Честь воеводы. Алексей Басманов

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ МЯГКОТЕЛЫЙ КНЯЗЬ

Елена Глинская, оставаясь правительницей при малолетнем сыне, завершала дела покойного мужа. Великий князь Василий за годы своего княжения подмял под себя почти всех удельных князей. И одной из первых его жертв стал могущественный вассал, удельный князь новгород-северский Василий Шемячич. Следом за ним пали вольные Стародубское и Рязанское княжества.

На долю Елены осталась расправа с князьями Юрием Дмитровским и Андреем Старицким. Елена сумела накинуть аркан на Андрея. И он жил в постоянном страхе с того самого часа, как взяли под стражу брата Юрия. Правительница не только не выполнила волю супруга и не передала Андрею Волоколамский уезд, но обманула его, посулами выманив Ржевскую волость с деревнями и починками в дар монастырю. Разорила Елена и воинскую силу Старицкого княжества: дважды за два месяца потребовала по две сотни воинов на береговую службу.

Князь Андрей жаловался своим близким боярам и князьям: «Мне теперь от ватажки разбойников не отбиться — так обескровила Елена. Больше пяти тысяч старицких воинов держит литвинка на Оке да в Диком поле. Какие земли ещё делают Москве такие подарки?»

Возвращение в Старицы боярина Фёдора Колычева ещё больше повергло в уныние доброго князя. Фёдор прибыл в Старицы под вечер, два дня отсиживался дома, пока в связи с появлением в городе Алексея Басманова Андрей не позвал Фёдора в княжеские палаты. Но при Басманове откровенного разговора у князя Андрея и боярина Фёдора не получилось. И он велел ему зайти, как проводит гостя. И вот Фёдор вновь в княжеских палатах.

Князь Андрей встретил Фёдора с заметным волнением, провёл его в малый покой, где кроме стола и двух лавок под бархатом, ничего не было. Князь усадил боярина и попросил:

— Рассказывай, Федяша, всё пообстоятельнее, как там в Москве, чем грозит нам литвинка?

В этот час Фёдор отметил, что за прошедшее с его отъезда из Стариц время князь сильно постарел, а было ему лишь около пятидесяти лет. Глаза его, ранее лучистые, потускнели, и воли в них проявлялось мало. Жажда борьбы и вовсе улетучилась. Фёдор ничем не мог утешить и приободрить князя. И начал он с того, что покаялся:

— Ты, князь-батюшка, помилуй меня и прости. Не смог я выполнить твоего желания ни в большом, ни в малом. Добрался я до Москвы хорошо. С князем Иваном Ярославским встретился чинно. Он — ярый противник литвинки — все пути мои наметил, все имена верных людей назвал. И я ходил к ним тайно. И другие от князя ходили, дабы сбить воедино силу. Токмо недолго всё шло без препон. Ведомо мне теперь, что у конюшего Ивана Овчины под рукой более тысячи послухов и видоков, кои всех вельмож обложили и за каждым их шагом следят. Потому Овчина всё про нас ведал и упредил властной силой. Хитро поступил, никого не схватил, не бросил за сторожа, но предупредил и лишением живота грозил. Так было с князьями ярославскими, с князьями Сицким, Горбатовым-Суздальским и Троекуровым.

— Господи, какие россияне! — воскликнул князь Андрей. — Всё от корня батюшки Владимира Мономаха. И что же они теперь?

— Их в вотчины выдворили из Москвы, тем и отделались. Да в стольном граде и другое, худшее учинилось. Пошёл в бунт против Елены Глинской её дядя князь Михаил Глинский. Да сказывают, к тому подвигла его мать великой княгини Анна. Она же втянула в заговор князей Ляцкого, Бельских, Воротынского и ещё кого-то, не ведаю.

— Как тому быть? Верится с трудом! — удивился князь Андрей.

— Истинно говорю, князь-батюшка. Михаил Глинский был недоволен конюшим Иваном Овчиной, его верховодством. Сказывают, просил Елену, кричал ей: «Вытури из Кремля кобеля своего, и мир у нас будет!» Она не вняла воле дядюшки. Вот он и пошёл в бунт.

