День чёрной собаки

в прошлом году

Капля дождя упала на лобовое стекло. Крупная и, наверное, холодная капля. Первая после долгого перерыва. Платон надеялся добраться до «Сухарей» по подсохшей дороге, но не повезло – первая капля, толстая, набухшая, упала на лобовое, намекнув, что ливню быть. Упала на стекло и растеклась, как дым сигареты растекается по лёгким, – сразу во все стороны. Дым сигареты, которая была бы сейчас очень кстати: Платон давно бросил, курить его тянуло редко, даже во время застолий вид сигареты или дымящих друзей не наводил на мысль присоединиться. А вот разговоры с бывшей женой действовали угнетающе, вызывая непреодолимое желание глубоко затянуться крепким табаком. Но Платон держался, не затягивался.

Хотя хотелось безумно.

– Когда ты вернёшься? – переспросила Нинель.

– В воскресенье вечером.

– То есть ты не сможешь встретиться с Катаняном раньше понедельника?

– Мы с ним на понедельник и договорились.

– Ты ведь понимаешь, что дорога каждая минута?! Катанян может принять решение в любой момент! Почему ты такой рохля? Ты же обещал!

Они с Нинель расписались почти три года назад, но уже на следующее после свадьбы утро Платон задумался над тем, что побудило его, в целом не самого глупого мужика, поддаться на чары энергичной красавицы, приехавшей завоёвывать столицу из… Пёс его помнит, откуда Нинель приехала. Не важно. Важно, что брак получился скоротечным, продержался семь месяцев, но, несмотря на развод, избавиться от Нинель у Платона не получилось: активная красавица присосалась к нему крепко и требовала помогать в карьере.

– Мы встретимся с Катаняном в понедельник и поговорим о твоей роли.

– Ты обещаешь?

– Я обещаю сделать всё возможное.

– Ты сказал, что у меня будет эта роль.

– Нет.

– Обещал! Вчера, когда мы обедали.

«А ведь и правда сказал… Проклятый язык!»

Курить захотелось сильнее.

– Я поторопился, – промямлил Платон.

– Ты уже пообещал роль другой актрисе? Той рыжей сучке? Твоей новой шлюхе? Я видела вас на премьере. Только у тебя могло хватить глупости притащить в приличное общество эту лахудру!

«Той самой глупости, которой когда-то мне хватило, чтобы притащить в общество тебя…»

– Говори, ты пообещал ей роль, да? Ты её будешь продвигать Катаняну?

Почему он терпит? По той простой, в общем, причине, что Нинель оказалась, может, и не очень умной, зато невероятно хваткой девушкой. Выйдя за Платона, она не запрыгала от счастья, решив, что жизнь удалась, а продолжила «искать варианты» и очень скоро оказалась в постели одного из его главных спонсоров – Платон и глазом не успел моргнуть, как выяснилось, что его жена вновь выходит замуж и «нужно как можно скорее решить с разводом, милый». Разошлись мирно, бизнесмен остался в числе деловых партнёров Платона, но за это приходилось использовать связи в мире кино и добывать новой жене старого спонсора роли в кинопроектах. Причём не любые, а те, которые Нинель желала. Платон чувствовал себя последней тряпкой, но роли добывал исправно.

Глупость, конечно, но бывает и хуже.

Дождь усилился, однако «дворники» справлялись, даже работая на минимальной частоте – Платон не любил, когда они мельтешат перед глазами. Он остановился у ворот «Сухарей», мысленно обругал себя за то, что заболтался и слишком поздно надавил на кнопку брелока, и решительно свернул разговор:

– Нина, я приехал. И даю слово, что в понедельник вопрос будет закрыт.

– Для всех будет лучше, если ты не ошибёшься, – холодно бросила бывшая и отключилась.

Платон выругался. Но только убедившись, что Нинель повесила трубку: нельзя посылать по матери новую жену старого спонсора.

