Чикаго

36

В то утро здание египетского консульства выглядело не как обычно. Оно будто стало сказочным дворцом и по мановению волшебной палочки превратилось из элегантного дипломатического корпуса на берегу озера Мичиган в арену важнейших исторических событий. Меры безопасности были приняты заранее: здание проверили новейшими приборами, стены просканировали, чтобы убедиться, что в них не спрятан инородный предмет. Затем по залам провели огромных полицейских псов, которые обнюхали все углы в поисках взрывчатых веществ.

На крышу поднялись египетские снайперы, держа наперевес длинноствольные винтовки с оптическим прицелом, а за ними двигались вооруженные автоматами солдаты Национальной гвардии. Они заняли позиции, с которых просматривались все подходы к территории консульства. Позже было установлено несколько автоматических ворот — по паре перед каждым входом, где входящих обыскивали дважды. За десять метров до них развернули посты с офицерами египетской службы безопасности и американскими военными, которые подчинялись Федеральному бюро расследований. Прибывающих тщательно обыскивали.

Американцы проводили свои приглашения через лазерные устройства, которые подтверждали достоверность, египтяне же проходили дополнительные процедуры. С их загранпаспортов делали копии и обрабатывали информацию на компьютере, чтобы узнать, не внесены ли эти люди в специальные списки госбезопасности. Затем офицер с дежурной улыбкой и проницательным взглядом детально расспрашивал их о личной жизни. Если офицер замечал смятение или противоречие, то приглашал их в соседний офис для дознания.

Меры безопасности были строги и беспощадны, как само правосудие, и одинаковы для всех, невзирая на ранг и статус. Даже старого чернокожего американца, буфетчика консульства Махоуни не пропустили, поскольку он забыл принести приглашение. Целых полчаса буфетчик напрасно упрашивал офицеров удостоверить его личность с помощью коллег, но они и слушать не хотели, пока он не съездил домой, а путь был неблизкий, и не привез приглашение. В глубине души египетские офицеры чувствовали величие и опасность своей задачи — обеспечить личную безопасность господина президента республики. Они любили его всем сердцем и произносили его имя с почтительным трепетом. Если бы они не стояли к нему так близко, то не пользовались бы всеми благами жизни и его влиянием. Они были связаны с ним настолько, что от его судьбы зависело и их будущее. Если бы с ним что-нибудь случилось, если бы на него было совершено покушение, как на предшественника, то жизнь их на этом бы и кончилась. Их уволят в запас, отдадут под суд и посадят за решетку, если власть перейдет к врагам (а врагов не счесть!).

Как только они расслаблялись или начинали скучать, эти тревожные мысли не давали им покоя, кололи как иглы, поэтому их всегда держали в форме. Верх преданности господину президенту символизировал генерал Махмуд аль-Манави, командующий Национальной гвардией, который вот уже полвека оставался рядом с президентом. Генерал был одним из тех немногих, кто пользовался стопроцентным доверием его превосходительства и даже терпел его непристойные шутки. Когда господин президент пребывал в хорошем настроении, он хлопал генерала по животу и говорил, смеясь, так, чтобы все слышали:

— Хватит уже жрать, аль-Манави! Ты скоро будешь как бык Апис!

Или кричал, хохоча:

— Пузо растет, а кончик сохнет!

И тогда лицо генерала светилось гордостью от чести, которой он удостоился, поскольку такая фамильярность от высочайшего лица есть знак доверия и симпатии, которой многие будут завидовать. Он склонялся и горячо шептал:

— Служу вашему превосходительству! Аллах послал вас Египту!

В то время как спецслужбы принимали все меры к обеспечению безопасности, на противоположной стороне улицы, на зеленой площади, примыкающей к озеру, собрались сотни египтян во главе с Наги Абдель Самадом, Карамом Досом и Джоном Грэхемом. Появление среди собравшихся человека с такой харизмой — к тому же немолодого американца, борющегося за права египтян, — подняло дух демонстрантов, и они стали выкрикивать лозунги и поднимать вверх плакаты, на которых по-арабски и по-английски было написано: «Освободите заключенных!», «Прекратите пытки!», «Нет притеснению коптов!», «Долой произвол!», «Египтяне хотят демократии!»

