Честь воеводы. Алексей Басманов

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ СЕДЬМАЯ НЕПРАВЫЙ СУД

В Корыстыни царь Иван простоял с ратью несколько дней. Не прошла ему бесследно «душевная» беседа с Алексеем Басмановым, он страдал душою, был мрачен, не появлялся за трапезой. И будет чуть позже ясно, что все эти дни царь накапливал в себе ту самую лютость, в коей обвинил его любимый прежде им конюший Алексей Басманов, заводила и весельчак.

В Новгород царь Иван и опричная рать приехали накануне Дня Богоявления — Крещения Иисуса Христа. Расположился царь на Торговой стороне, занял палаты Ярославова дворища. Опричная же рать богоявленскую ночь и день коротала у костров, а как праздник миновал, воины принялись изгонять из домов всех горожан Торговой стороны и поселились в опустевших жилищах основательно и надолго.

Ещё и колокола от звонов не остыли, как по спискам Опричного приказа «чудовище начало пожирать своих». Весь мост через реку Волхов был превращён в огромный помост, на который свозили приготовленных к смерти «изменников». Там им отрубали головы и сбрасывали трупы в Волхов, где под мостом для этой цели разбили лёд и очистили от него реку. Многих по воле царя не убивали, а лишь связывали руки и ноги и тоже бросали в реку. Всему этому страшному злодеянию царь придал особый ритуал. С рассветом на мост привозили Алексея Басманова и привязывали к столбу, укреплённому на середине моста. Сам царь, укутанный в меха, сидел на возвышении, устроенном для него. Он садился в кресло, под ноги ему клали мешок с калёным песком, и начиналось «следствие!». Оно было скоротечным. Опричники приводили жертвы, дьяки записывали их имена в обиходную книгу. Потом Василий Грязной и Михаил Безнин подводили приговорённых к Алексею Басманову и спрашивали:

— Знаком ли тебе сей изменник? Он ведь был наместником в твоём граде.

— Знаем, — отвечал новгородец. — Да не помню, чтобы он подговаривал кого к измене.

— Скрываешь. Да будет смерть тебе за сокрытие преступника, — заявлял Василий Грязной.

Новгородец бледнел, в глазах появлялся ужас, и он кричал:

— Помню, помню, батюшка-боярин! Он подговаривал нас на Соборной площади. Пощадите!

Дьяк торопливо записывал признание. Грязной подходил к Ивану Грозному.

— Батюшка-царь, новгородец Васюков покаялся и признал Басманова. Да, тот верховодил заговором. Да и новгородец с ним заодно!

— Чините расправу, — со взмахом руки говорил Грозный.

И жертву вели к краю моста, там кидали на плаху и отрубали голову. Она летела в Волхов.

Первые две недели с рассвета и до темноты опричная рать опустошала Новгород. Все ворота из города были закрыты и держались под усиленной охраной. Жители не могли покинуть город и пребывали в панике. Никто не знал, чья очередь настанет через час, через день. По мосту мимо привязанного к столбу Басманова и восседающего на «троне» царя весь день проезжали подводы на Ярославово дворище с имуществом горожан, отобранным «по розыску». И когда царь Иван уставал смотреть на однообразное убиение новгородцев или не хотел видеть, как приводят на мост молодых матерей, связывают их вместе с детьми и сбрасывают в Волхов, он уходил в палаты отдыхать. А на его место садился царевич Иван и продолжал так же отрешённо и жестоко уничтожать «заговорщиков» и «изменников».

Позже достойный доверия великий русский историограф Николай Михайлович Карамзин так опишет события, свершившиеся в Новгороде зимой 1570 года: «Некому было жалеть о богатстве похищенном: кто остался жив, благодарил Бога или не помнил себя в исступлении! Уверяют, что граждан и сельских жителей изгибло тогда не менее шестидесяти тысяч человек. Кровавый Волхов, запруженный телами и членами истерзанных людей, долго не мог их пронести в Ладожское озеро. Голод и болезни довершили казнь Иванову, так что иереи в течение шести или семи месяцев не успевали погребать мёртвых, бросали их в яму без всяких обрядов».

