Примерно через неделю после того, как «дед» умыкнул меня у радиотехников и усадил в кабину управления «стартом», вышли мы из капонира на перекур. Поднялись из недр земных по бетонному скату, восходящему меж циклопических стен и благоуханных роз, — в серую от лунного света азиатскую ночь.
Не помню, что мы делали на позициях в столь поздний час. Я, наверное, был на дежурстве (проще говоря, за сторожа), а майор… Майор, скорее всего, разбирался с очередным блоком, время от времени посылая меня за чем-либо в бытовку.
— Вот я твой командир… — неторопливо, с удовольствием начал комбат между затяжками.
Скрытую издёвку в его голосе я тогда ещё не слишком хорошо улавливал, поэтому торопливо согласился в том смысле, что так точно.
— Во-от… — продолжал он. — И я о тебе должен знать всё… Давай рассказывай: чем увлекаешься?
— Стихи пишу… — потупившись, признался я.
— Это ничего, — утешил майор. — Это можно… Чем ещё?
— Ну вот… на гитаре играю…
— Тоже неплохо, — одобрил майор. — Ещё!..
— Ну там… рисую немножко…
И почувствовал, что сказанул лишнее. «Дед» Сапрыкин круто обернулся.
— А вот об этом… — Наверное, он был в тот раз без фуражки, поскольку страшные его глаза я помню по сей день. — Упаси тебя боже! Никому ни слова… — смягчился и пояснил будто бы по секрету: — Узнáют, что рисуешь, — заберут тебя в штаб. А ты там сопьёшься и попадёшь на «гауптическую вахту»… — поколебавшись, добавил: — Н-ну… так… для меня иногда кое-что нарисуешь-напишешь… Но больше никому! Понял?
Я истово заверил, что никому, ничего, ни при каких обстоятельствах, однако против судьбы не попрёшь.