Выступления против президента во время его визитов на Запад не были новостью для офицеров национальной гвардии. Однако на этот раз они заметили, что демонстрантов слишком много и что они сильно шумят. Это заставило генерала аль-Манави забеспокоиться. Он подошел к главе американской службы безопасности и потребовал разделить людей на группы. Тот ответил:

— Это противоречит американским законам.

Аль-Манави улыбнулся:

— Мы можем это сделать, не неся никакой ответственности. Мои люди в штатском смешаются с толпой и сделают свое дело. Для прессы это будет выглядеть как обычная потасовка.

Американский офицер посмотрел на него, презрительно улыбнулся, показал рукой «нет», развернулся и ушел. Генерала аль-Манави взбесил ответ американца, но на конфликт он не пошел. По опыту генерал знал, что господин президент ничего так не боится, как проблем с американскими гражданами, какую бы незначительную должность они ни занимали. Его превосходительство всегда повторял:

— Правитель, провоцирующий американскую администрацию, — все равно что идиот, кладущий голову в пасть льву!

Никто не мог забыть истории, произошедшей с пресс-секретарем президента Наилем аль-Тохи. На одной из улиц в районе Маади он устроил ссору с чиновником из американского посольства: кто кому должен уступить дорогу. Такие столкновения среди автомобилистов случаются в Каире сплошь и рядом. Однако дело дошло до взаимных оскорблений на английском, после чего аль-Тохи вышел из себя и толкнул обидчика обеими руками в грудь. Американский служащий подал жалобу послу, который в свою очередь связался с администрацией президента и сообщил об инциденте. На следующий день в американское посольство пришло официальное уведомление о том, что господин президент крайне обеспокоен случившимся и требует провести немедленное расследование. В результате аль-Тохи отстранили от занимаемой должности за недостойное поведение.

Демонстранты были полны энтузиазма и в один голос, по-английски и по-арабски, требовали отставки президента. Их крики были похожи на раскаты грома. Разгневанный генерал аль-Манави наблюдал с другой стороны улицы. Он приказал офицеру, переодетому в штатское, перебраться на ту сторону и снять активистов на камеру с логотипом несуществующей телекомпании. Он решил отправить пленку спецслужбам, которые, изучив ее, установят личности митингующих и накажут их.

По мере того, как приближалось время прибытия господина президента все громче раздавались крики из толпы… Кортеж президента приближался, и уже можно было разглядеть все детали на его черном бронированном «мерседесе» и двух машинах с охраной — впереди и сзади. Генерал аль-Манави издал громкий, как вой сирены, крик: «Внима-а-ание!» Офицеры охраны тут же подтянулись и заняли свои позиции, нацелив оружие во все стороны, откуда можно было ожидать провокации. Кортеж сбавил скорость и остановился у входа. В мгновение ока личная охрана президента выпрыгнула и окружила его «мерседес» на таком расстоянии, чтобы держать его в поле зрения и одновременно не попасть в объективы телекамер. Некоторые из них были огромные, бритоголовые, с наушниками и направляли оружие во все стороны, откуда мог неожиданно появиться предполагаемый враг.

