Честь воеводы. Алексей Басманов

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ НЕ ИДИ ВСТРЕЧЬ

Князь Иван Овчина-Телепнёв недолго терзался сомнениями по поводу дерзкого поступка Фёдора Колычева. Ему захотелось, сменив милость на гнев, наказать непокорного боярина. И он считал, что должен сделать это в назидание другим. Да, князь Иван знал, что род бояр Колычевых силён и знатен заслугами перед державой, корнями уходят в далёкое прошлое. В одной Боярской думе их из года в год заседало не меньше седмицы, а то и более. Были из них и председатели думы. А о службе во Дворцовом, в Посольском и в Разрядном приказах и говорить нечего: все Колычевы через них прошли. И всегда они служили исправно. А вот меньшой из них, Фёдор, дворцовую службу вёл неисправно, теперь же и норов неуёмный проявил. Так почему бы его не наказать?

И пока над князем Михаилом Глинским каты вершили в Пыточной башне расправу, князь Иван придумал, как привести ослушника Колычева в повиновение. А чтобы от государевой службы не увиливал, был исполнителен и послушен, князь Овчина нашёл ему такое дело, от которого он никак не мог бы отказаться, ежели не хотел попасть в немилость у самой великой княгини.

Еленой Глинской было уже решено выслать в глухие и губительные места мятежников бояр Ивана Ляцкого, братьев Семёна и Ивана Бельских и князя Ивана Воротынского. Вот и отправит он Фёдора Колычева повелением государыни гнать их по этапу в места отдалённые. Знал он, что на пути к тем гиблым местам погонщикам достаётся тягот не меньше, чем погоняемым.

Не мешкая, чтобы Фёдор далеко не умчал, не спрятался за спины дядьёв и братьев, князь Иван Овчина призвал в свои покои верного десятского Карпа, во всех делах рьяного и твёрдого, и сказал ему душевно:

— Вот что, друг Карпуша, бери своих воинов и отправляйся сей же миг на поиски Федяшки Колычева. Отлови его и приведи под белые руки ко мне.

— Исполню, князь-батюшка, — ответил Карп. — В Заяузье или на Пречистенке он, поди, у братьев.

— Ищи всюду.

— Так и будет, князь-батюшка.

Иван Овчина помедлил отпускать Карпа, пришла, как ему показалось, ещё одна благая мысль: послать на поиски вместе с Карпом дружка Колычева, Алёшку Басманова. Слышал Овчина, что молодой воевода долечивался дома после ранения. Счёл Овчина, что умный Федяша сразу поймёт, что не для утехи или сурового наказания ищут его, вспомнит хождение в Каргополь и одумается. Сказал Карпу:

— И вот что ещё, Карпуша. Ты допрежь, как идти за Фёдором, загляни на Пречистенке к Басмановым-Плещеевым и позови моим именем с собой за Федяшкой Алёшку Басманова.

— Исполню и сие, — ответил Карп.

— Теперь поспешай.

Иван Овчина ушёл в свою опочивальню, думая о том, что хорошо бы сейчас погреться возле свет Еленушки-государыни. Да время было не то — смутное, где уж тут до утех. И он решил отдохнуть от многотрудного дня. А Карп поспешил в казарму поднимать своих воев и вести их в ночь исполнять «государево дело».

Однако всё случилось не так, как мыслили себе князь Иван Овчина и десятский Карп. Первым делом Карп рысью повёл своих ратников на Пречистенку за Басмановым. Прилетев к подворью, он твёрдой рукой застучал в ворота. Вскоре вышел привратник, по стуку понял, что за воротами властные люди, открыл калитку. Карп уже сошёл с коня. Едва калитка приоткрылась, как он вломился во двор.

— Веди к господину не мешкая, — строго сказал он молодому, но крепкому мужику.

Но привратник не поспешил исполнить волю Карпа.

— Кто тебе нужен, воин? У меня два господина, старший и младший.

— Государыня призывает к себе Алексея Басманова. Веди же к нему. — И Карп направился к палатам.

— Так нет в покоях Алексея Даниловича, — спеша за Карпом, вымолвил привратник.

— Где же он? — остановившись, спросил Карп.

— В село Уборы к тестю уехал. Рыбку любит по ночам добывать.

— Будь он неладен со своей рыбкой! — вскипел Карп. — Ты знаешь, у кого он там остановился?

— Ведаю. Сказал же, у тестя. Там у дворянина Лыгошина и спроси в барском доме, скажут, где рыбачит.

Карп покинул подворье Басмановых, отправил трёх воинов в село Уборы к Лыгошиным, сам с оставшимися воинами полетел в Заяузье, оставив на потом палаты боярина Михаила Колычева на Пречистенке.

