Диагноз

ФОНАРНЫЕ ОКНА

Дождь стучит по крыше. Щемящая грусть на подернутой дымкой полузабытья границе сна и бодрствования. Сновидения отступили, сознание рухнуло в бездну небытия. Билл медленно открыл глаза. Сегодня пятница. Нет, суббота. Идет дождь. Слышится шелест автомобильных шин по мокрому асфальту. Внизу, на первом этаже, о чем-то громко спорят двое мужчин. Изредка слышится голос Мелиссы. Потом раздается рев электрического инструмента на крыше.

— Мелисса! — зовет Билл. Ему очень хочется, чтобы она лежала сейчас рядом с ним, в сероватом, тусклом свете спальни. Проходит несколько секунд, и он понимает, что произнес имя жены лишь мысленно. Кровать хранит запах ее тела.

Цифровые часы на туалетном столике показывают точное время. 9:38. Девять часов тридцать восемь минут, утро субботы, двадцать третьего августа, еще одного дня пустоты. Прошло четыре дня с тех пор, как его уволили с работы.

В голове шумело, как всегда, после дурно проведенной ночи. Билл встал с кровати и тотчас упал на пол, ноги отказались служить ему. Опустив глаза, он увидел кровоподтеки. Из синих они превратились в багровые и коричневатые. «Какого цвета бывают другие, честно заслуженные, синяки?» — с горечью подумал Билл.

С пола столы и стулья казались изогнутыми под странными, причудливыми углами. Потолок исчез из виду, скрывшись в полутьме. Как будто в первый раз Билл увидел клен, растущий напротив окна спальни. Дерево вдруг показалось ему необычайно изысканным и живым. Капли дождя, приставшие к листьям, словно крошечные линзы, увеличивали мельчайшие прожилки и зазубринки, размывая и приближая к глазам синеву и зелень плавно перетекавших друг в друга поверхностей. Казалось, все дерево, мерно покачиваясь, плывет по воздуху. На короткое время Биллу почудилось, что и сам он, как когда-то в детстве, плавает среди зеленой листвы. Лето нахлынуло как океан. Вспомнилось дерево на заднем дворе дома и он сам, сбросивший одежду и голышом бегающий вокруг дерева под теплым дождем, разбрызгивая грязь и слыша в отдалении едва различимый голос матери, зовущей его обедать.

Застонав, он встал на четвереньки и всмотрелся в синий рисунок вздувшихся на руках вен. Он попытался подняться — и снова упал на пол, на этот раз поранившись об острый край постельника. Он не почувствовал боли, но на руке образовался длинный порез, мгновенно наполнившийся кровью. Почему тело изменяет ему так молчаливо и деликатно? Пусть бы все произошло быстро и сразу, с муками и болью. Билл посмотрел на ноги, которые перестали быть его частью, превратившись в мертвые ходули циркового клоуна. Значит, что-то в своей жизни он делал не так. Да, и теперь ему придется принять это унижение. Он совершил какой-то мерзкий и неверный шаг, за который тело карает его, отказываясь подчиняться его воле. Но в чем заключался этот шаг? В мозгу мелькнула мысль о том, что бесполезные конечности ампутируют. Для того чтобы отрубить эти бесчувственные ходули, не потребуется никакой анестезии. Он и сам мог бы отрезать свои ноги, если бы под рукой оказался достаточно острый нож. Да, он мог бы сделать себе ампутацию прямо на кухне. Он бы отрезал себе все, на что больше нельзя положиться, чему нельзя больше доверять. Ему всего сорок лет, но жизнь уже обманула его, обманула в самом начале пути. Ведь он испытывает сейчас страх смерти, страх медленного умирания. Да, он умирает гораздо медленнее, чем его отец, который ушел из жизни быстро и легко, упав на вечно пахнувший столярным клеем пол своего темного кабинета. Мелисса. Он позвал ее или только мысленно произнес ее имя? Он спасется, если коснется сейчас ее прохладной кожи.

В окно ворвалась волна холодного сырого воздуха. Билл задрожал и, ухватившись за столбик кровати, сумел подняться и сесть на край постели. Кровь из раны тонкой струйкой полилась на белые простыни. Голоса внизу стали громче. Мистер Терджис, архитектор, громко упрекал кого-то за упущения при монтировке нового фонаря, который установили не по его плану. Визг сверла стих. Мистер Терджис что-то прокричал, и инструменты снова заработали на всю мощь. Зазвонили телефоны, и их звук был похож на крики задыхающегося, тонущего животного, изо всех сил пытающегося вдохнуть хоть немного воздуха.