— Да как же они без военной силы вздумали выступить на Елену? Ведь у неё и Овчины полки под руками.

— Ведомо мне, что за Глинским встали воеводы князья Волконский и Трубецкой. А у них два полка в Москве на отдыхе стояли. Да опять-таки заговорщики обмишулились. Успел Овчина послать полки на береговую службу. А в Москву привёл полки преданных воевод.

Князь Андрей был бледен, слушал внимательно и понукал Фёдора:

— И что же дальше?

— Худо всё кончилось для Михаила Глинского и его побратимов. Всех заговорщиков с семьями отправили в гиблые места на север. А своего дядюшку великая княгиня велела ослепить. Я уж о том рассказывал. Сам слышал её повеление князю Овчине.

— Ох, Федяша, Федяша, да правда ли всё это, не сон ли?

— Ей-богу, князь-батюшка, всё истинно. В ярость она пришла оттого, что Глинский обличил Елену в порочной тайной связи с отшельником Ипатом. «Твой сын, — кричал он, — дитя прелюбодеяния, и отцом ему не князь Василий, а черкес Ибрагим!» Тут и увели князя в пыточную.

— Что делается, что делается! — вздохнул князь Андрей и поторопил Фёдора: — Говори, какие ещё мерзости случились в Москве?

Колычев задумался. Он вспомнил свою ночную встречу с божедомами[31] в Кремле, кои вывозили из государевых тюрем покойников. И то, что они сказали ему, когда он спросил их, кого увозят, Фёдор ещё в Москве подверг сомнению. Но перед князем, правда то или ложь, он умолчать не смел. «Должно знать ему о том», — решил Фёдор.

— Есть ещё одна новинка, берёг для твоего слуха, князь-батюшка. Весть о смерти твоего брата Юрия может быть ложной. Сказывают, что он жив, но так ли сие, надо ещё узнавать.

— Но кто тебе молвил, что он жив? — Князь встал, заволновался. — Да говори же не мешкая!

— Божедомы поведали, кои усопших сидельцев на погост из Кремля вывозят. Да может и так быть, что из корысти ложь бросили, потому как денег прежде от меня потребовали, когда я спросил, не вывозили ли они князя Юрия Дмитровского.

— Нет, нет, сиим Божьим людям можно верить. Они каждого покойника в лицо знают. Но что же делать, что? Как спасти брата? — вопрошал князь. — Кто из мудрых подскажет мне?

Фёдор промолчал. У него не было ответа на эти вопросы. Известно ему было, что никого ещё не удавалось вырвать из кремлёвских тюрем, и, сколько достославных россиян погибло в них, не счесть. Князь, однако, смотрел требовательно, ждал. Ему нужна была поддержка, нужно слово верного соратника. И Фёдор поддался: боль князя Андрея стала и его болью.

— Надежда на спасение князя Юрия у тебя одна, князь-батюшка: ежели города протянут тебе руку помощи, ежели пойдут против Москвы и Глинских. А звать нужно Ярославль и Кострому, Владимир и Тулу, Новгород-Северский и Тверь, Рязань и Вологду. Да и многие другие, коим Москва и Глинские что кость в горле. Однако же ты, князь-батюшка, собери верных бояр и воевод, спроси их совета, потому как Старицы встают на тропу войны и без согласия старичан гонцы не дойдут до тех городов.

Князь Андрей понял Фёдора, но засомневался в преданности многих старицких вельмож. Трудно ему было разобраться, кто верен ему, а кто предпочтёт служить Глинским. Ведал же он, что сегодня обронил супротивное слово Глинским в Старицах, а назавтра оно уже в Москву улетело, в государевых палатах прозвучало.

Знал князь Андрей и то, что в Москве на Старицы посматривают хотя и без опаски, но настороженно. Спустя полгода после смерти брата Василия его вызвали в Москву. Стоял он перед Еленой Глинской и её дядей словно провинившийся холоп. Тогда ему было велено вместе с русскими воинами готовиться в поход на Казань.