Глава протокола поспешил к президентской машине, открыл с поклоном дверь, и из автомобиля с медлительностью и важностью царской особы вышел президент со знаменитой безрадостной улыбкой на лице, которую он уже четверть века считал подходящей для прессы. Он был сама элегантность — в светло-сером костюме, галстуке в бело-голубую полоску и итальянской лаковой обуви с золотыми, притягивающими взгляды пряжками. Однако те, кто встречался с его превосходительством лицом к лицу, несмотря на почтение и страх, определенно чувствовали в его присутствии какую-то фальшь. О его крашеных черных волосах говорили, что это (полностью или частично) искусно сделанный парик. Кожа его лица, чтобы придать ей моложавый вид, была измучена всевозможным процедурами пилинга, шлифовки и ежедневными масками. На лицо было нанесено несколько слоев отличного макияжа, чтобы выглядеть моложе на фотографиях. Эта стеклоподобная, холодная, беспристрастная и отчужденная внешность, лишенная каких-либо следов пыли или пота, будто она была стерильной, создавала у присутствующих неприятное, отталкивающее чувство, подобное тому, что вызывает новорожденный, кажущийся бесформенным комком плоти, на котором все еще виден налет липкости плаценты. Президент, которому было больше семидесяти пяти, по рассеянности понимал происходящее не сразу. Он посмотрел на другую сторону улицы и помахал демонстрантам рукой. Когда же до него дошли их громкие требования об отставке, он развернулся и горделивой походкой пошел по направлению ко входу в консульство, теребя пуговицы на пиджаке (привычка, появившаяся с того времени, когда он сменил военную форму на костюм и обнаружил, что пуговицы на нем часто расстегиваются сами).

Президент приступил к церемонии приветствия встречающих согласно протоколу: посол Египта в США, египетский консул в Чикаго, Сафват Шакир, чье лицо выражало спокойствие и уверенность, поскольку все шло как полагается, и работники египетского посольства по старшинству. Последним в ряду стоял Ахмед Данана, как будто спрятавшийся по причине своей чрезмерной элегантности. На нем был голубой костюм от Диора, приобретенный специально для этого случая. Вместе с рубашкой, носками и галстуком он обошелся ему в полторы тысячи долларов, которые Данана, не моргнув, снял со своей кредитной карты, но при этом, как всегда, взял чек и хранил его, надеясь сдать вещи и получить деньги обратно.

Он понимал, что встреча с президентом может перевернуть его жизнь. От высокопоставленных государственных чиновников он много раз слышал, что именно так у них сложилась счастливая судьба — присутствовали на встрече с президентом, произвели на него впечатление, запомнились ему, и в скором времени он назначал их на ответственные должности. Это действительно важный момент, когда малейшие детали играют решающую роль. Оторванная или не до конца застегнутая пуговица, криво повязанный галстук, грязные или просто не начищенные до блеска ботинки — любая мелочь может испортить впечатление президента и отрицательно сказаться на будущем Дананы.

Была и другая причина такой его озабоченности внешним видом: он хотел доказать себе, что ему нет дела до Марвы, которая, как он обнаружил, в прошлый вторник не ночевала дома. Спросонья он в растерянности искал ее по квартире, пока наконец не наткнулся на приклеенную к дверце холодильника записку. Большими неровными буквами она в спешке написала: «Я уехала в Египет. По поводу развода с тобой свяжется мой отец».

Ему стоило больших усилий выстоять после такого удара. Он сказал себе, что не был с ней счастлив и ему не составит особого труда найти десяток женщин лучше. Он даст ей развод, как она хочет, но она должна будет заплатить за причиненное ему несчастье (а также возместить понесенные расходы). Через несколько дней после того, как она сбежала, ему позвонил хаджи Нофель и начал говорить о судьбе и о том, какой большой грех развод. Данана отвечал ему, что Марва, сбежав из дома, его опозорила и ему нужно время, чтобы оправиться от удара. Он обещал с ним встретиться, когда вернется в Египет, поговорить как мужчина с мужчиной и обсудить требования каждой из сторон. Данана специально употребил слово «требования», чтобы подготовить хаджи к мысли о том, что он будет требовать денег. Конечно, будет! Его жизнь, имя и репутация пострадали из-за капризной Марвы. Он уже решил (руководствуясь алчностью, маскируемой под гнев), что запросит за развод миллион египетских фунтов. Для такого человека, как хаджи Нофель, миллион ничего не значит. Данана положит их на депозит в Национальный банк и будет ежегодно иметь с этого неплохой процент. «Как ни крути, ты, Нофель, а заплатишь мне миллион. Если откажешься платить или твоя дочь подаст на меня в суд, я покажу тебе другое свое лицо… Я такое, сукин сын, на каждом углу буду о ней говорить, что на ней никто не женится. Скажу, что она уже была не девственница!»

