Чикаго - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Аля Аль-Асуани (9) #9

9

Прошло уже тридцать лет, но он ясно помнил события той ночи.

Он вынужден был оставить дежурство в больнице Каср аль-Айни и поехать за ней. Силы безопасности взяли Каирский университет в кольцо, перекрыв входы и выходы. От моста до ворот его останавливали на каждом кордоне, спрашивали одно и то же, и он давал одинаковые ответы. На последнем посту вышел офицер в ранге полковника, которому, судя по всему, все подчинялись. На лице усталость, движения нервные, жадно курит. Офицер прикурил от его сигареты и, проверив имеющееся при нем удостоверение врача, спросил:

— Что вам нужно, доктор?

— У меня здесь родственница. Я пришел забрать ее домой.

— Как зовут?

— Зейнаб Радван, экономический факультет.

Офицер посмотрел на него опытным взглядом, убеждаясь, что он говорит правду, и сказал:

— Советую поспешить. Мы их предупреждали, чтобы разошлись, но они стоят на своем. С минуты на минуту мы получим приказ применить силу. Тогда их жестоко изобьют и арестуют.

— Прошу Вас, Ваше Превосходительство, примите во внимание их молодость и то, что они протестуют ради будущего своей страны.

— Мы тоже патриоты Египта, но мы же не устраиваем демонстрации и погромы!

— Ну, Ваше Превосходительство, Вы уж отнеситесь к ним по-отечески.

— Какое там по-отечески! Я подчиняюсь приказам! — громко ответил офицер, словно пытаясь перекричать сочувствие внутри себя.

Офицер отошел на два шага назад, подал рукой знак, и солдаты расступились, освобождая дорогу. В университете было темно. Стоял пробирающий до мозга костей январский холод. Он застегнулся на все пуговицы, спрятал руки в карманы пальто и прошел вдоль здания, обклеенного плакатами и стенгазетами, которые в темноте невозможно было прочитать. Он различил лишь большой портрет Анвара Садата, курящего кальян. Сотни студентов сидели на газонах и лестницах: одни дремали, другие курили и разговаривали, третьи распевали песни шейха Имама. Чтобы отыскать ее, ему понадобилось время. Она стояла у актового зала и что-то бурно обсуждала с группой студентов. Подойдя ближе, он окликнул ее, она повернулась и закричала ему в своей горячей манере, которую невозможно было забыть:

— Привет!

— Ты устало выглядишь, — кратко ответил он.

— Я в порядке.

— Я хочу, чтобы ты пошла со мной.

— Куда?

— Домой.

— Ты пришел, чтобы отвести меня за руку к мамочке? Хочешь, я вымою ножки, выпью молочка, она уложит меня в постель, укроет одеялком и расскажет сказку на ночь?!

После этой насмешки ему стало понятно, что задача стоит нелегкая. Он посмотрел на нее с укором и строго сказал:

— Я не дам тебе погубить себя!

— Это мое дело.

— Чего именно ты добиваешься?

— У нас конкретные требования. Мы не разойдемся, пока их не выполнят.

— Думаешь изменить мир?!

— Мы изменим Египет.

— Египет не изменить одной демонстрацией.

— Мы говорим от имени всего народа.

— Хватит иллюзий. За воротами люди ничего о вас не знают. Офицер сказал, что вас арестуют.

— Пусть делают, что хотят.

— Хочешь, чтобы солдаты избили тебя и протащили за волосы по земле?

— Я не брошу своих товарищей, что бы ни случилось.

— Я боюсь за тебя, — прошептал он с тревогой.

Она посмотрела на него с усмешкой, медленно развернулась и возобновила разговор со своими друзьями, перестав его замечать. Какое-то время он стоял на том же месте, наблюдая за ней. Потом рассердился и ушел, сказав себе, что эта сумасшедшая ему не пара, что если они поженятся, их дом превратится в арену боевых действий. Она упряма, горда и относится к нему без уважения. Он предупредил ее, но она продолжает валять дурака. Пусть солдаты изобьют ее, пусть проволокут за волосы по земле и лишат чести. С этого момента он ни капельки не будет ей сочувствовать — той, что сама выбрала свою судьбу.