Но и там служилого ждала неудача. Братья Андрей и Гаврила встретили посыльного князя Овчины ласково. На вопрос Карпа, где Фёдор, ответили дружно.

— Утром, как ушёл на службу, так и не приходил. Мы уж не знаем, что и подумать. Андрей вот все уши прожужжал: сходи, дескать, в Кремник[30], спроси князя Овчину, — пространно повёл речь боярин Гавриил.

— Бояре вы непутёвые! — вспылил дерзкий Карп. — Я же вечером у вас был, и с Фёдором мы уехали.

— Так мы того не видели, как он был дома, на службе задержались, — ответил Андрей.

— Не видели! Теперь вот князь-батюшка Овчина велел привести его под белые ручки.

— Эка поруха! — воскликнул боярин Андрей. — Да что же этот Федяшка самому конюшему встречь пошёл? Говорили же, не ломись на того, кто выше тебя. Да мы взгреем его, как появится в палатах, сами отведём к светлейшему.

Карп глазами позыркал по сторонам. Хотелось ему пошнырять по покоям и каморам, потому как чуял он, что его за нос водят. Да понял резон: тянули они время, дабы Федька куда подальше ушёл. Зыкнуть надумал на братьев, да попробуй: боярин Гавриил в Разбойном приказе служил, управу в сей миг на крикуна найдёт. Сказал братьям:

— В Кремнике Фёдора нет. Час назад ускакал, не исполнив повеления конюшего. А дело то — государево.

— Господи, надо же, — забеспокоился боярин Андрей. — Так, может, служилый, вместе его поищем? Может, он у нашего дяди Михаила на Пречистенке?

— Да я сей же час и людей подниму, — засуетился Гавриил.

— Ладно, свои люди есть, — ответил Карп миролюбиво, но добавил с острасткой: — Токмо пеняйте на себя, ежели утаили что и пошли в обман. Князь спросит!

С тем и покинул Карп палаты братьев Колычевых. Да побудил себя ехать к думному боярину Михаилу Колычеву, надеясь на авось. Но и от Михаила Колычева Карп уехал несолоно хлебавши. И уже злой, взвинченный, всю ночь мотался по Москве, поднимая кряду всех Колычевых, а их было больше десяти семей. Измотав себя и воинов до чёртиков в глазах, Карп вынужден был отправиться в село Уборы, потому как явиться к князю Овчине без «улова» смерти подобно. И только к вечеру следующего дня Карп вернулся с поисков, «отловив» в речных заводях на Москве-реке молодого воеводу Алексея Басманова.

Алексей был удивлён тому упорству, с каким искали его люди князя Ивана Овчины. Он попытался расспросить Карпа, зачем призывает его государев конюший, но Карп отделался от него короткой фразой:

— Ничего мне неведомо!

— Да врёшь ведь, — упрекнул Карпа Алексей. — Ну а если бы я не поехал? Тогда как?

— Так воины при мне, сам понимай, воевода, — отозвался Карп.

И припомнилось Алексею, как он был отправлен в Каргополь. Тогда тоже до самого Каргополя он не знал, зачем его вытурили из Москвы. И нечто подсказывало ему, что ещё раз придётся изведать непредсказуемость поступков конюшего Ивана Овчины.

Вот и Кремль. Въехав в ворота, Басманов спешился, отдал стражу коня, чтобы поставил у коновязи, сам направился к Соборной площади.

В Успенском соборе только что закончилось вечернее богослужение. И когда Алексей подошёл к храму, на паперть вышла великая княгиня Елена Глинская, ведя за руку пятилетнего сына Ивана. За нею шли многие князья, бояре и среди них князь Иван Овчина. На людях он всегда держался в стороне от государыни, хотя вся Москва знала давно, насколько они близки. Увидев Басманова, который стоял неподалёку на площади, Овчина вышел из толпы придворных и направился к нему. Но Алексея заслонил Карп. Подойдя близко к князю, он тихо сказал:

— Боярин-батюшка, Федяшки Колычева в Москве нет. Вчера ушёл через Хорошевскую заставу в Старицы: ратники его там опознали. — И не дожидаясь, что ответит на это князь, отошёл в сторону.

Басманов приблизился к Овчине.

— Слушаю тебя, батюшка-князь.

Иван Овчина внимательно осмотрел Басманова, спросил:

— Где это ты, Алёша, пропадал ночь? Небось девицу какую смущал?

— Ан нет, батюшка-князь, у меня супружница есть. С тестем рыбной ловлей за Уборами на Москве-реке баловались. Страсть как любим с ним ночной лов. Сома пудового отловили.

