Диагноз

КОЖЕВЕННАЯ МАСТЕРСКАЯ

Необычная серая мгла, окутавшая город ближе к полудню и заставившая торговцев рано закрыть рынок, висела над головой весь день, и ни буря, которую предсказывали торговцы пшеницей, ни синева весеннего эгейского неба не смогли разорвать эту мрачную пелену. Темнота сочилась в дома, как густая серая жидкость, пожирая на своем пути все светлое, воздух извилистых улочек города сделался вязким и сырым. Но дождя не было. Затаив дыхание, Город Совоокой выждал немного и волей-неволей вернулся к своим делам. На Притании и в Фолосе зажгли факелы, при свете которых члены совета возобновили свои споры. В темных домах замигали масляные светильники. Рабы потащили дальше связки сардин и тунцов, дроздов и перепелов, спотыкаясь в неверном свете и постоянно поглядывая на небо.

В деловом предместье каменотесов, где располагалась двухэтажная каменная кожевенная мастерская Анита, зажатая со всех сторон частными домами и лавками, каменных дел мастера собрались в своих дворах, ожидая дождя. Но с неба не упало ни капли влаги. Тогда каменотесы вернулись в мастерские, и вновь завертевшиеся колеса пил наполнили воздух мелкой известняковой пылью.

Анит, стоя в помещении, где резали и дубили кожу, разговаривал со своим десятником Клеоменом, когда привели Сократа. Философа сопровождали двое тюремных надзирателей, двое скифских лучников и праздная толпа друзей и почитателей, присоединившихся к медленному шествию от тюрьмы по усыпанной мелкими камнями дороге на запад от Агоры, мимо двенадцати мраморных пилястров Тесия, по пыльным улочкам предместья каменотесов к мастерской Анита, расположенной возле Пирейских ворот. В воздухе висел резкий кислый запах.

Дойдя до мастерской, скифы положили свои луки на землю, упали на четвереньки, делая вид, что задыхаются в клубах дыма, валившего из печи для обжига извести. Должно быть, странное поведение дикарей немало позабавило полдюжины ремесленников, бездельничавших под платаном. Покривлявшись еще немного для собственного удовольствия, скифы подняли луки и торжественно расположились возле кипы свежих овечьих шкур, сложенных у входа в мастерскую.

Тюремщики не вполне уверенными жестами отогнали добровольных провожатых и ввели в мастерскую узника. Это был низкорослый лысеющий мужчина приблизительно семидесяти лет от роду, с толстыми ногами, коротким носом и упрямыми глазами навыкате. Сократ был бос, ноги его после долгого пути по городу покрылись грязью и пылью до самых щиколоток. Анит с отвращением отметил, что накидка философа была во многих местах залатана и вообще выглядела плачевно, нуждаясь в починке и стирке.

В мастерской царил полумрак, пляшущие огни факелов и мерцающее пламя масляных ламп отбрасывали коричневато-красный свет на стены из необожженного кирпича. Анит заставил философа ждать, неторопливо закончив давать указания Клеомену. Десятник был глух на одно ухо и, повернувшись здоровой стороной к хозяину, ловил каждое слово, стараясь не обращать внимания на уличный шум и плеск и чавканье, доносившиеся из соседнего помещения, где стояли дубильные чаны. Вошел еще один рабочий, чтобы показать Аниту листья дубильного сумаха. Рабочий, исполнив свою обязанность, зажал нос и по узкой каменной лестнице поднялся в дубильню.

Наконец Анит отпустил десятника и посмотрел на философа, который остался стоять у входной двери.

— Прости, что потревожил тебя, — сказал Анит.

— Если бы мне позволили вначале омыть ноги, — проговорил Сократ. — Боюсь, я запачкаю пол твоей мастерской.

— Да, конечно, — согласился Анит. Он взмахом руки подозвал слугу, который омыл ноги Сократа из глиняного кувшина водой, смешанной с вином.

— Мне не хотелось расставаться со своими друзьями в ночь перед моим последним днем, — тихо сказал Сократ. — Но мне показали письменный приказ Ксантия, одного из Одиннадцати, а я всегда уважал законы города.

— Чего нельзя сказать о его богах, — отрезал Анит.

— Люди должны исследовать себя и верить в то, что говорит им ум и душа, — возразил Сократ. — Все остальное тень. Знаешь ли ты басню Эзопа о собаке и тени? Я расскажу тебе ее. Однажды собака добыла кусок прекрасного мяса, зажала его в зубах и тащила домой, когда увидела с моста свое отражение, свою тень. Она решила, что это другая собака с великолепным мясом в зубах, и залаяла на свое отражение. Но в этот миг ее собственное сокровище упало в воду и пропало.