До смерти усталый, он прилег на кровать, но заснуть не смог. Он ворочался, пока не услышал призыва на утреннюю молитву, а утром принял душ, оделся и вернулся в университет. Ему сказали, что солдаты взяли здание штурмом и студенты арестованы. Он сбился с ног, обзванивая всех знакомых, пока наконец не получил разрешения увидеться с ней в управлении безопасности после полудня. Она была неестественно бледна, нижняя губа распухла, под правой бровью и на лбу синяки. Он протянул руку, дотронулся до ее лица и спросил с сочувствием:

— Болит?

Она быстро ответила:

— От боли стонет весь Египет.

И через столько лет он не забыл Зейнаб Радван, точнее, ни дня не переставал думать о ней. В его памяти хранились удивительно ясные картины прошлого. Потоки воспоминаний уносили его во времена, возникавшие перед ним словно гигантский джинн из бутылки. Вот она — худощавая, с красивым лицом и длинными черными волосами, завязанными в конский хвостик. Ее глаза горят энтузиазмом, она рассказывает о Египте так мечтательно, как будто читает поэму о любви:

— У нас великая страна, Салах, но ее долго угнетали. У нашего народа огромные возможности. И если мы добьемся демократии, меньше чем через десять лет станем сильным развитым государством.

Он слушал ее, скрывая свое безразличие за ничего не значащей улыбкой. Как ни старалась она увлечь его своими идеями, он пребывал в другом мире. На день рождения она подарила ему «Полную историю» Абдель Рахмана аль-Габарти.

— Поздравляю! — сказала она. — Эта книга поможет тебе многое понять.

Просмотрев несколько страниц, он потерял интерес, но сказал, что дочитал до конца. Он не любил врать и прибегал ко лжи редко, только чтобы не сердить ее. Он мечтал лишь о том, чтобы у нее всегда было хорошее настроение. А когда она была довольна, улыбка играла на ее лице, и глаза сияли. Их самым счастливым временем было, когда они сидели в саду Аль-Орман, отложив книги на овальную скамью из белого мрамора, и в разговорах и мечтах о будущем не замечали, как проходили часы. Когда они шептались, он приближался к ней и вдыхал аромат ее духов, волновавший его до сих пор. Он держал ее за руку, склонялся и незаметно целовал в щеку. Она устремляла на него взгляд, в котором были и упрек, и нежность. Как же быстро мечты превратились в ничто! Их последняя встреча… Он тысячу раз прокручивал эту сцену в памяти, останавливался на каждом слове, каждом взгляде, каждом молчании.

Они сидели на своем любимом месте в саду, когда он сообщил ей о решении эмигрировать. Он старался сохранять хладнокровие, хотел, чтобы они вместе все здраво обсудили. Но она вспылила:

— Сбегаешь?

— Спасаюсь.

— Ты только о себе думаешь?

— И тебе тоже хочу предложить новую жизнь.

— Я никогда не оставлю Родину.

— Хватит уже лозунгов.

— Это не лозунг. Это чувство долга. Но тебе этого не понять.

— Зейнаб!

— Ты учился на деньги нищего египетского народа, чтобы стать врачом. Тысячи молодых людей мечтали занять твое место на медицинском факультете. А сейчас ты собираешься бросить Египет и уехать в Америку, где ты никому не нужен! Америка виновата во всех наших бедах. Как назвать того, кто бросает Родину в трудное для нее время и идет в услужение врагам?!

— Я поступил в университет благодаря собственным стараниям, это моя заслуга. Для науки нет родины. Наука безразлична к таким понятиям.

— Наука, давшая Израилю напалмовые бомбы, изуродовавшие лица детей в Бахр аль-Бакра?! Наука не может быть безразличной!

— Я думаю, Зейнаб, надо воспринимать реальность такой, какова она есть, а не такой, какой мы хотим ее видеть.

— Это философия!

— Мы проиграли. Все кончено. На их стороне сила, и они могут уничтожить нас в любой момент.

— Мы никогда не победим, если будем думать, как ты!