В те же дни расправы над новгородцами случилось на мосту через Волхов событие, которое, кроме царских приближённых, самого царя и двух десятков опричников, никто не заметил. Каждый день, страдая душой и сердцем за новгородцев, боярин Алексей Басманов ждал своего часа. Уже были записаны в обиходные книги со слов «свидетелей» тысячи показаний о том, что он, Басманов, был главой заговора в Новгороде, подбивал как именитых граждан, так и простых людей на измену и отход к Литве. Приговор себе он уже давно знал: его ждала смерть. Не знал он лишь того, как она будет исполнена и кто станет её исполнителем.

Но однажды, на исходе третьей недели стояния на мосту, в благодатный солнечный день неуёмный нрав Басманова взбунтовался. Ему надоело жить в мучительном ожидании смерти. И он задумал найти эту отраду сам. Не знал он пока лишь одного: как достичь желанной цели. Привязанный к столбу, он даже не мог наложить на себя руки. Он молил Бога поразить его рукой карающей, но Бог не отзывался на призыв. Случалось, он кричал царю Ивану, когда тот был на помосте: «Покарай же, покарай меня, царь праведный!»

В Иване Васильевиче наряду с ненавистью к Басманову уживалась ещё некая малая толика не источившейся любви. И эта толика подвигла царя Ивана на «милосердый» поступок. В тот час, когда на мосту ждали казнимых из-за пределов Новгорода, из дальних селений и монастырей, царь Иван скучал. Но вот он о чём-то задумался, посветлел ликом и позвал Скуратова:

— Вот что, Лукьяныч. Пришли на помост седмицу бывалых опричных бойцов. Ещё десяток, дабы близ меня поставить. А потом развяжи Данилычу руки и ноги и положи неподалёку свою сабельку. А там посмотрим, выйдет ли ноне у нас потеха.

Скуратов слушал государя внимательно. Но что-то смущало его в этой царской затее. Зная, что оружный Басманов страшнее медведя или дюжины умелых бойцов, Малюта предупредил царя Ивана:

— Ты бы, батюшка, остерёгся. Оружный Басманов не на тех, кто дастся в руки живым. И тебе может быть урон.

— Делай, как я сказал. И не гневи меня. Ишь, волю взял перечить.

— Исполню, батюшка, как велено. Прости, родимый, — ответил Малюта. — Вот только сабельку булатную жалко.

— Ну и татарин же ты скупой! — вспылил Иван. — Возьми мою, дамасскую. И уходи с глаз. Да позови ко мне Федяшу Басманова.

— Он с царевичем да с собачками бычка гоняет-травит на дворище.

— Пусть прекратят забаву. Нужен мне Федяшка.

Малюта поклонился, ушёл. Тотчас послал Митяя Хомяка за Фёдором, наказал:

— Скажи, чтобы мигом был здесь, дабы не прогневать батюшку.

— Так и скажу, — ответил Хомяк и убежал на Ярославово дворище, благо оно от моста было рукой подать.

Проводив Хомяка, минуя придворных за спиной царя, Малюта поспешил с моста за опричниками. Возле торга не меньше сотни их жгли костры, грелись. Малюта подошёл к ним.

— Седмица нужна самых отважных. Подходи ко мне, кто смел.

К Малюте подбежало десятка два молодых крепких опричников. Он отобрал из них семерых и отдельно десятерых. Первым сказал:

— Пойдёте биться с воином. Он силён и страшен.

— Сдюжим, — дружно отозвались опричники.

— Смотрите, голову снесёт — не жалейте.

Сказал слово и десятерым:

— А вы встанете близ царя. И Боже упаси, ежели вас тот воин срубит — тоже головы не сносить.

— Не посрамим свою честь, батюшка-воевода, — ответил высокий, статный и весёлый опричник.