— Оставь свои истории и поучения, — сказал Анит. Не меняя выражения лица, он подумал, что басня очень удачна и ее стоит запомнить. — Я не принадлежу к твоим восхищенным юным почитателям.

— Уверен, что нет. Но чем же ты восхищаешься, могу я тебя спросить?

Вместо того чтобы ответить на вопрос старого софиста, который он посчитал ловким трюком, Анит раздраженно посмотрел на двух тюремных надзирателей. Один из них, старший, начав обходить помещение по периметру, остановился, лизнул соляной конус в углу, а теперь с глупым видом терся лицом о свиную кожу, чтобы унять жжение.

— Вы оставите узника здесь под моей охраной и под мое честное слово, — сказал Анит. — Я поговорю с Ксантием, если вы не понимаете, что я велю вам.

Тюремщики сошлись в углу, о чем-то вполголоса поговорили и крадучись вышли. Анит подошел к большой двери и плотно затворил ее. В маленькой комнатке было тепло, душно и пахло солью. Анит предложил философу медовую лепешку и скамью. Сократ отрицательно покачал головой, отказавшись от угощения, и остался стоять. В сумрачном свете факелов его белая борода казалась серой.

— Я слышал о твоих рисунках, — сказал Анит. — Ты не лишен воображения.

— Это просто мазня старика, который ничего не знает. Сегодня утром надзиратель смыл мои рисунки.

Сократ был слишком спокоен для человека, приговоренного к смерти. Это приводило Анита в ярость.

— Ты поместил богов на полу своего узилища, рядом со смертным человеком, — сказал он. — В чем значение этого?

— Мне просто не хватило места на потолке, — спокойно ответил Сократ.

— Тебе скучно беседовать со мной, — произнес Анит, — поэтому я не стану отнимать у тебя много времени. Давай не будем притворяться. Мы ненавидим друг друга.

Лицо Сократа осталось непроницаемым, но глаза быстро метнулись в сторону кожевенника и посмотрели на него с таким вниманием и спокойствием, что Анит, не выдержав, отвел взгляд.

— Тем не менее, — продолжал Анит, — я хочу сделать тебе предложение. Ты выслушаешь меня?

— Я здесь, как ты видишь, — сказал Сократ и тряхнул цепью, которой были скованы его запястья. — Но мне любопытно было бы осмотреть место, где ты работаешь. Мы должны зайти в самое вонючее место твоей мастерской. Там я выслушаю тебя.

«Что это? — мысленно спросил себя Анит. — Он играет со мной. Не сделал ли я громадной ошибки? Но я должен, просто обязан поговорить с ним, да помогут мне боги». Анит внимательно посмотрел в глаза философа, но не смог ничего прочесть в выражении его лица. Помолчав, кожевенник нахмурился и вздохнул:

— Следуй за мной в дубильню.

В дубильне, примыкавшей к помещению, где солили и подрезали кожу, стояли четыре деревянных чана, в каждом из которых лежало по несколько шкур, плававших в густой черной жидкости, которая когда-то была водой. Возле стен дымно горели укрепленные на деревянных подставках факелы. Из отверстий, проделанных в днищах чанов, вытекала на пол коричневая жижа, смешанная с шерстью, кусками мяса, грязью и кровью. Жижа стекала по скату пола в угол, где она превращалась в желеобразную массу и начинала гнить. Работник, лицо которого было закрыто матерчатой повязкой, ходил от чана к чану и переворачивал шкуры. Каждую минуту он высовывал голову в единственное оконце и, словно утопающий, хватал ртом воздух.

Анита затошнило сразу, как только он вошел в дубильню, и он быстро прикрыл нос воротом одежды. Сократ взглянул на Анита и, оценив в пляшущем свете факелов все неудобство, которое испытывает его враг, спокойно произнес:

— Давай поговорим в помещении, где смягчают кожу после дубления.

«Да, он играет со мной, — подумал Анит. — Но всему есть предел, я должен сохранить собственное достоинство».

— Я буду говорить с тобой здесь, — сказал бывший стратег. — Очень тебя прошу. Я никогда не поднимаюсь в помещение, где мягчат кожу. Оно находится на втором этаже.

— Я в состоянии подняться по лестнице, — без всякой рисовки возразил Сократ.

Ступив на ступени узкой каменной лестницы, они почувствовали противный запах свежего коровьего навоза, отвратительный смрад собачьего кала и острую едкую вонь птичьего гуано. Гнилостный запах становился все более нестерпимым, по мере того как Анит и Сократ, ступенька за ступенькой, поднимались наверх. Анита начало тошнить. На втором этаже, на краю лестничной площадки, ноги Анита подкосились, и он рухнул на пол. Потом его вырвало в рукав одежды, которую жена заботливо украсила искусной вышивкой.