Особняк Ады – Платон называл все дома в «Сухарях» особняками – располагался ближе к перекрёстку, чем особняк Платона, который он прагматично сдавал. Но в который не собирался заезжать, поскольку арендаторы предупредили, что вернутся из отпуска лишь в начале ноября. Что же касается особняка Ады, то он был двухэтажным, выстроенным из красного кирпича, материала, который в девяностых годах пользовался особенной популярностью в Подмосковье и, наверное, по всей России. Красотой он, безусловно, проигрывал стильному соседу справа, однако мог похвастаться двумя достоинствами: был просторным, с изрядным количеством комнат и обладал большой, обращённой к лесу террасой, на которой взрослые периодически устраивали вечеринки, в том числе – с грилем. Но это случалось не часто и по вечерам, зато всё остальное время терраса принадлежала их компании: Аде, Платону, Илье и Руслану, и здесь они провели множество прекрасных часов. Дом и лес надёжно ограждали террасу от ветра, в случае дождя выдвигались маркизы, дети «на воздухе» и при этом «на виду» – что ещё нужно?

И единственным недостатком этого замечательного места было то, что у соседки справа тоже была терраса. Тоже открытая, тоже выходящая к лесу, не очень большая и расположенная на уровне второго этажа. Соседка проводила на ней много времени, и дети постоянно ощущали на себе её недобрый взгляд.

Ведьмин взгляд.

Со временем ощущение переросло в уверенность, они поверили, что живущая по соседству старуха – злая колдунья, а когда дети во что-то поверили, переубедить их практически невозможно. Даже когда они взрослеют.

К тому же Розалия – так звали соседку – до старости сохранила антрацитово-чёрные волосы, что вкупе с крючковатым носом, белой кожей и любовью к тёмной одежде придавало ей мистический вид. Завершала картину большая чёрная собака, которая всегда сопровождала старуху.

– Добрый день!

– Илья? – изумился Платон.

– Ты что здесь делаешь? – Бархин тоже не стал скрывать удивления.

– Не ожидал?

– Не то чтобы не ожидал – не думал, что ты приедешь.

– А я приехал.

– Зачем?

– А ты здесь зачем?

– Мне Адька позвонила.

Брелока от ворот особняка у Платона не было, он позвонил Аде, попросил открыть, думал, выйдет она, а увидел Илью. А поскольку они были старыми друзьями, не стал скрывать, что не обрадовался.

– Тебе?

– Вижу, вы начали делиться впечатлениями, – усмехнулась вышедшая на крыльцо женщина.

– Ты ему позвонила? – повернулся к женщине Платон. В его голосе проскользнули ревнивые нотки. – Ему?

– Добрый день, Тоша.

– Ты ему позвонила?

Ада подняла брови, показывая, что Платон ведёт себя неправильно. Он сбился, пару раз вздохнул и обиженно произнёс:

– Привет. – Но тут же вернулся к прежнему тону: – Ты ему позвонила?

– Да.

– Почему ему?

– Мне стало плохо.

– И ты позвонила ему?

– Может, ты будешь называть меня по имени? – недовольно спросил Илья. – Ну, так, для разнообразия.

– Тоша, ты не ответил на звонок, поэтому я оставила сообщение и позвонила Илье. К тому же я не знала, в Москве ты или нет.

– Я давал большое интервью неделю назад!

– Прости, Тоша, я не особенно слежу за светской хроникой.

Платон развёл руками и перевёл взгляд на Бархина.

– На меня не смотри, – улыбнулся Илья. – Я в отличие от тебя трубку снял.

После его слов на лице Платона появилось такое выражение наивной растерянности – совершенно детское, – что Бархин не удержался и подначил друга:

– Как теперь жить, да?

– Да! – с неожиданной горячностью воскликнул Платон. – Да! Тысячу раз да! Для кого-то же это делается: интервью, рецензии, статьи… Для вас! А вы не смотрите и не читаете. И не интересуетесь.

– Гм… – Илья предположил, что старый друг почувствовал себя дураком из-за того, что не снял трубку, а потом явился без звонка, и слегка сбился, услышав, что возмутило Платона. К тому же Бархин не считал уместным обсуждать подобные темы во дворе, но, увидев, что Ада с улыбкой застёгивает куртку, понял, что разговора не избежать.

