Честное рядовое

Отрывок № 10

В траве рядом с гравийной дорожкой возлежит на спине старший сержант — и читает книгу. Зрелище настолько невероятное, что я замедляю шаг, а там и вовсе останавливаюсь, остолбенев. Точнее, сначала останавливаюсь, а столбенею мгновение спустя, увидев, чтó именно он читает. Старший сержант читает «Подростка» Достоевского.

Принадлежность библиофила к «дембелям» сомнению не подлежит — подобную пощёчину общественному вкусу у нас не простили бы даже «черпаку».

Наконец старослужащий понимает, что над ним стоят и смотрят. Он опускает книгу и видит перед собой озадаченного «салабона».

— Чего надо, воин? — ласково осведомляется он.

У него полное, чуть приплюснутое лицо, и чем-то он вообще напоминает Швейка.

Судорожно отдаю честь.

— Никак нет, товарищ старший сержант! Ничего не надо!

— Тогда свободен. — И глазам моим вновь предстаёт обложка классика.

Естественно, что я начинаю высматривать в казарме этого удивительного книгочея, но высмотреть нигде не могу. Да уж не привиделось ли мне?

Нет, не привиделось. Вскоре «дед» Сапрыкин забирает меня на «старт» — и мы встречаемся вновь. Старший сержант Боря Котов. Любимчик комбата. Оба помешаны на строительстве. Ну и на технике тоже.

Считается, что «дембеля» ноябрьского призыва — самые хреновые люди. Пример — рядовой Горкуша. Однако Боря Котов тоже «дембель», тоже выслужил полное право на безделье, но безделья он не выносит. Не нашлось под рукой «Подростка» Достоевского — пойдёт варить арматуру. Позже я прочту у Аристиппа: «Если все законы уничтожатся, мы одни будем жить по-прежнему». Это он о себе и о старшем сержанте Котове.

Воскресенье. Зевотный день. Солдаты бродят по жаре, спят в теньке, только что от мух зубами не отщёлкиваются. Сидим в курилке. Боря с отвращением давит окурок: «Не могу без работы. Сейчас соберу нарядчиков — и бетон месить».

Спасибо тебе, Боря Котов! Ты думаешь, почему я, пенсионер, сейчас всё это пишу? Потому что иначе осатанею от безделья.

Очень мне хотелось с ним подружиться. Но особой дружбы не вышло. Хотя откровенные разговоры случались.

Как-то ночью во время перекура мы лежали на тёплом бетоне (он остывает к пяти утра), луна была — круглее не придумаешь, и Боря рассказывал о службе до моего призыва. По сравнению с тем, что раньше, сейчас здесь курорт. Асфальты, бетоны, казармы — всё это проложили и построили сами солдаты. Нет такого объекта, где бы он не работал. Рассказывал, не хвастаясь, а как-то тихо удивляясь тому, что столько сделано.

И дедовщина, по его словам, была в ту пору другая. Страшная.

— Я тогда решил, стану «дембелем» — никогда так по-сволочному не буду гонять молодёжь, как меня гоняли.

Странное у него лицо. Грустное, но с какой-то дурашливой иронической улыбкой. А родители — учителя.

В речах бесстрашен и ничего не стесняется:

— Чего это меня опять в начкары? Сегодня Сугоняка. Я его боюсь — он меня в караулке буханкой побил…

Любимое присловье:

— Пусть ругают, пусть. Лишь бы не били.

Любопытно, что о «Подростке» Достоевского речь у нас с ним так и не зашла ни разу.

— Знаешь… — признался он мне однажды (было это, по-моему, во время дренажных работ по отводу воды в овражек). — Мы долго к тебе приглядывались и одного не могли понять… Почему ты не стучишь?

Удивление было настолько сильным, что я даже не смог оскорбиться.

— Боря… — растерянно сказал я, опершись на лопату. — А что… во мне есть внешне… что-то такое… стукаческое?

— Но у тебя же высшее образование, — напомнил он.

Вон оно что! Действительно, как-то даже неловко получается. Развалил к чертям всю концепцию. Высшее образование — и вдруг не стукач.