Данана принял решение, успокоился и сосредоточился на подготовке к визиту президента. Он долго думал о моменте встречи. Что он должен сделать, когда увидит президента? Что сказать? Сколько раз поцеловать в щеку? Как долго сжимать его руку при рукопожатии?

Со всеми стоящими в ряду президент здоровался за руку. Когда подошла очередь Дананы, он кинулся к президенту, обнял его, расцеловал в обе щеки и громко закричал, как крестьянин:

— Да хранит вас Господь на благо Египта! Я ваш верный сын Ахмед Абдель Хафиз Данана из деревни Шухада провинции Мануфия.

Он решил выставить себя смешным простолюдином, чтобы доказать президенту не только свою любовь, но и то, что он настоящий египтянин. Данане повезло — на лице президента появилось удовлетворение. Это настроение тут же подхватили приближенные к нему лица, которые стали смотреть на Данану с расположением и симпатией. Президент положил ему руку на плечо и сказал:

— Значит, ты из Мануфии? Мы земляки.

— Это честь для меня, господин президент!

— Крестьянин до мозга костей! — громко рассмеялся президент.

Тут же защелкали фотоаппараты, и Данана, таким образом, удостоился чести появиться рядом с президентом в центральных газетах со следующим комментарием: «Господин президент шутит с одним из египетских аспирантов во время своего успешного исторического визита в США».

Президент прошел по коридору, за ним на расстоянии двух шагов скромно следовал посол, а затем, соблюдая дистанцию, полумесяцем все остальные встречающие. Просторный зал выглядел по-восточному — стены украшены резьбой и декорированы в исламском стиле, с потолка свешивались сверкающие хрустальные люстры. Изначально зал проектировался для лекций и показа фильмов, но сегодня в честь важного гостя здесь установили роскошную кафедру с букетами роз, а над ней повесили портрет президента в натуральную величину и плакат, на котором огромными арабскими буквами было написано: «Египтяне приветствуют в Америке лидера нации. Клянемся в верности во имя процветания и демократии». Все, что происходило в зале, транслировалось на большом экране у главного входа в здание консульства.

Гости, занявшие места в лекционном зале, беседовали друг с другом и обменивались шутками, возможно, чтобы скрыть свое волнение. Как только вошел президент, все встали, и зал разразился продолжительными аплодисментами. Данана подал группе аспирантов, которых посадил с правой стороны, условный знак, и они прокричали нараспев приветствие президенту, хлопая в ладоши, как их научили. Волна возгласов нарастала, пока президент не выставил перед собой обе руки, что означало: «Довольно. Благодарю».

Никаких неожиданностей не было, кроме случая, произошедшего через минуту. Некоторые из присутствующих встали и попросили сфотографироваться с господином президентом. Президент ответил на их просьбу и приказал охране пропустить. Каждый поздоровался с президентом за руку, и все, гордые, встали вокруг него для съемки. К ним подошел фотограф президента с новейшей камерой — это был полный лысый пятидесятилетний мужчина. Как потом выяснилось, он был новичком, и решение о его первой командировке в команде президента было принято лишь потому, что старый фотограф заболел. Президент и стоявшие вокруг него изобразили улыбку на камеру, однако время шло, а фотограф все пытался настроить камеру и не сделал еще ни одной фотографии. Вдруг он махнул рукой со словами:

— Пожалуйста, господин президент, встаньте немного правее.