Ее слова задели его, и он закричал так, что гуляющие по саду люди обернулись в их сторону:

— Когда ты спустишься на землю? Мы не можем победить из-за отсталости, бедности и деспотизма. Как мы можем их победить, когда мы не в состоянии производить простейшие световые микроскопы? Мы выпрашиваем все у заграницы, даже оружие для собственной защиты. И проблема не в таких, как я, а в таких, как ты. Абдель Насер[14] тоже жил мечтами, пока не привел страну к краху.

Между ними завязался отчаянный спор, они заговорили на повышенных тонах, от злости она вскочила, стала собирать книги, но они упали на землю и рассыпались. В этот момент ее мягкие черные волосы упали ей на лицо, и его неожиданно сильно потянуло к ней. Ему захотелось обнять ее и поцеловать. Он уже было попытался приблизиться, но она остановила его рукой и произнесла слова, ставшие пророческими:

— Больше ты меня не увидишь!

— Зейнаб!

— Как жаль, что ты оказался трусом!

Какая ужасная головная боль! Она начинается сверху и спускается ниже, разъедая мозг, как армия муравьев. Он спит сейчас, или все это происходит на самом деле? От вспышки он пришел в себя и обнаружил, что полулежит-полусидит в глубоком кресле в кабинете психотерапевта. Играла легкая музыка, из-за спины лился тусклый свет. Доктор сидел рядом с ним и подробно записывал все сказанное. Что он здесь делает? Зачем было сюда приходить? Может ли этот человек изменить его жизнь? Бесполезно. Он хорошо знает молодых людей такого типа. Сынки высшего среднего класса, которые учились на деньги родителей, а по окончании учебы их ждало теплое место наверху американского общества. Они всегда были самыми плохими студентами из всех, кто у него учился. Невежество, лень и высокомерие. Этот — один из них: спортивная фигура, цветущий внешний вид, бессмысленный взгляд. Что этот мальчишка знает о жизни? Когда он испытал свою самую сильную боль? На соревнованиях по сквошу? Доктор улыбнулся неестественной профессиональной улыбкой и сказал, держа в руках ручку так, будто работал на камеру:

— Расскажите больше о вашей любимой, о Зейнаб.

— Но это все.

— Я прошу вас помочь мне, чтобы я смог помочь вам.

— Я делаю все, что в моих силах.

Уставившись в бумаги перед собой, доктор спросил:

— Как вы познакомились со своей американской женой Крис?

— Случайно.

— Где?

— В баре.

— В каком баре?

— А это важно?

— Очень.

— Мы познакомились в баре для холостяков.

— Кем она работала?

— Мелкая служащая в магазине.

— Не обижайтесь на мои слова. Откровенность — основа вашего лечения. Скажите, вы женились на Крис ради гражданства?

— Нет. Я любил ее.

— Она была замужем?

— Разведена.

Доктор замолчал. Записав несколько слов, он вдруг бросил на Салаха странный взгляд:

— Салах… Я вижу вашу историю так: вы хотели получить американское гражданство, зашли в бар для холостяков, подцепили несчастную женщину, мелкую служащую, разведенную и одинокую… и подчинили ее себе сексуально, чтобы она вышла за вас замуж и оформила вам документы.

— Я не потерплю! — закричал Салах, начиная задыхаться от гнева.

Но доктор, не слушая его, продолжал:

— Честная и разумная сделка! Врач, цветной, арабского происхождения предоставляет свой дом и имя небогатой белой американке и получает взамен паспорт Соединенных Штатов!

Салах поднялся:

— Если вы еще раз скажете подобную наглость, я откажусь от лечения.

Доктор улыбнулся, словно снимая маску, и сказал извиняющимся тоном:

— Прошу меня простить. Мне нужно было кое в чем убедиться.

Он опять вернулся к своим записям и спросил:

— Вы говорили, что страдаете сексуальным расстройством. Как давно?

— Месяца три. Или чуть больше.

— Вы теряли мужскую силу постепенно, или это произошло внезапно?

— Внезапно.

— Скажите, что вы испытываете перед сексом с женой?

— Все идет нормально, но желание внезапно пропадает.