– Прости, дружище, твой сериал я смотрел. И фильм, который ты снял в этом году…

– Потому что я позвал тебя на премьеру!

– Я бы и без премьеры посмотрел. Но за интервью не слежу – я ведь знаю всё, что ты можешь сказать.

– А вдруг не всё?

– Если ты о чём-то не рассказываешь, значит, это не важно.

Ада рассмеялась. И её приятный, бархатистый смех привлёк внимание Платона.

– Ты могла мне позвонить, – обиженным тоном произнёс он.

– Я звонила.

– И я приехал. Вот.

– Через два дня.

– И что, вы меня выгоните?

– Как мы можем тебя выгнать, Тоша? Мы очень рады твоему приезду.

– Не все рады.

– Хватит изображать блудного сына. – Ада раскрыла объятия. – Иди сюда.

Платон поднялся на крыльцо, обнял и поцеловал женщину в губы.

И дальнейший разговор продолжился на кухне, где ему сделали кофе и нарезали пару бутербродов.

– Я твоё ночное сообщение только потом увидел… – Когда «потом», Платон не уточнил. – И только вчера меня торкнуло – пятнадцать лет.

– Да, пятнадцать лет, – едва слышным эхом повторила Ада.

– Пятнадцать, – так же тихо поддержал её Илья.

– Странно, что на десять лет мы не собирались.

Не странно, учитывая, что они старались не говорить и даже не думать об этом эпизоде их общего прошлого.

– Я приезжала, – сказала Ада.

– Не видел тебя.

– А ты приезжал? – удивилась женщина.

– Я несколько раз приезжал в октябре… на десять – не помню точно, но в прошлом году был и в позапрошлом тоже. Только я в посёлок не заезжал, даже на дорогу нашу не сворачивал. – Платон усмехнулся. – Я выезжал на старое шоссе и останавливался, зная, что примерно в километре через лес находятся наши дома, сидел и смотрел на деревья. Когда курил – курил, когда бросил – просто так сидел. Один раз – три часа проторчал.

– И уезжал?

– И уезжал, – подтвердил Платон. – В этот день я никогда в посёлок не приезжал.

– Спасибо вам, – тихо сказала Ада, оглядывая мужчин. – Спасибо.

– Тебе спасибо, – в тон ей ответил Бархин. – Нужно было в конце концов собраться здесь в этот день.

– Но давайте обойдёмся без похоронного настроения, хорошо? – попросил Платон. – Не знаю, как вы, а я – просто помню. Это часть моего прошлого. Мне важно помнить, но рыдать я не собираюсь.

– И нужно подумать что мы будем есть, – заметил прагматичный Бархин.

– Обжора, – усмехнулся Платон, который был килограммов на пятнадцать здоровее поджарого и подкачанного Бархина.

– Ты приготовишь что-нибудь? – осведомился в ответ Илья. – Кстати, не заметил, чтобы ты выгружал сумки.

– Готовишь у нас ты, – ответил Платон. – Я могу купить.

– Может, пожарим мясо? – Теперь Илья смотрел на Аду.

– Шашлык?

– Да.

– Я не против, но у меня ничего для него нет. – Женщина улыбнулась. – Кроме вина.

– Мы всё привезём.

– Мы привезём? – удивился Платон.

– Твоя машина ближе всех к воротам, на ней и поедем.

– А ты?

– А я поеду с тобой, потому что без меня ты не сможешь купить приличное мясо. И всё остальное, что нужно.

– А что ещё нужно?

– Нам придётся что-то есть помимо шашлыка.

– Я бы справился.

– Не чипсы.

– Ладно, поехали вместе.

– Не задерживайтесь, – попросила Ада.

– Мы быстро.

Илье не нравилось как водит Платон – слишком быстро и агрессивно, однако садиться за руль Бархину не хотелось, вот и приходилось терпеть. И манеру вождения, и болтовню.

– Вино покупать будем? – спросил Платон, когда они выехали из «Сухарей».

– Здесь его полно, – махнул рукой Илья. – Да и я привёз.