— Завидую тебе, сердешный. А у меня жизнь, как у белки в колесе. Да уж такая планида... Ты вот что скажи как на духу: где твой друг Федяша Колычев?

— Не знаю и давно не видел.

— И я не знаю. Да вчера он был возле той башни. — И Овчина кивнул в сторону Пыточной башни. — Шлея ему под хвост попала, и умчал он с государевой службы. Не надо бы ему идти встречь меня, негоже. А надобность в нём великая. И в тебе — тоже.

— Говори, батюшка-князь, в чём моя служба? Правда, я ещё от раны не совсем оклемался.

— Скажу, а как же! Да попозже. А пока ты Федяшу должен разыскать. Думаю, рана тому не помеха. Он, видимо, в Старицы уехал, к молодой жене. Сие похвально. Да ведь от службы убежал. Или я бы не отпустил его на побывку?

Алексей Басманов слушал Ивана Овчину внимательно и в лицо ему смотрел. Оно было ласковое, в глазах — одна доброта. И в сказанном не было подвоха: со службы без ведома нельзя уходить. А подспудное-то и не угадаешь — таков уж скрытный норов был у любимца государыни. Слышал Алексей многое о том, как захомутал мятежников Овчина. Такое не каждому по уму и по силам. Да борьба ещё не окончилась, и потому, видимо, нужен был конюшему боярин Фёдор. Алексей отозвался:

— Знамо дело, что без послушания службы не правят.

— Вот и я о том. Так уж ты, Алёша, завтра по первому солнышку отправляйся в Старицы, найди Федяшу да скажи, что надобность в нём большая и дело ему поручается государственной важности. А других наказов у меня и нет.

Алексей не хотел принимать это поручение. Он был твёрдо убеждён в том, что за ним кроется нечто подспудное. Да ведь не спросишь. И попробовал Алексей отбояриться от исполнения нежелательного наказа:

— Ты, батюшка-князь, уволил бы меня от этого. Раной ещё маюсь, в седле долго не могу быть.

— Зачем в седле? На Колымажном дворе возок по вкусу возьмёшь. И ратников тройку дам. Карп тебе во всём поможет. Да вижу я, чем ты маешься. Но государеву службу нужно кому-то вершить. А коль жребий на тебя пал, так ты уж не перечь мне, Алёша. — Иван Овчина посмотрел на толпу придворных, на Елену Глинскую. Все они стояли близ Красного крыльца и ждали его. — Иди же, Алёша, отдыхай, а утром Карп с подорожниками к тебе явится. — И конюший поспешил к ожидающей его государыне.

Алексей не спешил покинуть Соборную площадь. Он огляделся кругом — всюду было благостно, мирно, тихо. Богомольцы расходились по палатам и домам умиротворённые. И ничто не говорило о том, что всего сутки назад сюда, в Кремль, волокли заговорщиков, что над ними вершили неправедный суд и расправу, что многие из них брошены в казематы, в земляные сидельницы, пройдя через пытки и истязания. И многие уже отрешились от всего земного, потому как знали свою страшную участь. Алексей подумал, что и Фёдор на чём-нибудь споткнулся и его ждут жестокие испытания. Да поди угадай. И сам он, словно подсадная утка, мог попасть под выстрел охотника, ежели воспротивится воле «мягкосердечного» Ивана Овчины. В конце концов Алексей принял решение ехать в Старицы, но не для того, чтобы там захомутать Фёдора, а чтобы помочь ему не попасть в хомут. Но пора было уходить из Кремля. Он сказал Карпу:

— Жду тебя на рассвете. Возьми для меня на Колымажном дворе возок. Да соломки в него побольше брось.

— Всё исполню, воевода, — ответил Карп.

Алексей отправился в палаты на Пречистенку, унося с собой тревоги и предчувствие чего-то неведомого, но безусловно жестокого. И вновь ему захотелось умчаться в степь, там в открытой сече сходиться с ордынцами, вольно идти на смертельные опасности.

Однако ни Иван Овчина, ни тем более Алексей Басманов не предполагали, что Старицы уже не те, когда жизнь текла как в тихом омуте, и откуда можно было выманить непослушного боярина Фёдора Колычева.

Старицы были похожи на растревоженный улей, который трудно было чем-либо утихомирить. Крепостные ворота были закрыты. Лишь только стражи заметили четверых воинов и крытый возок, как к князю Андрею Старицкому помчался сотский Донат, дабы испросить повеления, что делать с чужими воинами. Но князя Андрея в палатах не оказалось, был он в Покровском монастыре на молении. Домовничал князь Юрий Оболенский-Меньшой. Да было ему ведомо настроение князя Андрея и его отношение ко всему придворному окружению Елены Глинской: жгла его ненависть за смерть брата, за поруганных воевод и бояр дмитровских. Потому был всем старицким вельможам наказ князя Андрея не иметь никаких сношений с московским великокняжеским двором, а кто нарушит сие повеление, тот попадёт в опалу как изменник. И ответил князь Юрий Донату:

— Ты допрежь спроси путников, откуда они, чьей волей идут в Старицы. Как скажут, что по государевой воле или по воле князя Овчины, так ты их в хомут возьми и веди с саблями наголо на подворье к князю. Тут уж мы разберёмся, что к чему.