— Мы того барса за лапки схватим и раздерём на половинки, — засмеялся детина, похожий на лешего.

Чуть позже у них у всех в груди появится ледок, когда они увидят того воина, против которого им придётся стоять не на живот, а на смерть.

— Тогда все за мной. — Малюта повёл опричников на мост.

Фёдор Басманов прибежал к царю стремглав. Не глянув на отца, что был привязан к столбу, присел возле ног царя, сверкнул чёрными глазищами, сказал:

— Батюшка-государь, ну и потеха была! Твой любимый Орай на спину бычку прыгнул и за загривок его, за загривок начал рвать!

— Гоже, гоже, сынок. Да делу время, а потехе час. Вон видишь, твой родимый стоит? Ты знаешь, что ему грозит?

— Ведаю, государь-батюшка. — Горящие глаза Фёдора чуть потускнели.

— Так вот приспело время тебе порадеть за него.

— Батюшка-государь, избавь. Не могу я радеть за твоего клятвопреступника. Избавь, батюшка, — чуть не застонал женоподобный красавец. — Да я бы его сам...

— Ты поперёд батьки в пекло не лезь. Ты же не знаешь, о чём я прошу. И всего-то хочу, чтобы ты избавил его от страданий. Эвон, три недели тут стоит на морозах. Эка поруха! Да как можно такое вытерпеть! Вот и облегчи родимому страдания.

— Ой, батюшка-государь, не по уму мне сия загадка.

— Раскрою ту загадку, ежели ты по-прежнему любишь царя.

— Как же мне не любить тебя, благодетель! На том и крест целовал и ноне целую. — Фёдор встал на колени и приложился к нагрудному кресту царя. — Я твой раб, и служить мне до исхода дней тебе.

— Вот и славно. Слышу голос преданного мне сына.

Басманов видел, что происходило на помосте. И как крест целовал у царя сынок Федяша, тоже видел. Подумал: «К чему бы это? На что он призывает Федяшу? Ишь ты, улыбаются, о благом речь ведут. Вот бы услышать. Вон что-то передал царь Федяше. Да тайно, дабы никто не заметил. Федяша под кафтан спрятал. Сел поудобнее, на меня смотрит. Подойди, подойди ко мне, сынок. Я не хуже царя тебя словом согрею».

Однако внимание Алексея отвлекли опричники. Сперва их появилось семеро, и они кучно встали неподалёку от него. Потом пришли ещё десять и окружили помост царя. Следом за ними прибежал Лукьяныч, подошёл к царю, что-то сказал. Царь Иван ему не ответил, только согласно покивал головой. И вот Малюта приблизился к Басманову. Он и раньше подходил к нему, говорил то шутя, то серьёзно: дескать, покайся перед царём, и он помилует. Алексей в эту сказку не верил и не хотел просить у Ивана Грозного милости, ибо знал, что её не будет. Малюта предупреждал: «Смотри, не обмишулься». И вот он снова рядом.

— Чего тебе, Лукьяныч?

— Да по твою душу пришёл.

— Перепродать, что ли, надумал? Тебе-то от моей души ни вару, ни товару.

— А ты не смейся. Вечно ты надо мной изгаляешься, — без обиды в голосе сказал Скуратов.

— Ну-ну, говори о своих каверзах.

— Вот сейчас я сниму с тебя путы и дам тебе волю. Сие есть милость царская. А как ты ею распорядишься, это уж не моё дело, а твоё. — И Малюта принялся развязывать за спиной Алексея сыромятные ремни.

— Дошло-таки до него моё моление! Да ты не тяни, не медли! Там и всего-то три узла, — торопил Басманов Скуратова.

Малюта снял с Алексея путы и предупредил:

— Стой и ни шагу вперёд, пока не скажу. Да помни: ты больше не опальный, ты только воин! Воин! И вон басурманы стоят, на которых тебе идти. И вот я сабельку дамасскую положу на мост. Она в подарок тебе от царя. А как уйду, там уж твоя воля. Делай всё, как разумение подскажет.