— Почему это происходит?

— Если бы я знал, меня бы здесь не было.

— Опишите, как меняются ваши чувства.

— За страстью не видны детали. У меня же, когда я вижу детали, пропадает влечение.

— Не понимаю, приведите примеры.

— Когда вы голодны, то не замечаете свисающие с тарелки кольца лука. Вы заметите их, когда насытитесь. Если же вы увидите их до еды, то потеряете аппетит. Вы меня понимаете?

Доктор кивнул головой, делая знак не останавливаться.

— Когда вы страстно желаете женщину, вы не замечаете незначительных деталей. Только после секса с ней вы обратите внимание, к примеру, на грязные ногти, или что один палец у нее короче других, или что спина у нее вся в родимых пятнах. Но если вы заметите это до секса, желание пропадет. Именно так и происходит у меня с женой. Когда я приближаюсь к ней, то отчетливо вижу все недостатки, начинаю думать и теряю интерес.

— Это нам очень поможет, — пробормотал доктор, не забыв про профессиональную улыбку. Он открыл ящик стола и сказал уверенно, вручая ему упаковку лекарств:

— Одна таблетка за завтраком в течение недели.

Затем он взял другое лекарство, лежащее перед ним:

— Эти — по таблетке за полчаса до полового акта.

Разве можно всеми этими пилюлями исправить шестьдесят лет жизни? Все происходящее кажется такой чушью! Как может этот мальчишка быть таким самоуверенным? Да пошел ты со своими таблетками! Что ты знаешь о настоящей жизни? Встал, чтобы проводить меня до дверей со всем радушием и уважением. Просто исполняет по пунктам все, чему его учили на факультете, раздел «Как обращаться с пациентами».

Врач взял его за руку и медленно произнес:

— Доктор Салах… В вашем положении больные обычно пытаются уклониться от лечения, вымещая свою злость на враче. Я думаю, что вы будете разумнее. Верьте, я хочу помочь вам. Сожалею, если мои слова пришлись вам не по душе… Увидимся на следующей неделе в это же время.

На кафедре гистологии мне дали небольшой кабинет и попросили сделать табличку с моим именем, чтобы повесить ее при входе. Спустившись на цокольный этаж, я нашел ответственного за это старого американца. Он встретил меня дружелюбно и попросил написать имя на клочке бумаги. Затем сказал, не поднимая головы от таблички, над которой работал:

— Зайди после обеда.

Я удивился — до обеда оставался всего час.

В назначенное время я зашел к нему, и он показал рукой:

— Возьми вон там.

Я нашел табличку со своим именем, аккуратно вписанным в рамку, взял ее и застыл в нерешительности.

— И что теперь?

— Бери.

— Мне не нужно расписаться за получение?

— А разве она не твоя?

— Ну да…

— Кому она нужна, кроме тебя?

Я кивнул и поблагодарил его. Уже в лифте я посмеялся над собой — надо избавляться от египетского бюрократического наследия, которое я впитал с молоком матери. Этот простой американский служащий преподал мне урок: не нужно расписываться за получение того, на чем стоит мое имя.

День прошел тихо, после обеда я просматривал учебную программу кафедры, как вдруг появился Данана. Он ворвался в комнату с возгласом:

— С благополучным прибытием, Наги!

Я встал и пожал ему руку. Помня совет доктора Салаха, я старался быть с ним любезным. Мы обменялись общими фразами. Вдруг он толкнул меня в плечо и сказал приказным тоном:

— Пошли со мной.

Он повел меня по коридорам кафедры. Мы вошли в комнату, где было множество полок с бумагами и блокнотами разных форм и цветов.

— Возьми бумагу, блокноты, ручки — какие хочешь, — сказал он мне.

Я взял несколько блокнотов и ручек с разными чернилами.

— Вся эта канцелярия для кафедры, бери еще, — улыбнулся он. — Все бесплатно. За счет заведения!

— Спасибо. Я взял, что мне нужно.

Когда мы шли по коридору обратно, он сказал:

— Все египтяне, живущие в Чикаго, многим мне обязаны. Я всегда был рядом в трудную минуту, но мало кто помнит добро!