Вскоре на лестнице раздались шаги, и в спальню вошла Мелисса.

— Я не знала, что ты проснулся, — сказала она. Лицо ее было усталым и осунувшимся.

— Я только что встал.

У него не хватило духу сказать ей о беде с ногами.

Она включила лампу, и свет озарил шелковистые каштановые волосы Мелиссы сияющим ореолом.

— Сейчас звонил какой-то мистер Джейсон Тутэйкер, — сказала Мелисса. — Говорит, что ты не ответил на его сообщение. Я сказала, что ты свяжешься с ним позже.

— Я очень рад, что ты пришла. У тебя утомленный вид.

— Прошлой ночью я почти до утра ждала тебя и совсем не спала.

Она подошла к окну и выглянула на улицу. Дождь усилился, капли громко барабанили по крыше и брызгами распластывались по оконному стеклу. Биллу хотелось, чтобы Мелисса приблизилась и прикоснулась к нему.

— Мелисса.

— Что? — ответила она, не оборачиваясь и не отходя от окна.

— Я слышал внизу голос Ральфа Терджиса, — без всякого выражения сказал Билл. Неужели она не обернется и не посмотрит на него? Тонкая рука держала шнур занавески. Он во все глаза уставился на жену, страстно желая только одного — чтобы она прочла его мысли и подошла.

— Да, он здесь, а что? — Ее голос был отчужденным и раздраженным.

— Просто поинтересовался. Мы заплатили ему за советы по установке? Я бы не хотел, чтобы этот человек ходил в мой дом.

— Мы подписали с ним контракт, — устало ответила Мелисса. — Он получает десять процентов.

Зачем они вообще связались с этим фонарем? — подумал Билл. Эти новые окна стали очередной причудой Мелиссы, очередным ненужным прожектом, которыми она периодически доводила себя до нервного истощения. Но теперь они не могут позволить себе пустых прожектов.

— Я всегда хотела, чтобы у нашего дома был прихотливый силуэт, — сказала Мелисса. Она вздохнула и перегнулась через подоконник открытого окна, подставив лицо под дождь. — Кажется, все выходные будет пасмурно. Я так рада, что идет дождь.

Билл посмотрел на жену, на ее мокрые от дождя лицо и волосы, и ему страшно захотелось обнять ее. Если она не может догадаться об этом, то он сам подойдет к ней. Он поднялся с кровати, сделал шаг и тяжело повалился на пол.

— Билл! — Мелисса бросилась к мужу и склонилась над ним.

Он неподвижно лежал, распростершись на ковре и не делая попыток встать. Потом он протянул руку, обнял жену и притянул ее к себе. Мелисса отпрянула, на ее лице появилось странное выражение.

— Вставай, Билл, вставай. Ну встань же, я очень тебя прошу.

Он продолжал смотреть на нее, не произнося ни слова.

— У тебя идет кровь.

— Помоги мне. — Он с трудом встал на колени. Все с тем же странным выражением на исказившемся лице она помогла Биллу доползти до подставки постельника у изножья кровати. Когда Билл попытался встать, его тело развернулось к зеркалу туалетного столика, и он увидел в нем свое отвратительное отражение. Голова неприятно поразила его: казалось, она плохо сидит на сутулых плечах; усы, тронутые сединой, так же как редеющие волосы. Рыхлый белый живот безвольно свисает над трусами.

Мелисса встала и воззрилась на мужа:

— Отвечай, откуда у тебя кровь?

Он не смог ответить. Протянув руку, он коснулся впадинки на шее Мелиссы, потом взял ее ладонь и прижался к ней щекой.

— Ты не можешь ходить, да? — спросила она. Голос ее прозвучал так, словно исходил не из нее, а существовал отдельно, как голос чревовещателя. — Билл, о Билл! — Она принялась неистово целовать его. — Это не может происходить с нами. Почему, почему это случилось?

Ее слезы полились на его грудь и потекли на его мертвые ноги. Потом как будто что-то щелкнуло, и Мелисса отпрянула от мужа, отошла к окну и молча застыла у подоконника.

— Наша жизнь кончена, — сказала она через несколько минут.