— Но прежде ты собери полк ратников, — предупредил бывалый воевода князь Михаил Глинский.

Андрей отказался выполнить волю Елены, сославшись на то, что болен, что ратников в княжестве разве что из баб можно набрать. И тогда выступил вперёд митрополит Даниил, потребовал дать клятву на целовальной записи в верности великому князю Ивану.

— Живёшь в сомнении, сын мой. Очисти душу от греховности, покайся перед Господом Богом и приложись к целовальной записи, — строго произнёс митрополит Даниил.

— Зачем пытаете мою честь? — вознегодовал князь Андрей. — Я дал клятву, как брат преставился. А ежели добиваетесь, то и ты, великая княгиня, должна целовать запись, что не будешь ущемлять меня. Где мой Волоколамский уезд? Сколько ждать грамоты?

— Великая княгиня тебя не ущемила бы, ежели бы ты был верен клятве, — ответил за Елену князь Глинский.

— Помолчи, князь Михаил. Не ты меня звал в Москву и не владыка. От великой княгини я и жду ответа.

— Придёт час, и ты его получишь, — проговорила Елена и покинула гостевой покой.

— Но коль так, то и вы подождите и с полком и с походом моим на Казань, — отозвался Андрей. И, повернувшись к Даниилу, сказал последнее: — А тебе, владыка, укор: почему не вознёс над княгиней и князем слова Божьего? — С тем князь Андрей и покинул великокняжеские палаты и Кремль.

Передавали Андрею позже, что, как только он ушёл, князь Глинский потребовал от конюшего Ивана Овчины, чтобы тот добился повеления княгини взять под стражу князя Андрея, пока он в Москве.

— Он наш враг! Сие запомни, конюший! — заявил Глинский.

Князь Иван Овчина никогда не уступал Михаилу Глинскому и ни в чём с ним не соглашался.

— Ежели он твой враг, вот и иди, возьми его. Или иди сам к племяннице, — ответил князь Овчина и при этом улыбался Глинскому.

Великая княгиня в тот день не вняла совету своего дяди. И князь Андрей благополучно покинул Москву. Но позже Елена дважды присылала гонцов в Старицы с повелением Андрею явиться в стольный град. Первый раз примчал князь Василий Оболенский. Увещевал Андрея два дня, но Старицкий уже знал, зачем его тянули в Москву, и, ссылаясь на недомогание, отказался ехать. Следом за Василием явился троюродный брат Ивана Овчины, князь Борис Щепин-Оболенский. Льстивый вельможа пытался заманить Андрея в Москву посулами о милости великой княгини.

— Сказано мне, что тебе, князь Андрей, Елена Васильевна приготовила грамоту на владение Волоколамском, сёлами и деревнями уезда. Ты ведь столько ждал её!

— Вот и прислала бы с тобой ту грамоту, — отозвался князь Андрей. — Потому возвращайся в Москву с чем приехал. Мне же в Старицах сподручнее недуги лечить.

Князь Андрей в меру лукавил, притворялся, но пока добивался своего и не разделил судьбу брата Юрия. На какое-то время его оставили в покое. И вот теперь, беседуя с Колычевым, пребывая в горьких размышлениях, Андрей решился собрать вельмож и посоветоваться с ними, как жить дальше, потому как понял, что покоя ему не будет и великая княгиня вкупе с Иваном Овчиной не мытьём, так катаньем добьётся своего. Пробудившись от тяжёлых мыслей, князь Андрей сказал Фёдору:

— Спасибо тебе за службу, боярин, а я внял твоему совету и буду думать, на кого можно положиться, кто поможет мне приоткрыть дверь в завтрашний день.

Князь Андрей всё-таки был уверен, что близ него есть преданные ему люди. И прежде всего подумал о князе Фёдоре Пронском. То был смелый, честный и умный воевода, не раз доказывавший свою верность. И едва боярин Колычев покинул княжеские палаты, как князь Андрей позвал своего придворного шута Карлу Воеводича.