Услышанное меня не удивило, и я предпочел промолчать. Когда мы подошли к двери моего кабинета, он пожал мне руку на прощание и доброжелательно сказал:

— Успехов, Наги!

— Благодарю.

— Сегодня вечером у нас собрание в Союзе египетских учащихся. Приходи, я представлю тебя коллегам.

Я колебался.

— Жду тебя сегодня в шесть. Вот адрес, — безапелляционно произнес он.

Вернувшись домой, я сел, закурил сигарету и начал размышлять: Ахмед Данана работает на государственную службу безопасности. Добра от него ждать не стоит. Нет сомнения, он заигрывает со мной с определенной целью. Почему я позволяю втянуть себя в игру? От него следует держаться подальше. Я хотел позвонить ему, чтобы отпроситься, но передумал. Союз создан для египетских учащихся в Чикаго, сказал я себе, и мое право стать его членом и познакомиться с коллегами. Почему я должен отказываться от своего права из-за страха перед Дананой?! Я принял душ, оделся и пошел на собрание. У меня был точный адрес с подробной схемой, и я быстро нашел штаб-квартиру Союза.

Из учащихся присутствовали человек двадцать юношей и три девушки в хиджабах. Я поздоровался с ними за руку, мы познакомились, и как только началось собрание, я стал их изучать. Успешные, старательные молодые люди, как сотни других членов студенческих советов. Не думаю, что хоть кого-то из них заботит что-либо, кроме занятий, научной карьеры и приумножения доходов. Большинство из них религиозны, на лбу отметины, некоторые с бородами. Однако религию они понимают как молитву, пост и хиджаб. Заметив у Дананы диктофон, я спросил:

— Вы записываете наши разговоры?

— Да. А ты против? — сказал он грубо и посмотрел на меня с вызовом.

Меня удивило, как он неожиданно переменился ко мне, но промолчал и стал наблюдать за общением. Меня потрясло то, как властно он обращался с учащимися. Они же разговаривали с ним, трепеща и заискивая, как будто он был их боссом или военкомом, а не коллегой. Через полчаса пустых обсуждений и выяснения скучных подробностей Данана восторженно заявил:

— Кстати, у меня для вас хорошая новость. Из достоверных источников мне стало известно, что скоро с визитом в Соединенные Штаты приедет Господин Президент. И он посетит Чикаго.

Все зашептались, он же громко продолжал:

— Вам повезло. Будете еще детям рассказывать, что встречались лицом к лицу с великим лидером нации!

Он сделал затяжку и продолжил:

— С вашего разрешения, я отправлю от имени всех телеграмму, в которой мы засвидетельствуем свое уважение Господину Президенту и выразим радость по поводу его приезда.

— Я не согласен, — выкрикнул я.

Шепот вокруг оборвался, и повисла тяжелая тишина. Данана медленно повернулся ко мне и предостерегающе спросил:

— С чем именно ты не согласен?

— Я возражаю против того, чтобы отправлять телеграмму президенту. Это лицемерие, нас, аспирантов, недостойное.

— Мы не лицемеры. Мы любим нашего президента. Или ты будешь отрицать его историческую роль? Будешь отрицать, что во время его правления У Египта появились огромные, невиданные прежде достижения?

— Вы называете коррупцию, нищету, безработицу и зависимость достижениями?!

— Ты все еще коммунист, Наги? Я-то думал, прожитые годы прибавили тебе ума. Послушай, у нас, в Союзе, коммунистам нет места. Все мы, слава Богу, верующие мусульмане.

— Я не коммунист. Но если бы вы знали значение этого слова, то понимали бы, что в этом нет ничего преступного.

— Господин Президент, который так тебе не нравится, получил страну с грузом хронических проблем. И своим мудрым управлением стабилизировал ситуацию.

— Это ложь, распространяемая правящей партией. Правда состоит в том, что более половины египтян живут за чертой бедности. Только в Каире четыре миллиона перебиваются случайными заработками!

— Даже если ты усмотрел недостатки в деятельности Господина Президента, — прервал он меня своим громким голосом, — твой религиозный долг обязывает тебя подчиниться!