В центре помещения два бритоголовых раба-египтянина, давно потерявшие всякое представление о запахах, мяли в деревянных бочках кожи, провонявшие навозной жижей, в которой они плавали для восполнения кислоты, удаленной известью в дубильных чанах. Даже в тусклом свете над бочками виднелись густые коричневые испарения навоза. Тонкая маслянистая пленка коричневатым налетом покрывала пол, стены и потолок. Египтяне, узнав хозяина, уронили в бочки деревянные мялки и застыли на месте от удивления. В течение краткого мгновения рабы соображали, какое страшное событие могло заставить хозяина подняться в этот смрад, а потом опрометью бросились вниз по известняковым ступенькам.

Философ, не говоря ни слова, пододвинул к сидящему на полу Аниту стул, а сам сел на лавку напротив.

— Ты хотел сделать мне предложение, — напомнил Сократ. — Я готов тебя выслушать.

Теперь, когда рабы перестали мять шкуры, отвратительная вонь стала немного слабее. Анит перестал рыгать. Лицо кожевенника приобрело изжелта-бледный оттенок. Он сидел, прижав к носу большой кусок хлопковой материи, и старался взять себя в руки. Внезапно Аниту показалось, что кроме него и старика на свете больше никого нет. Шум за пределами мастерской стих. Поклонники и почитатели философа разошлись, работа в предместье прекратилась. Лишь в одном из домов раздавались нестройные звуки музыки — вечером кто-то начал учиться играть на лире.

Анит прислушался. Вскоре прекратилась и музыка. Однако он продолжал напряжено прислушиваться. Какой надоедливый звук. Может быть, это шумит у него в голове?

— Ты что-нибудь слышишь? — спросил он.

— Что?

— Я что-то слышу, — произнес Анит.

— А я ничего не слышу, — возразил философ, — кроме твоего голоса. Так что ты хочешь мне сказать?

Анит взглянул на Сократа и сощурился.

— Я прошу тебя выбрать изгнание, — слабым голосом проговорил он. — Я могу поговорить с Ксанфом и устроить побег. Мало того, я устрою так, что тебя примут в Халкиде или Эретрии.

В первый раз с момента прихода Сократа в мастерскую в глазах осужденного на смерть человека вспыхнул интерес, но интерес этот касался скорее самого Анита, нежели его предложения.

— Ты удивил меня, — заговорил философ, — Ты более чем кто-либо другой требовал для меня смерти. — Сократ помолчал и уставил на Анита свой проницательный взгляд. — Ты начинаешь чувствовать свою вину?

Анит промолчал.

— Я с самого начала отказался выбрать изгнание, — спокойно проговорил Сократ. — Отказываюсь я от него и теперь. Ничто не изменилось. У меня нет оснований думать, что в Халкиде со мной обойдутся лучше, чем в Афинах. Город должен ценить своего философа, а не гнать его. Жизнь моя кончена в любом случае.

Анит, оглянувшись, посмотрел на лестницу, желая убедиться в том, что его не услышат посторонние уши.

— Если ты выберешь изгнание, — сдавленно прошептал он, — то я позабочусь о том, чтобы твои жена и дети получали двадцать мин в год. — Он глубоко вздохнул. — Естественно, мое предложение должно остаться в тайне.

По лицу осужденного пробежала мимолетная усмешка.

— Так вот в чем заключается твое предложение, Анит. Мне жаль тебя.

Лицо кожевенника вспыхнуло от ненависти. Прежде чем заговорить, он помолчал, стараясь овладеть собой.

— Это хорошее предложение, — сказал он.

— Да, это хорошее предложение, — согласился Сократ, — и большая сумма денег. Но почему ты думаешь, что я сохраню в тайне источник этих средств и даже никому не расскажу о нашем разговоре?

Несколько мгновений Анит размышлял, облекая в слова свой ответ.

— Хотя я и не люблю тебя, Сократ, но считаю, что ты честный человек.

— Но станет ли честный человек продавать свои убеждения за двадцать мин в год?

Анит поднялся на ноги, подошел к открытому окну и вдохнул свежего воздуха.

— Совершенно очевидно, что ты не ценишь собственную жизнь, — заговорил он, — но что ты скажешь о благополучии своей семьи? Ведь я понимаю, что у тебя два малолетних сына.

— Я никогда не предполагал, Анит, что ты способен заботиться о семье, — сказал старый философ.

— Что ты имеешь в виду?

— Пусть все остается, как есть.

— Ты говоришь о моем сыне? — настаивал на своем Анит.

Сократ не ответил.

— Да как ты смеешь? — закричал Анит, не владея больше собой. — Ты отнял у меня сына! Ты раздавил его! Раздавил! Ты смутил его разум!