— Как велено, так и исполню, князь-батюшка, — промолвил бывалый сотский, ходивший многажды на татарву во время берегового стояния на Оке.

И вновь побежкой вернулся Донат к крепостным воротам. Путники уже возле них стояли. Донат как глянул в оконце, так и признал в них служилых москвитян. Видел он воеводу Басманова, десятского Карпа, состоящего при князе Овчине.

— Ишь ты, коршуны налетели. Да неспроста... — И кликнул ратников из караульного помещения: — Эй, браты, ну-ка скоро ко мне! — Десять воинов тотчас встали перед Донатом. — Слушайте: становитесь за ворота. Я открываю их, впускаю ратников, а вы их в хомут и сей же миг обезоружьте.

Так всё и было. Донат распахнул ворота. Въехал в Старицы возок, возле которого шёл Алексей Басманов, следом вошли четыре воина, ведя в поводу коней. И ворота захлопнулись, а воины и Басманов оказались в окружении старицких ратников.

— Положите на землю оружие! — грозно сказал Донат.

— С чего бы это так? — спросил Карп. — Мы с миром к вам.

— Помолчи себе во благо. Клади оружие! — всё так же с угрозой продолжал Донат.

— Мы посланцы князя Овчины, — произнёс Алексей. — И у нас государево дело.

— Вот-вот, вас-то мы и ждём. Сколько в Москве Овчина погубил душ, теперь за нас взялся. Быстро исполняйте мою волю!

Донат и его десять ратников обнажили мечи. Алексей лишь усмехнулся и подумал, что лучшей встречи и нечего ожидать. Он обнажил свою саблю и положил у ног на песок.

— Исполняйте волю князя Андрея, — сказал он Карпу.

Тот тоже не стал перечить, положил у ног оружие. То же сделали и его воины.

— Теперь за мной, — повелел Донат и повёл москвитян к подворью старицкого князя.

Горожане — взрослые и подростки — видели, как стражи провели воинов к палатам князя Андрея. Весть об этом в мгновение ока облетела все Старицы. Был среди подростков и малец Степа Колычев. Как и все мальчишки, он стремглав помчался домой. Увидев на дворе отца и старшего брата, подбежал к ним.

— Батюшка, батюшка, там каких-то басурманов поймали, к дяде Андрею на подворье повели, — сообщил он, сверкая голубыми глазёнками. — И сабли у них отобрали Донатовы стражи.

— Спасибо за новость, сынок, да нам она ни к чему. Пусть князь с басурманами и разбирается, — ответил сыну боярин Степан.

Фёдор, однако, отнёсся к сказанному братиком по-иному. Всего лишь два дня назад он проявил непокорство перед князем Овчиной и подумал, что те «басурманы» примчали по его душу. В груди у него ничто не дрогнуло. И он счёл, что будет лучше, ежели побывает в палатах князя Андрея, узнает суть. Сказал отцу:

— Мне надобно туда сходить, батюшка. Я кому-то нужен в Москве, вот и приехали...

— Догадался и я, Федяша, о том. Да не ходи. Коль порвал с Москвой, так и будь в стороне. Бережёного и Бог бережёт.

— Верно, батюшка, речёшь. Только ведь те «басурманы» здесь мне не страшны. И в Москву они меня не возьмут. Вот те крест! Но мне должно знать, велика ли опала на меня положена.

— С тем не спорю, Федяша. Да лучше подожди, пока князь Андрей с богомолья вернётся. Он-то уж как пить дать позовёт тебя, дабы истину узнать.

— Ты всегда, батюшка, прав. А мне спешить некуда. Тем более что москвитяне под стражей.

Князь Андрей вернулся из монастыря к вечеру. Князь Оболенский доложил ему, что в каменной клети появились сидельцы.

— И что за сидельцы, где их ухватили? — спросил князь Андрей.

— Оказия, батюшка. Главным-то у них Алёша Басманов. Помнишь, как моя доченька в полынье тонула, а он с Федяшей спасал её?

— Как же, помню.

— Не случайно они здесь. Два дня назад Федяша примчался из Москвы. Я уж тебе о том не стал говорить...

— Что с Федяшей-то?