– А коньяк?

– Коньяка ещё больше.

– Курить хочу. Сигары.

– У меня есть.

– Слушай, выходи за меня замуж.

– Идиот.

– У тебя всегда всё есть под рукой. Всегда самое лучшее. И готовишь так, что пальчики оближешь… Слушай, я обещаю быть верным мужем. – Платон выдержал коротенькую паузу и прежде, чем Илья ответил, быстро спросил: – Почему Ада звонила среди ночи?

– У неё были глюки, – ровным голосом ответил Бархин. Он не видел причин скрывать от старого друга правду.

– Серьёзные?

– Повторяющийся ночной кошмар.

– Она тут забухала?

– Выпивала, но в меру.

– Откуда знаешь?

– По бутылкам сориентировался.

– Она могла выбросить лишние.

– Не похоже.

– А наркота?

– Нет, – покачал головой Илья. И повторил: – Не похоже.

Говорить о найденном в шкафу пакетике он не собирался.

– Уверен?

– Я не видел её нюхающей. – На этот раз Бархин был искренен на сто процентов. – Мне кажется, она просто вымотана и на нервах.

– Как у неё с нынешним мужем?

– Да вроде нормально. Во всяком случае, не жаловалась.

– А на самом деле?

– Не жаловалась.

– Тогда почему она на нервах?

Бархин отвернулся к окну, с полминуты смотрел на пролетающие мимо деревья, после чего сказал:

– Пятнадцать лет, Тоша, в октябре она всегда на нервах.

– Да. – Платон ответил так, словно извинился на нелепый вопрос. И тут же – совсем другим тоном – поинтересовался: – Что у неё за глюки?

– Сказала, что стала видеть чёрную собаку. И во сне, и наяву.

– Что?! – Платон так резко надавил на тормоз, что не будь Илья пристёгнут – влетел бы головой в лобовое стекло. – Чёрную собаку?

– Ты совсем спятил? – выругался Бархин.

– Какую чёрную собаку? Ту самую?

Илья увидел, что Платон очень близко воспринял его сообщение, и решил не ругаться из-за резкого торможения. Вздохнул, поправил ремень и кивнул:

– Да, ту самую. А что случилось?

– И как она ей снится?

– Бегающей по участку, по улице – когда Ада в Москве, сидящей у дверей квартиры или подъезда. Ещё – повешенной. Как правило – вместо люстры. В общем, она повсюду.

– Понятно. – Платон медленно съехал на обочину, заглушил двигатель и спросил: – Ты ведь куришь?

– А ты – бросил.

– Просто дай сигарету.

– Да, пожалуйста.

Курить в машине Платон не хотел, не стал бы, но дождь, к счастью, ненадолго стих, и мужчины вышли из машины.

– Всё это очень странно.

– Что именно? – поднял брови Бархин.

– Знаки, которые то и дело появляются на нашем пути.

– Ты стал суеверным?

– Я всегда верил в приметы, и они ни разу меня не подводили.

– Ты даже таро раскидывал, – припомнил Илья.

– Трудно жить, ни во что не веря.

– А ты попробуй.

– Ты будешь слушать или нет? – не выдержал Платон.

Бархин понял, что переборщил с иронией, и, убирая в карман зажигалку, произнёс:

– Извини. Конечно.

Этого оказалось достаточно.

– Так вот… Я… – Платон нервно затянулся. – Думаю, ты согласишься, что мы с тобой не так часто вспоминаем ту историю. Совсем старую.

– Мы стараемся её не вспоминать.

– Но иногда приходит.

– Ко мне – нет.

– Ты всегда был железным.

Илья молча кивнул.

– Так вот… – Платон выронил окурок, выругался, растоптал, жестом попросил у друга ещё одну сигарету, раскурил её и продолжил рассказ. – Я стараюсь не вспоминать ту историю, но два дня назад мне о ней напомнили… Не люди, конечно… Только не спрашивай кто, не смейся хотя бы сейчас… Просто слушай.

Бархин и не собирался смеяться.