— Спасибо, Лукьяныч. И до тебя дошла моя молитва. Слава тебе, Господи. Был воином и умру им.

— Ну с Богом, Данилыч! — Скуратов отошёл от него на три шага, обнажил саблю и положил на мост. Сам быстро ушёл под защиту опричников, охранявших царя Ивана.

Алексей сжал кисти рук в кулаки, разжал и так повторил несколько раз. Почувствовал, как кровь потекла к ним. Сделал первый шаг к сабле.

В тот же миг к нему стали приближаться семь опричников с обнажёнными саблями. Алексей поспешил к оружию. И вот оно уже у него в руках. Эфес изукрашен алмазами, сталь воронёная — остра сабелька, перо на лету рассечёт. Хороша. И по руке могучему воину. Да глянул на семёрку опричников, и зябко стало. «Ой, не одолею», — мелькнуло у него. А присмотрелся к ним и заметил, что они боятся его. «Да одолею, одолею! Что-нибудь да и получится из этой забавы!» Шагнул навстречу опричникам и запел:

И-эх! Вознёс Алексей под небеса «И-эх!» и пошёл в сечу. Вспомнил он Нарву, крепостную стену и на ней против себя десять рыцарей, укрытых броней. А у него в руках только щит да меч. Да рядом побратим Глеб. Разметали они рыцарей! Разметали! И Алексей нанёс первый удар. И было в нём столько силы и ярости, что опричник, получивший удар, остался безоружным. А пока другой замахивался, Алексей вонзил ему саблю в подреберье. Да тут же ткнул в спину потерявшего оружие. Пятеро на одного — это уже полегче. И пошла пляска. Годы Алексею не помеха. Уже седьмой десяток, а он вёрток и резв, словно конь-трёхлеток. Кто-то уколол его в левую руку, а он ответил наотмашь разящим ударом. И вот уже только четверо против него.

На мосту все замерли. Царь Иван не усидел в кресле, поднялся, смотрит, как его бывший любимец дорогу в Царство Небесное прорубает. И даже порадовался: «Молодец, Данилыч! Молодец! Так их пёсье племя!»

Той минутой Алексей ещё один удар пропустил — полоснули бок. Да есть ещё силы, есть. И он в прыжке пронзил сердце обидчика. И только трое против него. Только трое! Что там за их спинами? Ах, если бы свобода! Но ещё трое против одного. И теперь настал их черёд. Рассвирепели, сплотились, пошли на Басманова стеной. А ему того и надо. Ложный выпад, прыжок вправо и удар в развороте в левый бок. Разящий удар — и стена развалилась. Теперь перед Басмановым только двое. И они пятятся. Он вновь запел:

Два молодых крепких опричника испугались. Они пятились, уходили от ударов. Царь Иван злился, негодовал. Искорки приязни к Басманову погасли. Он видел, что пятеро его воинов валяются убитые на мосту, он костерил Малюту за то, что тот не нашёл умелых бойцов: «Бес тебя попутал сосунков послать!» И тут же порадовался: «А ведь Данилыч-то жив! Он же мне и надобен такой!» Царь Иван повернулся к Фёдору Басманову, стоявшему за его спиной, и сказал твёрдо, чему не поперечишь:

— Иди, сынок, твой час настал.

Фёдор лишь поклонился. Ужом скользнул с помоста, пробрался за ним до места схватки и затаился за столбом, к которому был привязан отец. Потом, низко пригнувшись, стал со спины подкрадываться к нему, увлечённому победной схваткой. Вот уже осталась сажень, полсажени. В руке Фёдора блеснул кинжал. Алексей Басманов в этот миг почувствовал за спиной что-то неладное и повернулся к сыну. Но было уже поздно. Удар Фёдора под левую лопатку был смертелен. Алексей всё-таки увидел, что это был его сын, и, падая, прошептал:

— Да хранит тебя Бог, Федяша.

