесной стране.

—…И никакой ломки, как рассказывают про наркотики. Да это и не наркотик совсем, это… — Она задумалась, возбужденно сжимая руки. — Это что-то необыкновенное. В этом хочется остаться на всю жизнь. Мне теперь так плохо, мне опять хочется туда, — проговорила она с непонятной сильной тоской. — Я тоже пыталась покончить с собой, но у меня ничего не вышло… А где взять его, я не знаю, меня всегда кто-то угощал, я не покупала. И денег сейчас нет… Мне так хочется опять туда, в тот мир, только там настоящая жизнь, а здесь мука одна. Мне бы туда хоть на пару часов вернуться, может быть, я бы смогла после этого опять существовать…

Соколовский был ошеломлен страстным признанием своей бывшей сокурсницы, ее тоской по эфемерному миру, в котором она хотела скрыться от реальности. Она говорила как бы в забытьи, предавалась своим интимным воспоминаниям, не пытаясь оправдаться или раскаяться. Просто ей там было действительно лучше, чем здесь. Там ее ждал необыкновенный фантастический мир, а здесь — убогая квартира, убогая жизнь, в которой ценно только то, что из нее можно уйти.

Он понял, что Мелешко действительно ничего не знает о том, где и у кого покупались наркотики, и попросил:

— Расскажи мне, что произошло с ребятами, что случилось? Все из-за этого, да?

— Не знаю, — очнувшись, сказала девушка, выплывая из своих грез. — У каждого были свои видения. Я знаю, что Ирка Петровская стала страшно бояться воды, ей казалось, что даже в чашке с чаем плавают огромные черви, которые набрасываются на нее и хотят задушить, забраться в живот и выгрызть ее внутренности.

— Может, поэтому она утонула?

— Не знаю… Витек Кормулев про меня совсем забыл, он вечно только и ждал, чтобы прожевать промокашку и оказаться там. Там у него было что-то такое… Какая-то женщина, у которой было сразу множество тел, голов, рук, грудей, сразу сотня женщин в одной. И он хотел остаться там с ней навсегда…

— А остальные?

— Я помню только, что Елисеев все время рассказывал, что, мол, он там борется с Сатаной и всегда побеждает его, но стоит ему только уйти из того мира, как Сатана возрождается из своих останков и опять начинается борьба. И говорил, что ему нужна какая-то особенная серебряная пуля с заточенной головкой и только от этой пули Сатана погибнет навсегда и человечество освободится от него…

Леня молчал, потрясенный. Это была та часть действительности, о которой он не имел доселе ни малейшего представления. Ему было и жутко, и жалко молодых красивых ребят, трагически влюбившихся в нереальный мир выдуманных сновидений и грез, которые предпочли смерть разлуке с этим миром.

Девушка замолкла и теперь смотрела остановившимися глазами в пол. Леня потряс ее за плечо:

— Эй, Наташка, ты в порядке? Слышишь меня?

Но она только смогла выдавить из себя запинающееся «д-да» и после этого как будто онемела. Ее тело было расслаблено, Леня взял ее руку, и рука безвольно выскользнула из его ладони. Мелешко уже ни на что не реагировала.

— Я пойду, — робко и ласково сказал Леня. Ему было искренне жаль бестолковую Милашку, которая стала нечаянной жертвой изощренных удовольствий своих друзей. Но он ничем не мог ей помочь. Да ей теперь никто в целом мире не смог бы помочь. Кроме розовых квадратиков «промокашки».

Пару дней Леня дотемна болтался вокруг Плешки. Он уже знал в лицо всех торговцев и искренне удивлялся, почему милиция не может повязать тут всех скопом. Он тоже примелькался в этой специфической компании и уже не вызывал особых подозрений. Впрочем, сыщик не особенно старался светиться в этом злачном месте, он появлялся набегами, больше ходил вокруг да около и наблюдал издалека.

Но вот однажды, когда он воскресным вечером проходил по площади, среди знакомых ему продавцов появилась новая фигура, напоминающая воздушный шарик, привязанный за ниточку к земле. По щеке толстого мужчины расплылось огромное коричневое родимое пятно, напоминавшее паука. Очевидно, это был Батон.