— Позови его. Сам он о том и расскажет. Выходит, что Басманов явился с воями князя Ивана Овчины за Фёдором.

— Вот уж, право, загадочно всё. Овчина ноне первый кат при Елене. А ты спросил Басманова, зачем он пожаловал?

— Алёша молвил, что князь Овчина милостиво просил Фёдора вернуться в Москву на службу.

— Ну а ты знаешь, почему твой зять умчал из Москвы? — спросил князь Андрей.

— Того не ведаю, не выпытывал. Да и не скажет, поди. Разве тебе, батюшка, откроется.

— Откроется. Так ты пошли за ним не мешкая. — Князь Андрей тяжело вздохнул, — Господи, как всё пакостно на Руси.

События последнего времени в стольном граде сильно подкосили здоровье князя Андрея и вовсе лишили душевного покоя. Он бунтовал против содеянного Глинскими в Москве. По всем статьям трон державы должен быть отдан брату Юрию Дмитровскому. Да был бы он помудрее и похитрее, а не грудь нараспашку, одолели бы скопом Глинских. Теперь всё кануло. И сам он, Андрей Старицкий, не будет бороться за трон, потому как присягнул на верность племяннику Ивану ещё при старшем брате Василии, отце будущего царя. Безотрадные размышления князя Андрея прервались: пришёл Фёдор Колычев.

— Здравия тебе, батюшка-князь, — сказал Фёдор, переступив порог гостевой палаты.

— Будь и ты здоров, Федяша. Зачем позвал, не ведаешь?

— Догадываюсь. Московские гости тому причиной.

— То верно. А ты знаешь, кто во главе их?

— Нет, батюшка.

— Помнишь, кто тебя из полыньи тянул?

— Век не забуду. Алёшка Басманов?!

— Он самый у гостей за воеводу.

— Да где же он? Я хочу увидеть Алёшу!

— В стороже сидит. Ты мне прежде поведай вот о чём. По какой причине ты сбежал из Москвы и со службы?

Фёдор опустил голову. Не хотелось ему говорить, на что его толкал князь Иван Овчина.

— Норовом не сошлись с конюшим Овчиной-Телепнёвым, князь-батюшка.

— Власть уважать надо, а не норов показывать. Ну да это я к слову. А по сути что?

— В пыточную он меня посылал, вершить неправедное дело. А я отказался.

— И кого же пытать он посылал тебя?

— Велено мне было стоять при катах, когда они повелением Елены Глинской и малого аспида Ивана глаза выжигали князю Михаилу Глинскому. Вот я и отказался.

— Надо же быть такому, чтобы по детской прихоти обезглавить пожилого и родного по крови человека! — Князь Андрей горестно покачал головой. — Вот уж, право, аспиды.

— То-то и оно, князь-батюшка. Тут я и сказал Овчине, что пришёл конец моей службе государю. Я ведь ему не присягал. Потому и умчал под твоё крыло, батюшка. Тебе меня и судить.

— Нет у меня Божьей воли судить тебя. Да нужно послушать, что молвит от имени Овчины твой знакомец и спаситель Алексей Басманов.

— Я с радостью его послушаю. Алёша не скажет вздора.

Князь позвонил в колоколец. Явился дворецкий князь Оболенский.

— Юрий, пошли человека за Басмановым. Пусть приведут сюда.

— Мигом исполним, батюшка.

Когда Юрий Оболенский ушёл, князь Андрей заговорил о наболевшем:

— Ты, Федяша, не питай надежду на то, что Овчина тебя за сей отказ от службы пожурит. У него послухи есть в каждом доме Москвы. И ему ведомо, как ты ходил к ярославским, дмитровским, костромским и иным вельможам. Ведомо ему и то, о чём там велись разговоры. А вот почему он тебя до сих пор не захомутал, того не ведаю и не понимаю. Но впредь берегись.

— Чем-то я ему привлекателен. Но чем, тоже не знаю.

Привели Алексея Басманова. Фёдор встал с лавки, шагнул к нему и обнял.

— Славный побратим, с чем бы ты ни приехал в Старицы, тебе не место в сидельнице.

Алексей тоже обнял Фёдора, но сказал с осторожностью:

— Подожди, Федяша. Вот как выслушает меня князь-батюшка да молвит своё слово, тогда поверю.

— Разумно. Так исповедуйся, с чем тебя послал Иван Овчина!

Басманов шагнул к князю Андрею, руку к груди приложил.

— Князь-батюшка, клянусь светлой памятью отца, не ведаю я, с чем послан. Сказано одно: привезти Фёдора в Москву по доброй воле.

— Сам-то ты как мыслишь? — спросил князь Андрей.