— Гаврилка, сбегай до князя Пронского. Скажешь, зову его.

Шут был ловок и быстр, словно молодой гончий пёс. Вильнул задом, крупные зубы в улыбке оскалил, луковицей носа туда-сюда повёл и был таков. Позже князь Андрей поймёт, что вернее Карлы Воеводича, а в обиходе шута Гаврилки, в его княжестве не было другого человека. Он и в железах до исхода души отсидит у ног своего добросердого князя.

Вскоре появился князь Фёдор Пронский, мужчина в самой силе, выше среднего роста, крепкий, с суровым лицом воина. Он и был отменным воеводой, не раз водил старицкий полк на береговую службу, храбро дрался с ордынцами. Теперь же, после тяжёлой раны, полученной год назад, долечивался дома, а над его полком стоял воеводой князь Юрий Оболенский-Большой. Беседа князей была долгой, но свелась пока к одному совету князя Пронского:

— Ты, княже Андрей, отзови Юрия с Оки, да вместе с полком, пока татары ещё у себя дома. Но помни, что отозвать надо не тайно, а чтобы снялся он дерзко, как в Москву на отдых. В пути отвернул бы от стольного града, пришёл в Старицы без потерь. И у нас уже будет сила. Тогда и поднимемся против Глинских, ежели города поддержат. Будем надеяться, что Господь Бог нам поможет.

— И города поддержат. Не за себя радею: истинного престолонаследника нужно спасать, — заключил тайную беседу князь Старицкий.

В те же первые мартовские дни ушли в обход Москвы на Коломну гонцы к воеводе Оболенскому-Большому с повелением удельного князя возвращаться с полком в Старицы. И дошли бы посланцы благополучно, если бы неделей раньше не вернулся в Старицы на своё подворье князь Фёдор Голубой-Ростовский. Оборотень Судок Сатин как будто ждал его и в ночь появился в палатах Ростовских. Да той же ночью со двора князя Голубого-Ростовского умчал посланец к конюшему Ивану Овчине. Князь Андрей так и не узнал, что в двадцати вёрстах от Коломны его гонцы были схвачены. Их отправили в Москву, там зверски пытали и добыли от них всю правду.

Князь Старицкий, однако, продолжал начатое дело. На четвёртой неделе Великого поста ранним утром он собрал старицких вельмож. Явились Фёдор Пронский, Василий Серебряный, Иван Щепин-Оболенский, Борис Палецкий, Степан и Фёдор Колычевы. А следом за ними пришёл Фёдор Голубой-Ростовский. Его появлению многие удивились: «Неужели князь Андрей пригласил его? — подумали они. — Но того не могло быть». Князь Пронский на всякий случай спросил князя Андрея:

— Иванович, мы же Ростовского не звали. Как теперь быть?

— Пусть сидит и слушает наши речи. Да позже глаз не спущу, не дам в Москву сбежать.

— Убежит, — убеждённо сказал Пронский.

— Будем знать, кто наш враг. Да и в Москве предателя достанем.

Последним пришёл дядя Фёдора Колычева, старший брат Степана, думный боярин Иван Умной-Колычев, уже отошедший от Думы, но разумный советами. Как собрались, князь Андрей произнёс:

— Слушайте все. Ведомо вам, что на московском престоле сидит литвинка-еретичка с сыном чуждой нам плоти. Ведомо вам и то, что, кому быть законным великим князем, тот сидит в заточении, закованный в цепи. Теперь скажите, по совести ли нам сидеть по каморам и не возвысить голос, не позвать державу против клана Глинских? Говорите же, ваша воля для меня превыше всего.

И встал князь Фёдор Пронский.

— Совесть не запятнаем, за Рюриков корень живота не пожалеем, добра — тоже. Потому, князь-батюшка, снаряжай гонцов в города, вели собирать по вотчинам ратников. И свой удел поднимай воедино. — И спросил Пронский вельмож: — Так ли мною сказано? Вот ты, князь Ростовский, как мыслишь?