Батон производил отталкивающее впечатление своим раздавшимся лицом с тонкими серыми губами. Цепкостью, угадывающейся в движениях и во взгляде, он напоминал паука — того, который пометил ему лицо. Соколовский немного понаблюдал за ним, а потом решился наконец подойти и заговорить.

— Ну чего? — спросил Батон, когда Леня к нему приблизился.

— Мне «промокашку».

— Одну или несколько? Бери целый лист, уступлю немного.

— А почем?

— Доза — червончик. За целый лист — стольник. Сколько будешь брать?

— Возьму пока три дозы, если окажется, что нормальные, то потом еще приду и возьму много.

— Да ты чо, парень, меня здесь все знают, все по-честному. И ни у кого больше не найдешь, я один здесь этим торгую.

— Я знаю, — сказал Леня и достал деньги. — Давно тебя жду. Чего-то долго ты пропадал.

— Дела, — сказал Батон, пряча деньги и доставая из загашника три дозы, каждая не больше спичечного коробка. — Заходи, у меня все честно, без обмана.

— Угу, — сказал покупатель и пошел прочь.

Теперь надо было выяснить, что это за наркотик и откуда он берется. А потом раскрутить всю цепочку поставки его и выяснить в конце концов владельца этой цепочки. Но как определить не сведущему в наркоделах человеку, что это за «промокашка»? Леня повертел в руках три квадратика, даже лизнул их языком, но ничего не почувствовал. Пробовать было страшновато, да к тому же сейчас ему нужна была трезвая и ясная голова.

Он напряженно размышлял над тем, как ему найти разбирающегося в наркотиках человека, но все, кто мог быть осведомлен о том, что это за штука такая, находились или в могиле, или в тюрьме, или в сумасшедшем доме. Не считая Мелешко, которая ничего толком не знала и вообще находилась в невменяемом состоянии.

Тогда Соколовский решил обратиться к специалистам — врачам. Он узнал, где находится наркологический диспансер, и направился прямиком туда, захватив свое редакционное удостоверение. Это своеобразное заведение располагалось в маленьком аппендиксе районной поликлиники. Сыщик вступил в его пределы не без опаски, боясь, что его повышенный интерес к наркотику может вызвать подозрение. Для начала ему хотелось поговорить с кем-нибудь из младшего медперсонала.

Леня остановил на бегу молоденькую девушку в белом халатике с папкой под мышкой и, показав ей красную корочку удостоверения, попросил об аудиенции. Девушка согласилась и повела его в пустой кабинет с традиционной белой ширмой и кушеткой.

— Да я вообще-то мало знаю, — сказала девушка. — Я только процедуры больным делаю, но спрашивайте, может, отвечу.

— Мы сейчас изучаем материалы, относящиеся к действию наркотиков на молодежь, — очень актуальная тема, кстати, и не могли бы вы помочь нашей газете в этом вопросе?

Леня достал из кармана розовый квадратик и положил его на стол.

— Я хотел бы узнать, что это такое? Как называется, как принимается и вообще все…

Девушка недоуменно повертела в руках бумажку и сказала:

— Не знаю… Если хотите, пойду у врача спрошу.

— Только вы уж не говорите, откуда это у вас, боюсь, что отберут, а меня выгонят, несмотря на удостоверение.

Девушка понимающе улыбнулась и выпорхнула в коридор. Ее долго не было, так что Соколовский уже начал волноваться. Он подходил к окну, посматривал на двор и нервно грыз ногти. С такими рисковыми методами работы можно было загреметь в милицию.

Но медсестра вскоре вернулась и, протягивая листочек бумаги, сказала:

— Наш врач говорит, что, судя по виду, это довольно экзотический наркотик. Называется ЛСД. Именно так он и продается — пропитывается бумага и разрезается на квадратики. Я еле отболталась, где взяла, сказала, что больной выронил в коридоре.

Леня был удивлен.

— Неужели тот самый легендарный ЛСД? Я думал, что он сейчас уже не используется.

— Как же не используется, когда вы его в руках держите. Очень даже используется, особенно, как говорит наш врач, среди творческой молодежи.

— А разве в нашей стране растут эти грибы? Ну те, из которых он добывается?