Зависла глубокая угрожающая тишина. Президент не сошел со своего места. Его взгляд был устремлен вверх, как будто он разглядывал что-то на потолке. Было известно, что так он выражал свое недовольство. Когда ему что-то не нравилось, он запрокидывал голову, и все вокруг должны были принять меры к исправлению ситуации. То ли фотограф оказался несообразительным, то ли он подумал, что президент его не расслышал, но он оторвался от камеры и громко попросил:

— Господин президент… Вы не помещаетесь в кадре… Немного правее, пожалуйста…

Не успел он произнести последнее слово, как получил звонкую пощечину. Глава протокола вырвал у него камеру и швырнул ее в сторону. Аппарат разбился о пол вдребезги. Он схватил фотографа за воротник и зарычал:

— Как ты смеешь указывать президенту, как стоять, сукин сын! Даже если весь Египет перевернется, президент будет стоять, как стоит. Убирайся, скотина!

Он с силой толкнул фотографа в спину и дал ему ногой такого пинка, что тот еле удержался на ногах и поспешил к выходу, испытывая и шок, и унижение, а глава протокола продолжал изливать на него свой гнев. Люди, попросившие сделать снимок, расступились и от греха подальше решили вернуться на свои места, как будто ничего не произошло. По выражению лица президента было видно, что он доволен тем, как поступили с наглым фотографом. Он обвел все вокруг тяжелым, почти неподвижным взглядом, словно всем своим видом подтверждая, что он безупречен, и пошел к трибуне в напряженной тишине, которая тут же была нарушена раскатистой волной аплодисментов.

Президент сел в роскошное кресло, и встреча началась с того, что бородатый Маамун прочитал отрывок из суры «Аль-Фатх»: «Воистину, Мы даровали тебе явную победу». Вновь раздались возгласы и аплодисменты, и президент, положив перед собой на трибуну бумагу, стал читать текст, написанный крупными буквами — очками перед камерой он никогда не пользовался. Он рассказал об успехах, которых невозможно было достичь без Божьей помощи и сил великого египетского народа, и закончил свою речь обращением к аспирантам, сказав, что каждый из них является послом своей страны, о которой должен радеть и умом, и сердцем. Его выступление было традиционно скучным, как все, что писал для него Махмуд Камель — главный редактор издания правящей партии «Родина». Как только президент закончил, снова раздались аплодисменты и возгласы, организованные Дананой, который вошел в раж и размахивал руками. Артерии на шее напряглись, и он кричал что было мочи: «Да здравствует президент! Да здравствует наш герой войны и мира! Да здравствует основатель нового Египта!»

Затем последовали приветственные речи посла, консула и, наконец, президента Союза египетских учащихся Ахмеда Дананы. Голос его звенел:

— Мы обещаем Вам, господин президент, что будем любить отечество так, как Вы нас учите. Мы последуем Вашему примеру и будем работать, как Вы, не щадя себя, так же достойно и честно, как Вы. Да хранит Вас Бог. Вы сокровище, Вы мощь Египта!

Снова были аплодисменты и выкрики. Посол предоставлял слово строго согласно утвержденной программе. Все выступления были заранее подготовлены и тщательно выверены, и суть всех сводилась к восхвалению президента. Даже вопросы были скорее риторическими и задавались лишь с целью сделать президенту комплимент. Например, кто-то спрашивал: «Как вы помогли египтянам справиться с вызовами современности?» или: «Как вы используете свой военный опыт на благо страны?» Отвечая на вопросы, президент повторял те же слова, которые из номера в номер печатали в газетах. Когда он шутил, все смеялись, и Данана больше всех. Он специально начинал позже, чтобы обратить на себя внимание президента. В конце посол торжественно заявил:

— А сейчас слово предоставляется доктору Мухаммеду Салаху, профессору медицинского факультета Иллинойского университета. Прошу!