— Я помог ему разобраться в его собственных мыслях.

— Что говорил тебе Продик? Что? Не говорил ли он, что я покинул его во время правления Тридцати?

Анит с такой силой вцепился в грубо обтесанный подоконник, что камень глубоко врезался в его ладони. Капля бурой крови потекла вниз по бурой стене. Взбешенный Анит понимал, что поставил себя в глупое положение, выказав волнение, и постарался взять себя в руки, еще сильнее вцепившись в подоконник.

— Давай прекратим этот спор, — сказал Сократ. — Я не могу принять твое предложение. — Старый философ поднялся. — У тебя есть ко мне еще какое-нибудь дело? Если нет, то могу ли я вернуться в тюрьму, где меня ждут друзья?

Анит не стал смотреть на Сократа. Вместо этого он принялся разглядывать тонкие струйки дыма, поднимавшиеся из очагов в домах каменотесов. Там начали готовить ужин.

— В таком случае прощай, — продолжал старик. — Мне жаль, что я ничем не могу тебе помочь.

Сократ медленно спустился по лестнице на первый этаж и остановился у двери. Анит последовал за ним. Спустившись, он дал знак философу подождать и принялся приводить себя в порядок. Анит расправил одежду, сложил рукав так, чтобы скрыть следы рвоты, зачерпнул воды и ополоснул лицо, провел рукой по волосам, приглаживая их, а потом выпрямился во весь рост и открыл входную дверь.

На улице сгустились сумерки. Огни факелов освещали предместье. Оба сторожа, скрестив ноги, сидели в разбитой повозке и беседовали с Пиррием. Увидев, что открылась дверь, они встали и присоединились к скифским лучникам.

— Я закончил с ним, — объявил Анит. — Можете отвести его обратно в тюрьму.

После того как философ и сторожа исчезли в темноте извилистой улицы, Анит не стал возвращаться в мастерскую. Он сел на разбитую, без одного колеса, повозку рядом с Пиррием. Небо превратилось в черное покрывало, на котором не было ни единой звезды.

— Ты позволил ему отправиться в тюрьму столь темной ночью, — недоумевая, сказал Пиррий. — Можешь ли ты поручиться, что он не убежит?

— Нет никакой нужды в таком поручительстве, — ответил Анит. — Он не хочет бежать. Он хочет умереть. — Развернув рукав, Анит посмотрел на темное пятно и испустил утомленный вздох. — Послезавтра я стану самым ненавидимым в городе человеком.

Из расположенного рядом дома послышался детский смех. По улице Каменотесов прошли несколько человек, освещая пляшущими огнями факелов кирпичные и оштукатуренные стены домов. Люди, превратившись в маленькие светящиеся точки, прошли через Пирейские ворота и удалились в ночь, уходя к западу от города.

Именно в этот миг, провожая глазами огоньки, Анит понял, что ему надо сделать. Он устроит убийство Сократа. Со стариком покончат сегодня, поздно ночью, и убьют его так, чтобы убийство выглядело делом рук пьяного раба, шатавшегося по ночным Афинам. Аниту нужен для этого искусный в своем деле убийца, умеющий держать язык за зубами. Он закрыл глаза, напрягся и вспомнил, что в городе есть чужеземец, по прозвищу Удавка, один из тысяч союзников, осевших в Афинах. По слухам, услугами Удавки охотно пользовались тридцать тиранов. Однако никто точно не знал, были ли делом его рук многочисленные исчезновения и утопления людей, удушения среди ночи или повешения среди бела дня. Свои преступления он совершал хитро и запутанно. О его внешности ходили самые противоречивые толки. Некоторые говорили, что это гигант, светлокожий мегарец с кулаками, как булыжники. Другие же клялись, что он — низкорослый и женоподобный человек, способный легко затеряться в толпе. Один пожилой скифский лучник утверждал, что убийца представляется землемером, ходящим по городу со своими стержнями и компасами. Или разносчиком дорогих тканей, если жертвами были женщины.

Анит поднялся с повозки и огляделся. Над крышами домов виднелось неяркое сияние, свет лился к небу из открытых внутренних дворов. Запах дешевой стряпни и звуки свирелей.

Позже, той же ночью, Анит стоял в оливковой роще за городской стеной недалеко от Ахарнянских ворот, когда к нему приблизилась темная фигура. Человек нес светильник у пояса, а лицо его было скрыто полями головного убора путешественника. На темной дороге не было видно ни одного человека, но двое мужчин заговорили приглушенным шепотом. Оливковые деревья склонились над ними своими изломанными сучьями, словно древние старцы, собравшиеся на тайную сходку. Наконец переговоры закончились, и Анит вручил человеку увесистый мешок. Человек слегка поклонился и направился в город.