— Сейчас, — сказала девушка и выпорхнула опять. Через минуту она была уже на месте и важно продолжала: — Он добывается вовсе не из грибов, с чего вы взяли. Его получают из спорыньи — грибка, который поражает злаки.

— А, ну все равно гриб.

— Нет, это не совсем то же самое, мы по биологии в училище проходили. Ну, в общем, из этих пораженных злаков его и добывают. И совсем несложно это сделать, любая химическая лаборатория справится, разве что очистка будет неважная. А по действию это мощный психотропный препарат. Вызывает сильную психологическую зависимость. Больше трех лет больные, которые этим увлекаются, не живут: самоубийства, депрессии, удушье при передозировке… Кстати, я обещала этот листочек сжечь.

— Что вы! — испугался посетитель. — Ни в коем случае! Это вещественное доказательство.

Он поблагодарил медсестру и, пообещав зайти еще, быстро вышел из гостеприимного диспансера.

В энциклопедии удалось отыскать только скупые, ничего не говорящие строчки: диэтиламид лизергиновой кислоты, кем открыт, из чего добывается, сильный стимулятор нервной системы, к производству и лабораторному исследованию запрещен.

«Судя по всему, его не так уж и сложно произвести, — размышлял Леня. — Страшная штука. И применять очень просто, сжевал — и вперед. Ни шприцев, ни вен, ни полиэтиленовых пакетиков на голову. И ломки нет. А то, что самоубийства — так это никто не докажет отчего и интересоваться не будут.

Сыщику стало страшно. Он ввязывался в такую авантюру, которая грозила большими неприятностями, ведь наркотики — это целая могущественная империя, и соваться туда опасно. Стоит ли? Ради чего? Эти вопросы эпизодически возникали в голове у Лени. У него не было альтернативы: или — или. Или отказаться, или дальше копать. Он просто был уже по уши погружен в это дело и не мог из него выбраться. Ниточка сама вползала к нему в руки и влекла его за собой все дальше, все глубже, в бездну криминальных событий.

Он забывал обо всем, о своей невесте, которая становилась все грустнее, чувствуя, что ее возлюбленный удаляется от нее в неизвестном направлении, в поисках неизвестно чего. Он забывал о безопасности. Существовала одна-единственная задача, которая мучительно волновала его: найти, во что бы то ни стало найти тот корень, от которого распространяются по городу губительные побеги.

Ниточка вела через Батона к тем людям, которые производили наркотик. Для начала надо было установить за Батоном слежку и соблюдать максимальную осторожность, чтобы, не дай Бог, не спугнуть его и его хозяев. Только Батон мог вывести на производителей или поставщиков наркотика. Сможет ли сыщик выйти на них? Этого он пока не знал.

Ему самому было уже лень заниматься такой черной работой, как ежедневная утомительная слежка. Не хотелось торчать целый день на жаре, которая, несмотря на только что наступивший май, уже давала о себе знать красными сгоревшими лицами торговцев, целый день пасущихся на солнце. К тому же он теперь мог позволить себе оплачивать мелкие услуги по добыче интересующей информации. Недолго думая, Леня нанял на работу двух пацанов.

Этих ребят он обнаружил на оживленном перекрестке, где они мыли машины, поливая их водой из пластиковых бутылок. Это были грязные, чумазые мальчишки лет тринадцати, но уже весьма искушенные в моечном бизнесе. Их курировал здоровенный амбал, отнимавший значительную часть заработанных денег.

— Надо за одним человечком последить, — сказал им Леня. — Следить будете посменно. Один полдня, другой — столько же. Сколько получаете за мойку?.. Чистыми? Платить буду столько же плюс десять процентов за вредность, плюс премия за особые сведения. Искать меня не надо, я сам вас найду. Ну, Миша, Коля, согласны?

Миша, Коля были согласны. Леня повел их на Плешку и показал жирного, приметного издалека Батона.

— Глаза ему не мозольте. Засыплетесь — сами будете виноваты, выручать не буду. Итак, что меня интересует: количество покупателей, сколько, почем, все прочие контакты. Кроме того, где живет, где бывает, с кем встречается. Зовут меня дядя Ваня. Задача ясна? Летите, голуби.