— Это кто сказал?

— Ислам. Если ты мусульманин. Все богословы говорят о долге подчиняться правителю, даже несправедливому, если он произносит слова шахады[15] и совершает намазы по расписанию. Потому для народа гораздо вреднее ослушаться правителя, чем пережить несправедливость!

— К исламу это не имеет никакого отношения. Это придумали придворные богословы, чтобы поставить религию на службу репрессивным режимам.

— Если ты не желаешь это признавать и вступаешь в спор с богословами, то отрицаешь обязательное в религии. Знаешь, каким будет наказание?

— Сказать ему, доктор? — выкрикнул с усмешкой бородатый студент.

Данана посмотрел на него с признательной улыбкой:

— Не стоит. С коммунистами можно спорить бесконечно. Они мастера бессмысленных споров. У нас нет времени, чтобы его напрасно тратить. Я поставлю вопрос на голосование. Согласны ли вы, друзья, послать телеграмму Господину Президенту? Кто за, поднимите, пожалуйста, руку.

Тотчас руки подняли все. Данана ухмыльнулся и сказал, бросив на меня уничтожающий взгляд:

— Ну что?

Ничего не ответив, я молча досидел до конца собрания. Для коллег я перестал существовать. Я быстро вышел, а мое прощание осталось без ответа.

Вагон метро был переполнен, и я ехал стоя. Данана, размышлял я, пригласил меня на собрание, чтобы у аспирантов сложилось обо мне дурное мнение, после чего я не смог бы их убедить в своей патриотической позиции. Сейчас в их глазах я коммунист-безбожник. Старый избитый прием спецслужб, но если надо кого-то дискредитировать, он работает безотказно. Очнулся я оттого, что кто-то хлопнул меня по плечу, обернулся и увидел стоящего рядом молодого человека с бородой, который посмеивался надо мной на собрании. Улыбнувшись, он спросил:

— Ты с медфака Иллинойского университета?

— Да.

— Я брат Маамун Арафа, аспирант Северо-Западного университета инженерного факультета. В общежитии живешь?

— Да.

— Я тоже жил в общежитии, потом снял дешевую квартиру на пару со студентом из Ливана.

Я ничего не ответил, что-то внутри подсказывало мне не вступать с ним в дискуссию. Вдруг он сказал:

— Ты полез в политику, критикуешь самого президента, ни больше ни меньше. Разве не знаешь, что речи на собраниях записывают?

Не обращая на него внимания, я отвернулся и уставился в окно напротив. Мне скоро нужно было выходить, и я стал пробираться сквозь толпу к выходу. Вдруг он схватил меня за локоть и прошептал на ухо:

— Послушай, ты проиграешь. Ахмед Данана всех держит под колпаком. Если станешь его врагом, он тебя уничтожит.

Я резко вырвал руку.

— Я тебя предупредил, а там как знаешь, — сказал он.

Утром при встрече доктор Салах улыбнулся и сразил меня словами:

— Наги, твоим проблемам нет конца!

— Что такое?

— Данана сообщил мне, что вы с ним поссорились.

— Ложь. Всего-то и случилось, что он хотел послать лживую телеграмму президенту, а я отказался.

Он внимательно посмотрел на меня:

— Восхищаюсь твоим энтузиазмом. Но разве это та проблема, из-за которой стоит конфликтовать?

— А вы хотите, чтобы я поставил подпись под документом вместе с лицемерами из Национальной партии?

— Нет, конечно. Но зачем растрачивать себя на разговоры? У тебя хороший шанс получить ученую степень. Не упусти его.

— Ученая степень ничего для меня не значит, если я не занимаю никакой позиции по отношению к происходящему в моей стране!

— Выучись, получи диплом и служи своей стране, как можешь.

— Мои коллеги из Каирского университета, которые отказывались принимать участие в патриотическом движении, именно так и рассуждали. Так мы только обманываем себя. Заменить гражданский долг профессиональным? Нет! Патриоты нужны Египту сегодня больше, чем учителя и бухгалтеры. Если народ не будет требовать законной свободы и справедливости, никакой пользы от нашего образования не будет.