Фёдор Колычев сидел близ князя Пронского, любовался им: могуч, решителен, глаза смелые. Знал он, что против великого князя поднимался, но не дрогнул. И тут же Колычев заметил, как от вопроса Пронского побледнел князь Голубой-Ростовский. Он, словно утопающий, уцепился взглядом за князя Андрея и сиплым голосом ответил:

— Мыслю тако же, как наш князь-батюшка: его брату Юрию Дмитровскому нужна воля.

Колычеву показалось, что Голубой-Ростовский говорит неискренне. Да и не он один то заметил. И был Фёдор доволен резкими словами князя Щепина-Оболенского:

— Ты, князь Пронский, забыл, что Голубые-Ростовские давно потеряли любовь к Старицкому уделу, им всегда любо греться у чужого очага. Потому других спроси, как мыслят. А я глаголю так: не должно быть литвинке правительницей, а её прелюбодеичу на российском престоле сидеть. Потому, государь, зови города.

Фёдор Голубой-Ростовский нашёлся-таки что сказать:

— Все мы, и я тоже, давали клятву на целовальной записи. Что же нам теперь в клятвопреступники держать путь? Скажи, князь-батюшка?

Князь Андрей не ответил на вопрос Голубого-Ростовского. Он понял, что допустил ошибку, когда решил оставить его на совете. «И какой же ты скользкий, Голубой, словно налим. Вот бы и лежать тебе под камнем в Волге», — подумал князь. Он встал и произнёс:

— Нам пора в трапезную. — А когда выходили из малого покоя, где держали совет, князь Андрей остановил Пронского и тихо сказал: — Ты прав, друг, Голубой — перелёт, и ему не быть с нами.

— Лучше после трапезы отпусти всех до вечера. А там и сойдёмся без него.

Князь Андрей так и поступил. После трапезы он велел всем идти домой, сославшись на немочь. Пронского он придержал. Когда все ушли, сказал:

— Пошли пару верных людей присмотреть за домом Ростовского. А я стражам у ворот накажу никого из города не выпускать.

Спустя несколько часов, уже тёмным вечером по снежной замети, побежали холопы князя Андрея по Старицам. И вскоре князья и бояре вновь вобрались в малом покое на совет. Фёдора Голубого-Ростовского среди них не было. Удельный князь всё обдумал и донёс свои мысли совету:

— Пришёл край нашему терпению, и, пока нас не предали, возвысим голос над Русью. Ноне же в ночь уйдут в города гонцы к верным и надёжным сынам Руси, чтобы они звали россиян на битву. Сей же час мы составим грамоту, сделаем с неё списки. Честь нашу оберегая, скажем русичам о бережении престола Рюриковичей.

Фёдор Колычев смотрел на князя Андрея Старицкого и удивлялся: твердеет мягкосердый князь. Фёдор и на вельмож оглядывался, ловил на их лицах блики душевного пламени. Оно ни у кого не чадило. Все были без сомнения согласны с удельным князем идти в сечу за честь российского трона.

Князь Андрей велел дворецкому принести бумаги и ярославских орешковых чернил, сказал Фёдору Колычеву:

— Тебе писать мою грамоту и делать с неё списки.

— Готов, князь-батюшка, — ответил Фёдор.

Но взяться за перо ему помешали. Вернулся из Москвы послух Андрея Старицкого боярский сын Судок Сатин. Дворецкий Юрий Оболенский-Меньшой вызвал из покоя князя Андрея.

— Княже, только что из стольного града примчал Судок, просит тебя.

— Веди в опочивальню. — И князь Андрей поспешил туда.

Оборотень Сатин возник перед князем в драном армяке, в крестьянском треухе, в лаптях. Лицо обмороженное, глаза воспалены. Предав Василию Голубому-Ростовскому, который служил теперь на месте отца в Разбойном приказе, гонцов князя Андрея к князю Юрию Оболенскому-Большому, он явился за новой добычей.