От второго ряда, где сидел доктор Салах, до трибуны, с которой он должен был произносить свою речь, было не более десяти шагов. Но они поделили его жизнь на «до» и «после». На уже прожитые шестьдесят лет и ту жизнь, которую он создавал в настоящий момент. Сейчас он исполнит то, что планировали сделать Карам Дос и Наги Абдель Самад. Служба безопасности попросила его выступить с речью, и он предъявил им лист, на котором было набросано несколько строк, восхваляющих президента. Текст утвердили, но в другом кармане Салах пронес текст заявления, которое он прочитает от имени египетских граждан. Входя в зал, больше всего он боялся, что его обыщут и найдут документ. Тогда все пропало. Однако его солидная внешность убедила офицеров, и они не применили к нему дополнительных процедур.

Доктор Салах поднялся и медленно направился к трибуне, опустив голову и ни на кого не смотря. Прежде чем нанести решительный удар, он должен был удостовериться, что объективы камер наведены на него. Он зачитает заявление сильным голосом, четко и быстро, чтобы успеть как можно больше сказать, пока его не остановят. Наивно думать, что ему позволят дочитать до конца. В первые минуты он вызовет шок, но скоро они придут в себя и зашевелятся.

Что они сделают? Исключено, что в него будут стрелять. Его арестуют и изобьют или заткнут ему рот, не дав договорить. Но все это только испортит их репутацию. Осталось два шага. Он слышал в зале приглушенный шум. Если сейчас поднять голову, то можно увидеть президента лицом к лицу. Решающий момент. Из зала он выйдет другим человеком. Ему нечего бояться, кроме того, что они не дадут выступить до конца. И ему все равно, что будет с ним после. Где же был этот дух все время? Если бы он был таким тридцать лет назад, жизнь сложилась бы по-другому. Тогда Зейнаб не сказала бы ему: «Мне жаль, что ты оказался трусом!»

Последний шаг. Сейчас он встанет перед президентом республики и зачитает заявление, в котором утверждается право египтян на демократию и свободу. Он сделает это на глазах у всего мира. Камеры будут показывать его во всех странах. Когда Наги предложил сделать это, Салаху показалось, что сама судьба посылает избавление от всех страданий, и того удивило быстрое согласие. Вчера Салах сказал Зейнаб по телефону:

— Я докажу тебе, что я не трус!

— Как? — спросила она у него.

Он засмеялся и ответил с гордостью:

— Завтра ты узнаешь. Весь мир узнает.

Салах поднялся на трибуну и приблизился к микрофону. «Я не трус, Зейнаб, ты сама увидишь. Я никогда им не был. Я уехал из Египта, потому что в этой стране все двери передо мной были закрыты. Я не сбежал. Сейчас я покажу тебе, что такое храбрость! Я скажу правду в глаза тирану — а это считается высшим проявлением джихада».

Сейчас он перестанет жить обычной жизнью, он избавится от нее, как от старого изношенного плаща. Потомки запомнят его героем, он войдет в историю как человек, который смог противостоять несправедливому правителю.

Салах подтянулся, поправил пальцем очки, потом нервным движением вынул из кармана рубашки несколько сложенных листов, развернул их и начал читать. Его голос дрожал и хрипел:

— Заявление египтян, проживающих в Чикаго…

Вдруг он остановился, взглянул на президента, сидящего на возвышении, и увидел на его лице доброжелательную улыбку. Зависла тишина. Салах засомневался и начал вытирать платком пот, обильно потекший со лба. То, что он неожиданно прервал свою речь, вызвало в зале перешептывание, которое становилось все громче. Он открыл рот, чтобы продолжить, но неожиданно изменился в лице и взглянул наверх, как будто пытаясь что-то вспомнить. Он быстро положил листы обратно в карман пиджака и из другого кармана вынул бумагу небольшого размера, развернул ее перед собой и дрожащим от волнения голосом произнес:

— От себя лично и от лица всех египтян Чикаго… Мы приветствуем господина президента и от всего сердца благодарим его за проведенные им исторические реформы… Мы обещаем следовать вашему курсу… будем любить свою страну, как вы учите нас любить ее, не жалея себя. Да здравствует Египет! Да здравствует президент Египта!

Когда бурные аплодисменты стихли, Салах повернулся и медленно направился к своему креслу.