Я говорил увлеченно и, наверное, быстро. Неожиданно доктор Салах рассердился и прокричал мне в лицо:

— Послушай, ты здесь, чтобы учиться! Хочешь разглагольствовать о революции — возвращайся в Египет.

Я не ожидал, что он рассердится на меня, и осекся. Он глубоко вздохнул и сказал, извиняясь:

— Прошу, Наги, пойми меня. Единственное, чего я хочу, — помочь тебе. Ты в одном из крупнейших университетов Америки. Такой шанс выпадает раз в жизни. Тебя приняли на кафедру с боем.

— Что?

— Сначала не хотели принимать твои документы, поскольку ты не преподаешь в университете. И я был одним из тех, кто боролся за тебя.

— Спасибо вам.

— Не подведи меня.

— Хорошо.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Доктор Салах с облегчением вздохнул и сказал серьезно, протягивая мне бумагу:

— Это мои предложения по поводу дисциплин, которые ты будешь изучать.

— А дипломная работа?

— Тебе математика нравится?

— У меня по математике высший балл.

— Отлично. Как тебе перспектива провести исследование процесса формирования кальция в костной ткани? Будешь работать с радиоактивными элементами. Большая часть твоей работы должна основываться на статистических данных.

— Под вашим руководством?

— Это не моя специализация. Только двое работают в этой области: Джордж Майкл и Джон Грэхем.

— Если бы вы мне подсказали, кого выбрать…

— С Майклом вы не сработаетесь.

— Не думайте обо мне плохо. Я могу работать с любым руководителем.

— Дело не в тебе. Просто Джордж Майкл не любит работать с арабами.

— Почему?

— Такой уж он есть. Какая нам разница? Обратись к Грэхему.

— Когда можно его застать?

Он посмотрел на настенные часы:

— Можно попробовать сейчас.

Я собрался идти, и уже вдогонку доктор Салах предупредил меня:

— Он может показаться эксцентричным, но он — настоящий ученый.

Я постучал в дверь кабинета в конце коридора и услышал, как мне ответили сиплым голосом:

— Войдите.

На моем пути появилось большое облако дыма ароматизированного табака. Я оглянулся в поисках окна.

— Не выносите дыма? — спросил он.

— Я сам заядлый курильщик.

— Это первый вопрос, по которому мы уже нашли взаимопонимание.

Он звонко рассмеялся и выпустил кольцо дыма. Грэхем сидел в кресле развалившись, положив по-американски ноги на стол. Я заметил, что у него всегда было насмешливое выражение глаз, как будто его веселило то, что он видел. Но, когда он начинал говорить, лицо сразу становилось серьезным.

— Чем могу помочь?

— Надеюсь, что вы станете руководителем моей дипломной работы, — сказал я, любезно улыбаясь, чтобы произвести хорошее впечатление.

— У меня вопрос.

— Пожалуйста.

— Почему вы так хотите получить магистерскую степень по гистологии, если не работаете в университете?

— Не удивляйтесь тому, что я скажу. На самом деле я поэт.

— Поэт?!

— Да. В Каире у меня вышло два поэтических сборника. Стихи для меня — самое главное в жизни. Но мне нужна профессия, которая будет меня кормить. В Каирский университет меня отказались принять из-за политической деятельности. Я подал иск в суд, но не думаю, что из этого что-то выйдет. Даже если выиграю дело, администрация будет травить меня, пока я сам добровольно не отчислюсь, как другие. Я хочу закончить магистратуру в Иллинойсе, чтобы несколько лет поработать в Персидском заливе, а потом, скопив деньги, вернуться в Египет и посвятить себя литературе.

Грэхем посмотрел на меня, выпустил еще кольцо дыма и уточнил:

— Итак, вы изучаете гистологию ради литературы?

— Именно.

— Это странно, но вызывает интерес. Послушайте, я беру к себе студента только после того, как в какой-то мере узнаю его образ мыслей. Личность студента для меня важнее, чем анкетные данные. Что вы делаете в субботу вечером?

— Не знаю еще.

— Что скажете насчет ужина?

— С удовольствием.