— Говори, что привело? — потребовал князь Андрей.

— Беда привела, государь. Выданы мы. Гонцов твоих к князю Юрию охватили. Видел их в Москве в железах. Они пытаны и преданы смерти.

— Господи, ну и поруха! И кто же их мог выдать?

— Того не ведаю. — Взгляд Сатина был по-детски правдив.

— Что ещё?

— Другое отраднее. Велел князь Иван Ярославский передать тебе, что идёт в Старицы. И людей ратных при нём более тысячи. Просит и тебя собирать воев. Сказал: «Ежели полк Оболенского придёт к Москве да мы соберёмся с силой, Глинским не устоять». Поспеши же, князь-батюшка, новых гонцов послать.

— Теперь на тебя вся надежда. Тебе и идти к князю Юрию.

Сатина сие не смутило.

— Пойду, князь-батюшка. Но вернее будет помимо меня ещё кого-либо снарядить.

— Об этом подумаю. Что ещё у тебя?

— Ведомо мне, что многие московские бояре готовы встать рядом с тобой, как пойдёшь на Глинских. Ежели дашь их имена, я донесу до них весть о твоём выступлении. Тому и время, потому как в государевых палатах горит свара.

— Очень важная весть. Ладно, иди отдыхай. — Что-то побудило князя Андрея добавить: — Из моих покоев не уходи: увидят тебя в городе, быть беде.

— Я, батюшка-князь, сутки просплю, как пёс после охоты.

— Вот и славно. — Князь Андрей позвал дворецкого, наказал ему: — Накорми Судка и спать уложи.

— Исполню, — ответил Оболенский и увёл Сатина.

Последние вести послуха Судка приободрили князя Андрея.

Он понял, что затягивание похода на Москву чревато гибелью всему делу. Вернувшись на совет, князь Андрей сказал:

— Важные вести получены. К нам с тысячей ратников идёт князь Иван Ярославский. Теперь говорите, воеводы: сколько времени нам потребуется собрать всех ратников в уделе, в ваших вотчинах? Сколько дён нам нужно на сборы в поход?

— Надо успеть до распутицы, — ответил боярин Борис Палецкий. — Потому на все сборы не больше двух недель.

— Охи спешка нужна горячая! — вздохнул князь Андрей. — Да будет так! Впрягайтесь, воеводы, завтра же с рассветом. А ты, Фёдор, бери перо: будешь писать за мной грамоту.

— Готов, батюшка-князь, — ответил Фёдор Колычев.

Князь Андрей прошёлся по палате в поисках первых слов.

Нашёл, остановился близ Фёдора.

— Пиши. Люди русские государевы! — начал он. — Князь великий Иван, племяш мой, молод. Держит государство литвинка-еретичка с боярином Овчиной-Телепнёвым-Оболенским, а как лихо — вам самим ведомо. Священство продажное, митрополиты и те за серебреники ставленные... — Фёдор записывал быстро, но успел подумать о том, что вызвало его недовольство: «Не ту речь повёл князь Старицкий с россиянами. Сильнее всё должно быть сказано, и митрополитов не надо трогать». Но князь Андрей продолжал выкладывать всё как обдуманное, выстраданное, и Фёдор поспешил записывать. — Тиуны да наместники не у старост по ряду, что им следует, берут, а сами дерут, мздоимством живут. В неволю люд продают за ничто. Чего же вам, люди, надеяться? А боярам и любо: четь — государю, три чети себе в мошну. Чего ждать? У кого служить? Идите ко мне. Я же рад вас жаловать!

Князь Андрей умолк, посмотрел на бояр, на князей, пытаясь угадать, довольны ли они его словом. Да мало кто смотрел в глаза князю Андрею. Лишь дворецкий Юрий да князь Фёдор Пронский не отвели от него глаз. И понял Андрей Старицкий, что грамота не вдохновила вельмож.

— Пиши, Фёдор, кто скажет лучше. — Князь опустился на лавку, положил на стол руки. Они были вялые и в кулаки не сжимались.