Сам Соколовский не терял даром времени, просиживая в библиотеке и пытаясь выцарапать из книг еще какие-нибудь сведения о методах производства и действии ЛСД. Но, кроме косвенных сведений, ничего узнать практически не удалось.

Через неделю Леня нашел своих шпионов и призвал их к ответу.

Мальчишки наперебой рассказывали ему сведения о Батоне, перебивая друг друга выкриками: «Это я узнал!»

— Спокойно, ребята. Мне конкуренция ваша не нужна. В этом деле главное — взаимовыручка. Премию поделите поровну. Но инициативу буду поощрять индивидуально.

Он выдал мальчишкам недельную зарплату и спросил:

— А что, в школу вы не ходите?

— Некогда, — деловито сказал Коля. — Работать надо.

Леня дал новые инструкции и отпустил своих агентов.

Итак, Батон жил в пригороде, на работу, на Плешку, ездил на электричке. Целый день торговал на рынке. Ни с кем, кроме покупателей и своих же торговцев, не общался. Навар имел солидный — к нему за день подходило около полусотни любителей «кайфа». Торговал он не только и не столько «промокашками», но и белым порошком, и ампулками с бесцветной жидкостью, как высмотрели глазастые пронырливые пацаны.

Семья у Батона была небольшая. Он жил на шестом этаже, и выяснить, чем торгаш занимается у себя дома, юные агенты не смогли. Здесь требовалось участие самого Соколовского. Леня взял адрес и, расспросив, где стоит дом и в какое время обычно возвращается Батон в свою берлогу, отбыл в Мытищи.

Дом, в котором жил Батон, стоял рядом со стройкой. За хлипким щитовым забором слышалось гудение крана и перепалка строителей. Леня вычислил окна квартиры торговца, надел на шею свой суперобъектив и стал ждать, когда рабочие уйдут со стройплощадки. Только поздно вечером стройка затихла.

Сыщик недолго думая отодрал доску от забора и, ступая ботинками в желтую липкую глину, стал пробираться к башенному крану. Именно с него было бы удобно держать под наблюдением квартиру Батона. Поднявшись по перекладинам на нужную высоту (квартира была видна как на ладони), Леня стал наблюдать за ее обитателями, совершенно не заботясь о том, что его может увидеть сторож со стройки или жители дома. Уже стемнело, и снизу, наверное, было бы трудно заметить черную фигурку, приникшую к крану. Высота немного кружила голову, и сначала наблюдатель немного боялся оступиться, застыв в неудобном положении, но быстро привык и упорно следил за окнами.

Ничего особенного в них не происходило. Семейство, поужинав, укладывалось спать, а потом и вовсе погас свет. Во всяком случае, сыщик смог разглядеть обстановку квартиры — никакого намека на химические аппараты, изображения которых он увидел на страницах специальных книг по производству лекарств, он не приметил.

«Наверное, Батон только продавец, но от кого он получает товар?» Эта мысль терзала сыщика.

Еще несколько вечеров он висел на башенном кране, пока наконец не заметил кое-что интересное.

Когда поднадзорное семейство уже мирно спало и сыщик уже хотел было слезать со своего наблюдательного пункта и ехать домой, одно окно вдруг осветилось, и Батон вышел на кухню, плотно прикрыв за собой дверь.

Тучная фигура взгромоздилась за кухонный стол. Батон достал тоненькую пачку розовой бумаги, бутылку с бесцветной жидкостью и еще какие-то инструменты и начал работать. Он брал жидкость из бутылки, мочил ею розовый листок и потом, когда жидкость пропитывала промокашку, оставлял сушиться. Батон работал не более часа, потом спрятал бутылку на антресоль, а подсохшую бумагу сложил в пачку.

Взяв линейку и карандаш, он стал разлиновывать листочки и разрезать их по карандашным линиям. Толстую стопочку розовых квадратиков торговец распределил по пустым спичечным коробкам. Получилось пять коробков, которые тоже проследовали на антресоль. Батон зевнул во весь рот, потянулся и пошел отдыхать от трудов праведных.

Сыщик тоже отправился домой. Роль Батона в этой цепочке была ему ясна. Оставалось только выяснить, как к нему попадали бутылочки с бесцветной жидкостью.