Джип, ноутбук, будущее

Глава 22

Раньше, чем в голову Руслана успела прийти мысль о том, что это не случайный человек — откуда бы случайному человеку знать в лицо Чуковского?! — а его рука уже нырнула в карман, выхватывая пистолет…

Попытавшись выхватить.

Пистолета в кармане не было.

— Хорошая вещь пистолет… — ернически произнес таинственный незнакомец, покачивая в обеих руках два «браунинга». Похоже, Чуковский тоже лишился своего преимущества, — Только сноровки требует. А без сноровки, как говорят, и блоху не убьешь.

С этими словами он спокойно и мирно протянул оба пистолета владельцам. Руслан осторожно взял свой, проверил обойму… Патроны были на месте.

Что вообще происходит?!

— Откуда вы меня знаете? — Чуковский опомнился первым и решил, что если вероятный противник идет на контакт, то стоит начать с переговоров.

— Кто ж вас не знает, Николай Эммануилович! — по голосу было непонятно, серьезно говорит незнакомец или глумится, а лицо его по-прежнему скрывалось за козырьком кепки, — Читывали ваши статьи, читывали… Как вы славно Пинкертона-то причесали.

Лицо Чуковского можно было фотографировать и эту самую фотографию вклеивать в энциклопедию, в качестве иллюстрации к статье «Растерянность». Руслан подозревал, что его лицо тоже сойдет.

— Какие интеллигентные грабители пошли… — пробормотал он, просто чтобы сказать хоть что-то, а не стоять растерянным столбом.

— Не грабитель я, — с укоризной произнес незнакомец, — Вор карманный, марвихер, по-нашему, а грабить мне нужды нету, меня пальцы кормят. Стану я их ножом или еще каким гасилом пачкать…

— А я только было хотел спросить, как вы меня в лицо узнали… — произнес Чуковский, — А так — понятно.

— Ага, — весело улыбнулся карманник.

— Можно и мне объяснить, а то мне что-то нифига неясно, — взмолился Руслан, и без того прибитый общим абсурдом ситуации.

Стоишь в лабиринте дворов Петербурга рядом с Чуковским и разговариваешь с вором, который этого самого Чуковского откуда-то знает. И, самое главное — будущий дедушка Корней оттуда-то знает этого вора.

Единственное, что хоть как-то объясняло происходящее — место действия. До сего дня Лазаревич посмеивался, слыша выражения вроде «Мистический Петербург». Больше не будет. Он уже готов поверить, что Петербург в какой-то мере живой и одушевленный и может в любой момент подкинуть сюрприз тем, кто относится к нему недостаточно уважительно. Или просто так, ради шутки.

— Марвихеры — элита преступного мира, карманные воры, которые проникают на приемы, притворяясь людьми из общества, — пояснил Чуковский, — Там наш неожиданный аноним меня и видел.

— Ума вам не занимать, Николай Эммануилович, только что ж вы с таким умом по Лиговке бродите? Если б не я — попали б, как черт в рукомойник.

— Товарищу своему помогаю.

Из-под кепки блеснул острый взгляд:

— Кто таков? Не купец, не дворянин, не чиновник, не крестьянин… Прямо загадка, а не человек. По выговору вроде немца, но не немец… Погодите-ка… Уж не вы ли американский инженер из мастерских Фрезе? Как вас там… Макаревич… Мазуревич…

— Лазаревич.

Граду абсурда нарастал. Теперь еще и выяснилось, что этот тип знает его самого. Паранойя уже не просто проснулась, она успела позавтракать, сделать зарядку, принять душ и теперь намертво вцепилась в рычаги управления, вопя: «Это он!!! Тот, кто всех убивает! Не бывает таких совпадений! НЕ БЫВАЕТ!!!».

Хотя насчет совпадений Руслан вполне мог бы поспорить, если бы, конечно, спор с собственной паранойей не отдавал шизофренией. Был в его жизни случай, когда он, решив пособирать в лесу чернику, просто-напросто заблудился. Ходил между сосен часа, наверное, два, до тех пор, пока не почувствовал запах шашлыка. На который и вышел к берегу маленького лесного озерка, возле которого решил устроить пикник его, Руслана, одноклассник, с которым они сидели в школе за одной партой и не виделись после школы лет десять, не меньше.

Пока Лазаревич препирался с паранойей. Чуковский успел вкратце пересказать подозрительному гражданину историю с кляузными заметками в «Копейке».

— Журналиста, значит, ищете… — потер подбородок вор, — Знаю такого. В мансарде живет, чуть дальше надо пройти. Пойдемте, послужу вам, так сказать Вергилием…

— Вот вы, Николай Эмануилович, насчет Пинкертона хорошо написали, небывальщина это, сказки бабушки Настасьи, в твердом переплете, рупь тридцать с пересылкой. Так почему ж не напишете, как оно на самом деле бывает? Даже обидно: про французских мазуриков книги пишут, про английских, про американских… ну, про немецких не помню, врать не буду. А про наших, российских? Раз, два и обчелся, гений русского сыска Путилин, да господин Крестовский. Да и те уже до дыр зачитаны, ведь им лет уже под… много, короче. Возьмитесь, не пожалеете!