И Фёдор понял, что князь Андрей не боец, не воин и не сумеет, как должно, встать против Глинских. И чтобы всё окончательно выявить, сказал:

— Долг наш, князь-батюшка, написать суровую правду россиянам токмо о дворцовых неустройствах. Пусть они знают, что их зовут на борьбу за истинно русского государя, каким был Иван Васильевич, твой батюшка. Надо спросить россиян, нужны ли им литвинка и невесть каких кровей её сын-прелюбодеич. И боярам и священнослужителям слово грозное теперь не следует говорить. Зачем им с нами идти, коль при Глинских им вольготнее живётся?

Многие мужи, собравшиеся на совет, смотрели на молодого Колычева с удивлением. «Эко, наперекор князю пошёл! — воскликнул в душе Фёдор Пронский. — Да ведь правду речёт!»

И ещё больше все были удивлены, что князь Андрей ни словом не упрекнул Фёдора Колычева за дерзость. Молвил отрешённо:

— Устал я ноне. Идите все домой, и я отдохну. Ты же, боярин Федяша, останься и сделай списки со сказанного мною. — Князь Андрей обвёл всех внимательным взглядом и добавил: — Убери несогласное про бояр и священников, скажи правду про Ивана. — Спросил всех: — Так ли?

— Так, княже Андрей, — отозвались бояре и князья, хотя и в разноголосицу.

Князь покачал головой: дескать, пишите, как должно, и ушёл.

Фёдор Колычев, вздохнув с облегчением, принялся переписывать грамоту. Он писал старательно, а все смотрели на него с нетерпением. Хотели они, чтобы грамота князя Старицкого дошла до сердца каждого россиянина.

На другой день в Старицы вновь явился московский гонец. Князь Василий Оболенский привёз грамоту от правительницы Елены. Именем великого князя Ивана она грозно повелевала Андрею Старицкому быть в Москве. Прочитав грамоту, князь Андрей вошёл в раж и гневно ругал Елену. И дворецкий князь Юрий подумал, что Елене будет написан такой же гневный ответ. Однако он ошибся. Родилась плаксивая отписка на имя великого князя: «Ты, государь, приказал нам с великим запрещением, чтобы непременно у тебя быть как ни есть; нам, государь, скорбь и кручина большая, что ты не веришь нашей болезни, а за нами посылаешь неотложно; а прежде, государь, того не бывало, чтоб нас к вам, государям, на носилках волочили».

И не было никого рядом с Андреем Старицким, кто вразумил бы его написать достойный ответ. Андрей явно был в растерянности. Он и хотел бороться с Глинскими, дабы защитить честь Рюриковичей и вырвать из неволи брата Юрия, и в то же время боялся сказать смелое и гневное слово, боялся духа великого князя Василия, который, как казалось князю Андрею, ещё исходил из Москвы и угнетал его.

Однако люди земли русской простили князю Андрею Старицкому все его слабости, и грамота из Стариц нашла отклик в сердцах россиян. Из Новгорода и Пскова, из Твери и Вологды, из Калуги и Владимира пришли в Старицы несколько сотен ратников-добровольцев. Лишь князь Иван Ярославский изменил своему слову и не явился с воинами на помощь князю Андрею. Ибо знал Иван уже доподлинно, что князь Юрий Дмитровский предан смерти, а в Андрее Старицком он не видел достойного преемника российского престола.

К лету стало очевидно, что Старицкое удельное княжество противостоит Глинским со многими боярами, священнослужителями и воинством в одиночестве. Тому причиной, считали в окружении Андрея Старицкого, явилось то, что в Москве были задушены всякие попытки противостояния князьям Глинским. Тому причиной было умелое действо Разбойного приказа против заговорщиков, а прежде всего конюшего Ивана Овчины с его тысячами видоков и послухов. Судок Сатин по весне сбежал из Стариц и принёс в Москву хороший подарок сыску и Ивану Овчине. Он выдал имена всех вельмож, которые поддерживали князя Андрея Старицкого.