— Пока ехал в Старицы, о многом передумал. Да пришёл к одному выводу: за цацки он нас принимает, и Федю и меня. Ведь так и было, когда мы с Федей в Каргополь угодили под надзор наместника. Тогда он нас уверил, что спасает от опалы князя Шигоны и Фёдора Ростовского. Теперь иное что-то затеял, ласково говорил со мной, как отправлял сюда. А я ни одному слову его не поверил. Да и как поверить, ежели со мной четырёх воинов послал!

— И что же, ты будешь сейчас уговаривать Фёдора, чтобы ехал в Москву?

— Упаси Боже! Пусть я в опалу попаду, но ни слова Фёдор от меня о Москве не услышит. Да я и сам, ежели меня отпустите, подамся не в стольный град, а в сторожевой полк на Оку, к вашему князю Оболенскому-Большому. Мы ведь с Федей около года у него служили. Воин я, а не дворцовый пёс. Вот и весь сказ.

Помолчали. Словам Алексея и князь и боярин поверили. У Фёдора к тому было больше оснований. Вместе они тяготы походов переносили, вместе с врагами бились и кровь проливали за родную землю. Наконец, после долгой паузы, Фёдор попросил князя Андрея:

— Князь-батюшка, отпусти Алёшу ко мне. Пусть он у меня погостит, сколько вздумается.

— Отпускаю. А спутников твоих, Басманов, я недельку придержу, пока ты до сторожевого полка доберёшься.

Друзья покидали палаты князя Андрея умиротворённые и жаждущие поговорить в уединении. И хотя они были молоды, но у каждого из них в душе жила озабоченность за судьбу России, которая стояла на пороге смутного времени.

В доме Колычевых Алексея встретили как родного.

— Ну, будь здоров, побратим Федяши, — сказал боярин Степан и обнял его. — Чтим тебя всей семьёй.

Алексей смутился перед домашними Фёдора, но, посмотрев на княгиню Ульяну, забыл о смущении, поклонился ей, тронул за ручонку сына, которого она держала на руках.

— Рад тебя видеть, княгинюшка. Ты такая и есть, как Федяша тебя высвечивал. И сынок твой весь в батю.

Пришло время войти в краску Ульяне. Но её выручила боярыня Варвара:

— Идёмте к столу, родимые. Там и поговорим вдоволь.

Фёдор положил руку на плечо Алексею, повёл его в трапезную.

Басманов погостил у Колычевых всего два дня, насладился спокойствием, тишиной, сердечностью отношений и жалел, что дни пролетели быстро. Вместе с Фёдором и Ульяной они побывали в Покровском монастыре, послушали пение псалмов, исполняемых повзрослевшим Иовом. Такого с Алексеем не бывало. Пение наполняло его душу благостным покоем, на глазах появлялись слёзы, хотелось делать что-то доброе. Видел Алексей, что Фёдор и Ульяна в таком же блаженном состоянии. После литургии, когда покинули храм, Алексей сказал:

— Как всё божественно! Душа становится младенчески чистой. И вовсе нет желания уезжать от вас. И хватит ли сил у меня миновать родной дом в Москве и не увидеть Ксюшу?

— Ты крепись, не давай воли смятению, и всё будет хорошо, — подбадривал друга Фёдор.

В этот час ни Фёдор, ни Алексей ещё не знали, что расстаются на долгие годы, что по воле злого рока однажды Алексей Басманов предстанет перед Колычевым совершенно в другом свете. Но это случится через годы. А пока Ульяна и Фёдор провожали из Стариц близкого и в чём-то родного им человека. У Фёдора и Алексея проявилось много того, что связывало их крепкими узами. Каждый из них рисковал своей жизнью ради спасения друга. Такое без крови не оборвёшь. И в последний час перед отъездом Фёдор решил проводить Алексея до Волока Дамского, потому как проститься с ним за воротами дома не смог.

Провожать Алексея вышли все Колычевы. Боярин Степан и боярыня Варвара благословили его в путь словно сына. Степан настоял на том, чтобы Алексей взял с собой дворового человека.

— Сподручнее вдвоём-то коротать вёрсты... — И наказал дворовому: — А ты, Пахом, как проводишь до полка воеводу, иди к брату моему Михаилу на Москву. Там и поживёшь до попутчиков.

Княгиня Ульяна своё Алексею наказала:

— Ты уж, Алёша, выбери время побыть при родах возле Ксюшеньки. Ой, как тяжело нам рожать, когда вас, семеюшек, нет рядом!

И вот, наконец, верховые Алексей, Фёдор и молодой мужик Пахом покинули подворье Колычевых. Вот и Старицы остались позади. Донат сказал путникам у ворот:

— В оба смотрите. По лесам ноне гулящие люди шастают.