Чуковский, еще не совсем пришедший в себя после того, как он узнал, что его судьба — быть детским сказочником, от карьеры детективщика вяло отказывался, иногда косясь на Руслана несколько ошалелым взглядом.

За такими литературоведческими беседами они прошли по задворкам, шуганули какого-то пьяного мужика, выползшего им навстречу с нелепыми претензиями — пьяный получил резкий удар «в душу» от «Вергилия» и осел на заплеванных лестничных ступеньках, размышляя над своим поведением — поднялись по скрипучей черной лестнице и постучали в обшарпанную дверь.

— Кто там? — испуганно спросили из-за двери.

— Дед Пихто! — рявкнул карманник и пнул дверь ногой, мгновенно переключившись с состояния «вежливый и интеллигентный» на «наглый и отталкивающий», — Открывай, лабута!

— Я Лютожору пожалуюсь, — неуверенно произнесли из-за двери.

— Мне на меня же? Открывай!

Дверь заскрипела так, как будто вела в склеп, не посещаемый никем лет так триста. В узкую щель глянул глаз. Он посмотрел на, предположительно Лютожора, потом на Чуковского, следом глаз уставился на Руслана, моргнул раз, другой… Расширился так, что перестал помещаться в дверной щели и исчез. Следом хозяин глаза явно попытался захлопнуть дверь, но та к таким резким маневрам была непривычна и, перекосившись, заклинилась полуоткрытой.

Еще один пинок — и в крохотную низкую квартирку зондеркомандой вошли трое.

— Что вам надо? Я же заплатил! — журналист Ковалев плюхнулся на кровать, если, конечно, узкий топчан, накрытый каким-то тряпьем, заслуживал этого названия.

Да, с последней встречи Владимир Андреевич сильно опустился. Руслан помнил энергичного пожилого человека, владельца дачи в Луге, картежника, журналиста — хотя в последнем качестве он с ним и не сталкивался — а сейчас перед ним сидел — старик. Морщинистое, какое-то помятое лицо, сальные седые волосы торчали клоками во все стороны, одежда, знававшая лучшие времена, и как минимум, когда-то знакомая со щеткой.

— Это ты за жизнь заплатил, — хмыкнул карманник, который, видимо, был в здешних лабиринтах авторитетом, — А тут оказывается, котора у тебя с одним хорошим человеком, надобно, значит, обсудить, да и решение принять.

— Я их не знаю! — взвизгнул Ковалев, подпрыгивая на кровати.

— И меня не знаете, Владимир Андреевич? — вежливо спросил Руслан, чувствуя в глубине души какую-то гадливость.

Он шел сюда, ожидая встретить… ну, если не профессора Мориарти, то хотя бы Ройлетта, противника, который бросил ему вызов и с которым нужно бороться. А встретил спивающегося опустившегося типа, который, скорее всего, собрал остатки знакомств и связей ради этих заметок, бороться с которым — все равно, что бороться с кучей гнилья.

Впрочем, кто сказал, что гниль не может быть опасной?

— И вас не знаю! Не знаю и век бы не знать! Из-за тебя, из-за тебя все!

Из уголка глаза Ковалева вытекла и побежала по щеке злая мутная слеза.

— Зачем, зачем ты сюда явился?!

На секунду Руслану показалось, что Ковалев каким-то образом прознал о том, что американец Лазаревич — пришелец из будущего.

— Прикатил из своей Америки… кто тебя сюда звал? Сидел бы там, у себя, а то — явился, деньгами бросается, мол, я тут богач, а вы все — пыль.

Руслан точно помнил, что никакими деньгами не бросался, за неимением оных, наоборот — именно у Ковалева спрашивал, кому можно продать ружье, как раз из-за отсутствия денег. Но у бывшего журналиста в голове уже сформировалась своя собственная картина мира, в которой его честного и законопослушного, нагло совратил с пути истинного проклятый иностранец, заставив стакнуться с Громовым и стать грабителем и преступником.

Каждый преступник считает, что он нив чем не виноват, а виновата его же собственная жертва.

— …а теперь что? Что я теперь? Был уважаемый человек, друзей имел в каждой редакции, со мной люди разговаривали, сам генерал Иванов — за руку, а сейчас? Сейчас я уже даже в бутербродные негож, за рюмку водки не напишу… А все из-за вас!!!

— Не были вы никогда уважаемым человеком, — сказал Руслан, глядя на корчащегося перед ним журналиста, — Потому что не уважал вас никто. От того, кого уважают, друзья так быстро не отворачиваются. Значит, и друзей у вас не было.

— Не было?! Не было?! У тебя тоже ничего не будет! — взвился Ковалев, прыгая на Руслана и дыша ему в лицо смрадом гнилых зубов и застарелого перегара, — На весь Петербург ославлю, в грязи утоплю, сгною, уничт…

Ковалев поперхнулся, кашлянул, схватился за левую половину груди, вцепился в одежду пальцами, собирая ее комом, и рухнул на пол.