– В общем, выхожу из дома, сажусь в машину, завожу, начинаю сдавать задом, чтобы выехать с парковки, чувствую, правое переднее колесо переезжает через что-то мягкое. Сам понимаешь – перепугался: вдруг ребёнок? Крика не было, но мало ли? В общем, я по тормозам, руки трясутся, внутри холодно, выбегаю из машины, смотрю, а там не ребёнок – к счастью, – а большая чёрная собака. А поскольку никаких звуков не было, думаю, она заползла под мою машину и сдохла.

– Сдохла? – машинально переспросил Илья.

– Думаю, да… даже уверен.

– Почему?

– Она бы сбежала, когда я завёл двигатель.

– Могла спать.

– Она бы завыла от боли… да и не умерла бы сразу, я… я не через голову переехал. Не будь она уже мертва – она бы мучилась.

– Значит, повезло, – резюмировал Илья. – И ей, и тебе.

– Угу. – Платон жадно затянулся. Жадно и глубоко. – Я минуты две на неё смотрел… Потом стошнило, конечно, потом позвал дворника, дал ему денег и велел прибрать. И уехал. А вечером долго не мог заснуть. А когда заснул – мне позвонила, а потом написала Ада. – Платон закашлялся, бросил сигарету и спросил: – Что скажешь?

– Чёрная собака?

– Да, большая чёрная беспородная собака.

– И ты вспомнил.

– А ты бы не вспомнил?

Несколько мгновений Илья смотрел другу в глаза, а затем честно ответил:

– Ты назвал меня железным, и это, наверное, так, но я вспоминаю ту историю каждый раз, когда вижу чёрную собаку. Не обязательно дохлую.

– Просто не показываешь виду?

Бархин молча кивнул.

– Это и значит быть железным.

– Может быть. – Илья повертел в руке пачку, но курить больше не стал – убрал в карман и задумчиво произнёс: – Говоришь, знак?

– А ты как бы это назвал? Совпадением? Сейчас октябрь, Адьке снится чёрная собака, а я переезжаю её на машине.

– Да, я считаю всё происходящее совпадением, потому что октябрь и собака – не связанные истории, – хладнокровно ответил Бархин.

– Ты всегда был слишком прагматичным.

– Просто – прагматичным.

– А истории связаны. – Платон сплюнул. – Не случись одной – не было бы другой.

– Была бы, но, возможно, не такая.

– Это и значит, что её не было бы. – И, не дожидаясь ответа, Платон пошёл за руль. – Поехали, я что-то жрать захотел у вас в лесу.

На выходные народ потянулся за город, и поездка по магазинам затянулась: из-за очередей и капризов Бархина. Толковую баранину – то есть ту, которая устроила придирчивого Илью, – они отыскали в третьей лавке, в которой, к счастью, нашлась и толковая говядина. Ради толковых овощей поставили на уши весь рынок, и только всякая ерунда была куплена в первом же супермаркете. Вернулись довольно поздно. И сразу стали заниматься мясом – Илья, ужином – Ада, травлением баек – Платон.

Поужинав, продолжили разговор у камина, а примерно в одиннадцать Ада сказала, что хочет спать. Не забыв добавить, что приготовила Платону вторую гостевую первого этажа – заднюю. Спорить никто не стал. Мужчины пожелали хозяйке дома спокойной ночи, а когда она ушла – достали из бара початую бутылку коньяка.

– Как твои дела? – спросил Платон. В прошлый раз они виделись три недели назад, и Платон решил узнать, не случилось ли с тех пор чего-нибудь важного.

– В целом, наверное, нормально, – ответил Бархин, принимая бокал с коньяком.

– Любопытно выстроенная фраза.

– А по-другому не скажешь.

– Пожалуй, – поразмыслив, согласился Платон, возвращаясь в соседнее с Бархиным кресло. – Ты всё там же работаешь?

– Да.

Илья занимал высокий пост в компании «NuPetro» – серьёзной корпорации в области добычи углеводородов, руководство которой не стремилось к активности в публичной сфере, но на рынке чувствовало себя более чем уверенно.

– Ты говорил, что тебя пытались переманить.