В пути до Волока Дамского, однако, никто не потревожил путников, и у них было время поговорить о том, что происходило в России за последние месяцы.

— Раскол случился в державе, чего уж там скрывать, — размышлял Фёдор. — И князь Андрей Старицкий теперь никак не пойдёт на мировую с Глинскими. Ведомо, что сила не на его стороне, а там как знать.

Алексей своего мнения не высказывал. У него в голове не было никаких мыслей — только о себе, о Ксении.

— Я вот, Федяша, обмолвился, что пойду мимо Москвы к Оболенскому-Большому в полк, а теперь не знаю, как быть. Влечёт меня некая тревога домой. А почему, не ведаю. Разве что Судок Сатин смутил меня, его я у князя Андрея на дворе увидел.

— Да что тебе Сатин? — удивился Фёдор. — Он у князя за приживалу.

— Так ведь раныне-то он при Голубом-Ростовском служил. И в Москве я встречал его у Разбойного приказа. Двулик он — вот суть.

— Это верно ты говоришь. И мне ведомо, что он подлый и шиш отменный, — согласился Фёдор. — Ты вот что: и впрямь, забудь пока о береговой службе. Тебя ещё рана беспокоит. Ты поезжай прямо в Москву. Там иди к Ивану Овчине, всё расскажи, как было. И обо мне правду выложи: ушёл, дескать, служить старицкому князю, ибо клятвы на верность государю Ивану я не давал. И тогда.ты будешь вне опалы. Про Карпа скажи: в полон его взяли, потому как причина есть. Помни то, что не надо нас выгораживать. Иван Овчина давно понял, что мы ему супротивничаем. Как и он нам, добавлю.

— Мне бы теперь побыть близ Ксении до родов. Как твоя Уля сказала, ей сейчас очень трудно одной, — вёл речь о самом больном Алексей.

В Волоке Ламском они расстались после ночи, проведённой на постоялом дворе. Вечером, как приехали, Алексей и Фёдор долго сидели в питейной избе. Алексей, пытаясь заглушить душевную тревогу, много выпил и захмелел, а во хмелю признался:

— Головой я пошатнулся, Федяша, после того удара за Каргополем. Чуть к непогоде, болит, скаженная, места не нахожу. Дьявольщина всякая лезет. Я отбояриваюсь от неё, а она, подлая, каверзить заставляет. Как избавиться от наваждения, Федяша?

— Одно избавление от бесовщины, Алёша, молитва. Она и спасёт. Да ты не раскисай, ты крепок телом и духом окрепнешь. Вот как принесёт тебе Ксюша сынка, гоголем ходить будешь.

И всё-таки их расставание было грустным. Алексей даже прослезился. Смахнув ладонью набежавшие слёзы, сказал:

— Метится мне, Федяша, что мы с тобой разлучаемся навечно.

— Пути Господни неисповедимы, Алёша. А мне всегда будет тебя недоставать. И я приду к тебе, только позови на помощь.

Предчувствие не обмануло Басманова. В Москве его и впрямь ждала беда. Он приехал с Пахомом на Пречистенку, а его ожидали пустые палаты. Не было в них ни жены Ксении, ни дяди Михаила, только дворня да престарелый дворецкий Аким.

— Горе у нас, батюшка Алексей. Осиротели мы, — встретил со слезами и причитаниями Алексея дворецкий.

— Что же случилось, Акимушка? Недели не прошло, как в отлучку ушёл, как всё тихо-мирно было. Где дядюшка, где моя семеюшка? Говори же, говори!

— Говорю, батюшка Алексей. Три дня назад под вечер пришли в палаты государевы люди и его именем забрали с собой батюшку Михаила и твою семеюшку. Посадили в колымагу и увезли неведомо куда.

— Но хоть что-нибудь они сказали?

— Мне было наказано передать, чтобы ты явился в Кремник к князю Овчине-Телепнёву, как только прибудешь в Москву. Вот и всё, батюшка Алексей.

— Ну и дьявол сей Овчина-Телепнёв! В заложники моих родимых взял, чтобы с крючка не сорвался! — в гневе проговорил Алексей. Да боль ударила в лобную часть головы, аж закричал. Сжал голову, качал ею, постанывал. Да вспомнил совет Фёдора молитвою напасть отводить. Зашептал «Во спасение от бедствий» и пришёл в себя. Понял, что надо ехать в Кремль. Наказал дворецкому: — Ты, Акимушка, приюти Пахома. Из Стариц он, дворовый человек Колычевых. Однако кто спросит, скажешь, что наш, из Убор. Я же скоро вернусь с родимыми. — И убежал во двор, взлетел на неостывшего от долгого пути коня и помчался на свидание с Овчиной.