В это мгновение Фёдор ещё не знал, что потерял не только любящего отца, но и государя-батюшку. Царь Иван отвернулся от места схватки. Фёдор стоял над трупом растерявшийся. Он пошёл к царю, чтобы отдать окровавленный кинжал его владельцу. Но царь Иван заслонился Малютой и сказал ему так громко, что все окружающие услышали и вздрогнули. Услышал сказанное царём и Фёдор. Эти слова прозвенели у него в ушах словно приговорный колокол:

— Сей же миг убери от меня отцеубийцу! Я боюсь его!

Скуратов ещё не успел сделать знак опричникам, охранявшим царя, как Фёдор понял, что попался в сети не менее коварные, чем те, которые были расставлены его отцу. Но он знал государя, как ему думалось, лучше, чем отец, и не пожелал оказаться в сетях.

— Остановись, батюшка-государь! — крикнул Фёдор. — Я не отцеубийца, но по твоей воле убивший клятвопреступника. Мой отец — ты! Многие тысячи раз ты называл меня сынком, сыном!

— Лукьяныч, ты слышал моё повеление?! — гневно произнёс царь.

— Да, батюшка! Исполню! — И Малюта сам побежал к Фёдору.

— Остановись, Скуратов! — звонко приказал Фёдор. — Никто не подойдёт ко мне, пока государь не скажет, что я его сын!

— Поганец! Ты мой раб, а не сын! — крикнул в гневе Иван Грозный. — Убейте же его!

Фёдор подбежал к отцу и взял его саблю. Но опричники уже валом навалили на него. Размахивая саблей, Фёдор отступал к краю помоста. Но за шаг до пропасти он остановился, поднял саблю и повелительно сказал:

— Стойте! Слушайте все! Никто из рода Басмановых ещё не был казнён! Вы можете меня убить, но не казнить! И это ещё не всё. Слушай, государь! И ты, царевич Иван, внимай! Вчера, батюшка, твой любимец пёс Орай читал мне Книгу судеб. И я переложил читанное им. Он пел:

Жди, царевич Иван, от батюшки своей смерти! — И взыграла-таки в Фёдоре кровь Басмановых. — И-э-э! — вознёс Фёдор и бросился с саблей и кинжалом на опричников. Он налетел так стремительно, что сразу ранил троих.

Большего Фёдору сделать не удалось. Силы были неравными, да и боец он был слабый, оружие из его рук вышибли сразу. И четыре меча вонзились ему в грудь и в бок. Опричники подняли его на мечи и сбросили в Волхов.

Царь Иван Грозный не видел гибели Фёдора. Закрыв лицо бобровым воротником кафтана, он не то рычал от гнева, не то стонал от боли. А все, кто был на мосту, стояли молча, не зная, что делать. Лишь Малюта Скуратов не растерялся. Он взял царя под руки и повёл с моста.

Боярина Алексея Басманова повелением царя Ивана Грозного похоронили на Ярославовом дворище, близ храма Николая Чудотворца. По нему была отслужена панихида, в коей его называли достославным воителем и полководцем. Царь Иван отстоял на панихиде как истинный христианин.

Вскоре же после смерти Алексея Басманова казни в Новгородской земле были прекращены. Теперь у Ивана Грозного осталась одна забота: вывезти из новгородских монастырей всё добро в пользу опричнины. Царь больше не поднимался на мост через Волхов. Смерть Басманова нанесла Ивану Грозному тяжёлую душевную рану. Всё-таки он был любимым его сподвижником в делах опричнины. Однако «по словам князя Курбского и некоторых иностранцев, Иоанн наслаждался картиною отцеубийства, заставив Фёдора Алексеевича убить своего отца».

Трудно утверждать то и другое. Тайна душевных побуждений, порывов и деяний царя Ивана Васильевича Грозного всё ещё остаётся неразгаданной.

Москва — Финеево, 1995-2001 гг.