– Времена сейчас непростые, для перехода нужны по-настоящему веские основания, – сообщил Бархин.

– Не сошлись в цене? – догадался Платон.

– Не сошлись в цене, – подтвердил Илья.

– А ушёл бы?

– Не знаю.

– Ты консерватор.

– Просто прагматичный человек. – Илья сделал глоток коньяка. – А как твои успехи?

– Снял фильм.

– Я был на премьере, – язвительно напомнил Бархин. – Сам позвал.

– Мы с тобой встречались? – пошутил Платон.

– Не помню – был слишком пьян.

– Я тоже.

Они рассмеялись.

Платон Брызгун с детства мечтал снимать кино. Не играть в кино – становиться актёром он не хотел категорически, а снимать, быть режиссёром и, разумеется, всемирно известным. Мечту свою Платон осуществил, и к тридцати пяти годам стал хоть и не всемирно известным, но весьма востребованным в России режиссёром. Четыре его полнометражных фильма были обласканы критиками, в том числе зарубежными – Платон получил второстепенный приз одного из первостепенных европейских фестивалей, а сериалы выходили на федеральных каналах и крупнейших стриминговых платформах. Снимал Брызгун быстро и при этом – сохраняя студенческий азарт, который часто улетучивается у опытных мастеров, столкнувшихся с тем, что «контент» – это не про творчество, а про деньги. Платон представлял собой счастливое исключение: талант позволял ему хорошо снимать – зрители его отмечали и любили, а многочисленные знакомства и добрый нрав помогали находить деньги. Но при этом, как и все творческие личности, Платон периодически начинал сомневаться в своих способностях, что иногда заканчивалось затяжными депрессиями.

– Как тебе фильм?

– Хороший, я же говорил на премьере.

Илья хвалил последнюю работу друга то ли в седьмой, то ли в одиннадцатый раз, но он знал правила игры и был готов повторять комплименты столько, сколько потребуется.

– Не проходной?

– Нет, конечно.

– Не похоже на то, что я делал раньше?

– Ты один из тех счастливчиков, которым удаётся постоянно искать новое и находить такое новое, которое оказывается лучше старого.

– Так ты меня ещё не хвалил, – заметил Брызгун.

– Я беру пример с тебя и расту над собой.

– Ты всё время забываешь, что мы знакомы с детства и я прекрасно знаю, когда ты врёшь.

– Я научился врать так, что меня не ловит даже мама, – похвастался Илья.

– Может, она не хочет тебя ловить?

– Жена тоже не ловит.

– Может, и она не хочет тебя ловить?

– Галя? – удивился Бархин.

Несколько мгновений мужчины молчали, глядя друг другу в глаза, после чего Платон покачал головой:

– Если ты научился обманывать Галину, я без проб возьму тебя в любой из своих фильмов на главную роль – ты гениальный актёр.

– Спасибо.

Бокалы соприкоснулись, мужчины посмотрели друг другу в глаза, пожелали здоровья, сделали по глотку, после чего Илья взялся за бутылку, а Платон неожиданно спросил:

– Ну а теперь, после того, как мы друг друга похвалили, ты скажешь мне правду?

– Она тебе не нужна, – равнодушно ответил Бархин. Рука, в которой он держал бутылку, не дрогнула, янтарная жидкость продолжила спокойно литься в бокал Брызгуна.

Платон же помолчал, потом улыбнулся и покачал головой:

– Ты научился не только гениально врать. Ты видишь людей насквозь.

– Это врождённое. – Теперь Илья наливал себе. И тоже абсолютно спокойно.

– Раньше ты мне это не демонстрировал.

– Тебе не демонстрировал, – уточнил Бархин.

– Не хотел обижать?

– И это тоже.

– Не хотел показывать, насколько ты умный?

– Тоша, не нарывайся на комплименты, мы все знаем, что ты далеко не дурак. – Илья поставил бутылку и вернулся в кресло. Откинулся на спинку и уставился на огонь. Положив ноги на пуфик, на котором не так давно покоились длинные ноги Ады. Имело смысл подбросить полено, но лень было вновь подниматься. К тому же чем быстрее прогорят дрова, тем быстрее они пойдут спать.