В одном Басманову повезло. Овчина был в своих покоях и принял Алексея без проволочек. Он был любезен. Усадил Алексея к столу, налил вина.

— Охолонись с дороги, Алёша. Да не казни меня за строгость к твоим. Они у меня в палатах отдыхают, сам увидишь...

— Однако обиды ты мне чинишь, князь-батюшка, ни за что ни про что! — выложил наболевшее Басманов.

— У меня больше обид на твоё непослушание. Я ведь послал тебя Христом Богом за Колычевым. А ты что в Старицах учинил? С Федяшкой в обнимку ходил, вместо того чтобы вернуть к службе.

— Он служил у великого князя Василия, а другим клятвы верности не давал. И потому решил остаться на службе у князя Андрея.

— И это мне ведомо.

— Откуда? Уж не Божий ли человек Сатин на хвосте принёс?

— Не знаю такого. И сие государева тайна. Да не будем толочь воду в ступе. Одно скажу: Карпа мне жалко и воев. Загубит их Андрейша в отместку мне. Теперь о деле. Хотел я послать Фёдора Колычева за старшего на Белоозеро. Но, прости, жребий по твоей вине пал на тебя. Надо отвезти туда в острог мятежных бояр Ивана Ляцкого с семьёй да Ивана и Семёна Бельских с семьями. Надёжнее тебя у меня нет человека.

— Так уж и нет? Оскудел государев двор надёжными служилыми, — вспыхнул Басманов.

— Есть верные и надёжные. Да и тебя хочу видеть таковым, — ровно и даже улыбаясь сказал Овчина.

Басманов задумался, голову склонил, и впервые у него вместо злости закипела в душе ненависть к этому красавцу. Она прожигала Алексею нутро, словно калёный штырь. «Ведь знаешь же ты, прелюбодей, что жена у меня на сносях, а прогоняешь от неё. Ладно, князь, я пойду на Белоозеро, но тебе это дорого обойдётся. Ты ещё попомнишь, как ущемлял Алексея Басманова». Да понял, что ещё не время обнажать свои чувства, поднял голову и спросил:

— Когда выезжать?

— Завтра. Сегодня надо тебе в бане помыться, отдохнуть с дороги. А завтра чуть свет с моими посыльными воинами и поведёшь опальных из Кремля. Завтра же я и твоих родимых домой отправлю.

— Так мне бы свидеться с женой и с дядей надо. Жена у меня последние месяцы ходит. Жестоко разлучать нас.

— Ну полно, ты же воин, Алексей. И всё-то наши семеюшки рожают чаще всего без нас, пока мы в сечи ходим. И мой сынок без меня на свет появился. Господи, что тут поделаешь! — страдал пуще Алексея Иван Овчина.

Алексей понял, что идти встречь Ивану Овчине или слёзно умолять его не следует, да и гордость мешала. Не одолеть ему этого матерого придворного. И он смирился.

— Я готов, князь-батюшка, — сказал Алексей, вставая. И попросил: — Токмо отведи меня до родимых. Хочу увидеть супружницу и дядю.

— Ты их увидишь, да разговору между вами не будет. Зачем тебе волновать близких перед разлукой долгой?

Князь Овчина встал и повёл Алексея по своим палатам, где в одном из покоев якобы находились Ксения и дядя Михаил. У дверей этого покоя стоял страж. Овчина миновал его, вошёл вместе с Алексеем в соседний покой, откинул висевшую на стене выделанную шкуру бобра и открыл тайную глазницу.

— Смотри, — сказал князь. — Ксения спит, а Михаил книгу читает. Он же книголюб, как мне ведомо.

Алексей подошёл к узкой щели, через которую был виден весь покой. Он увидел лежащую на ложе женщину, но сказать, что это была Ксения, не мог. Она лежала спиной к глазнице и была укрыта с головой. Он не признал и дядюшку, который сидел за книгой у стола. Да, дядя Михаил любил читать, но сказать, что это был он, Алексей тоже не мог. На сидящего был накинут кафтан, вроде бы дядюшкин, но за поднятым воротником не видно было его головы. Алексей хотел крикнуть, позвать дядю. Но Овчина словно угадал его желание, закрыл глазницу, сказал:

— Теперь ты видел, что я не чиню им зла. Они в благополучии, их кормят и поят, и даже книга твоему дядюшке дана для полноты жизни. — При этом Овчина тяжело вздохнул: — За всё надо платить, Алёша.

Басманов ничего не ответил на слова князя Овчины. Он молча покинул покой и, не прощаясь с князем, ушёл. Уже ничто не могло убедить Алексея, что Овчина не преследует его. И ненависть к придворному злочинцу пустила в душе Басманова корни, начала прорастать, укрепляться.