– Ещё три года назад мне было очень важно, что обо мне говорят, – рассказал Платон, тоже глядя на огонь. Только вряд ли ему в голову могла прийти мысль о полене. – Теперь мне важно мнение очень ограниченного круга людей, в числе которых, безусловно, есть ты. У этих людей прекрасный вкус, и они не боятся говорить мне правду.

– Если что – фильм мне действительно понравился.

– Спасибо, но я сейчас не об этом. – Брызгун сделал настолько большой глоток коньяка, что Илья чуть было не потянулся за бутылкой – долить. – Я сейчас о том, что переживания остались в прошлом.

– Отрастил шкуру?

– Не торкает, – ответил Платон. – Азарт исчез. Соревноваться не с кем, поэтому и похвала, и ругань потеряли смысл.

– По твоим фильмам не скажешь, что ты стал равнодушным.

– Фильмы я берегу, выкладываюсь в них полностью. Фильмы – моя отдушина от этого грёбаного мира. Но для того, чтобы их снимать, и снимать так, как я хочу, я надеваю чёрные очки и веду себя так, как должен: улыбаюсь ублюдкам, хвалю бездарностей, проталкиваю на главные роли шлюх обоего пола, в общем, играю по правилам. Но знаешь, иногда очень хочется послать к чёрту и мир, и правила. Засадить им бейсбольной битой…

– Миру? – уточнил Илья.

– Мир большой, его нужно чем-то другим приложить.

– А правила нужны.

– Тебе они не мешают? – Платон резко повернулся и посмотрел на Бархина. Но тот не среагировал – как смотрел на догорающий в камине огонь, так и продолжил смотреть. Но ответил:

– Мы с тобой по-разному смотрим на мир, Тоша. Ты человек творческий, эмоциональный, импульсивный, тебя приводит в неистовство любой намёк на упряжь.

– А ты?

– А я – рабочая лошадка. Или, если хочешь, законопослушный – в отличие от тебя – водитель. Я знаю, какой бардак начнётся на дорогах, если не будет правил, и это знание наполняет меня уверенностью в том, что правила нужны везде.

– Откуда ты знаешь, что будет бардак?

А вот теперь Илья повернулся и посмотрел другу в глаза:

– Помнишь родителей Ады?

Несколько мгновений Платон молчал, затем дёрнул щекой:

– В них врезался пьяный урод.

– Пить за рулём запрещено.

– Я и не пью. И говорю совсем о других правилах.

– Я понимаю, о чём ты говоришь, но хочу напомнить, что любые правила – есть результат высказанного или невысказанного компромисса. Люди, даже те, кому это по каким-то причинам неудобно, договариваются соблюдать некие условия. И соблюдают их. – Бархин понюхал коньяк, но пить не стал. – Только в этом случае правила работают.

– А что делать тем, кому, как ты выразился, правила неудобны? – неожиданно спросил Брызгун.

– Не попадаться, – не менее неожиданно ответил Илья.

– Ты серьёзно? – вытаращился на друга Платон.

– Абсолютно.

– У тебя получается?

– Как видишь, я здесь, в прекрасном доме, со старым другом, за бутылкой дорогущего коньяка, а не вышиваю варежки в холодном цеху.

– И что же тебе приходилось делать? – осторожно спросил Брызгун. Он, конечно, понимал, что Илья не ангел и наверняка в своей работе обходит те или иные неудобные правила, но у них впервые случился столь откровенный разговор.

Впрочем, нет, откровенного разговора не получилось.

– Я не делал ничего такого, за что мне потом было стыдно, – ответил Бархин, глядя другу в глаза.

Платон понял, что другого ответа не будет, поэтому не стал уточнять детали – его интересовало другое:

– Почему тебе не было стыдно?

– Потому что победитель не имеет права испытывать стыд – только гордость, – спокойно сказал Илья. – Никого не интересует и не должно интересовать, как была достигнута победа. Важна только она. Ничего больше значения не имеет. А значит, любой способ победить является правильным.