— Мелисса.

— О-о-о, — застонала она. — Я не знаю, как я смогу смириться с этим, Билл, ведь я так слаба.

Она обернулась к мужу, и на ее щеках проступили красноватые прожилки.

— Ты наплевал на все. На все, что мы заработали. На свою работу, на свое здоровье, на свою семью. Мы потеряем дом. Ты что, не понимаешь этого, Билл? Ты все это придумал, вся болезнь — в твоей голове.

Произнося последние слова, она метнула лихорадочный взгляд в коридор, боясь, что ее услышат рабочие на первом этаже, и закрыла дверь спальни. Лицо ее покраснело от животной ярости.

— Ты сам причиняешь себе вред, и мне тоже. Зачем ты причиняешь мне зло?

— Мелисса! — Биллу захотелось ударить жену.

— Ты разрушаешь себя, — орала она. На мгновение она закрыла лицо руками. — Ты не способен держать удар и решил разрушить себя.

— Прекрати.

— А бедный Алекс? Он так хочет восхищаться тобой. Но чем он может восхищаться? Ты отработал в «Плимуте» девять лет и давно должен был стать старшим партнером. У Ларри Тарского собственная компания. Ларри не стал топтаться на месте в ожидании милости, он просто пошел и взял то, что ему было надо. И вот что я тебе скажу: твой сын Алекс тоже станет таким же неудачником, как его отец. У него только один друг, и он все время сидит в четырех стенах со своим дурацким компьютером.

— Заткнись, заткнись! — Лицо Билла вспыхнуло огнем. Гнев прожег его насквозь, он протянул руку к набалдашнику столбика кровати, с треском отломил его и швырнул в противоположную стену. — С меня хватит! — заорал он. — Хватит. Ты думаешь только о себе. Ты почти все время пьяна, так что не говори мне о саморазрушении. Я ненавижу эти фонари и никогда не просил тебя их делать. Я хочу, чтобы рабочие ушли. У нас нет денег на фонари. Ясно? Нет денег. Я не люблю, когда каждый день меняют мебель. Тебе когда-нибудь приходило в голову спросить, что нравится мне? А ведь это я оплачиваю все счета.

— Ты понимаешь, что я чувствую, когда ты говоришь такое?

Некоторое время он, тяжело дыша, молча сидел на постельнике. Кровь тяжелыми волнами стучала в висках. Он перестал злиться на жену, зато почувствовал гнев к себе. С ужасающей живостью он представил себе только что виденное отражение в зеркале. Разве он и впрямь не превратился в растолстевшего получеловека, как верно сказала Мелисса? Разве не он сам позволил старшим партнерам растоптать себя? Разве не он сам позволил Эду Марблуорту растоптать себя? Разве не он сам позволил миру растоптать себя?

— Думаю, мне надо в больницу, — сказал он.

Один из рабочих что-то прокричал снизу, зовя хозяев. Мелисса вышла и через минуту вернулась из кухни с радиотелефоном, который передала Биллу. Звонили из офиса доктора Петрова.

— Нет, я больше не принимаю прозак! — закричал Билл в трубку. — Доктор Петров знает, что я больше не принимаю прозак, теперь я сижу на паксиле.

Секретарша пообещала связаться с доктором Петровым, как только это будет возможно. Может ли супруга привезти его в отделение «Скорой помощи»? Может ли он сделать без посторонней помощи хотя бы несколько шагов? Испытывает ли он боль?

— У меня нет никакой боли! — завопил Билл в трубку. — Я вообще ничего не чувствую. Вы меня слышите? Я ничего не чувствую.

Мелисса ничком рухнула на кровать и зарыдала. Он посмотрел на ее вздрагивающие узкие плечи и вдруг понял, что никогда не удовлетворял ее. Он отвел глаза, посмотрел на свои брюки и рубашку на полу, на ночную рубашку Мелиссы, сложенную на спинке стула, на письменный стол с фотографией матери Мелиссы.

Желание вспыхнуло в нем с новой силой. Теперь это было ничем не прикрытое острое сексуальное вожделение. Он перевалился через перила кровати, лег рядом с женой и положил руку на ее обнаженные плечи.

— Мелисса, — прошептал Билл. Он прижался к ней всем телом и принялся ладонью ласкать шею жены. — Мелисса.

Она перестала плакать, но осталась неподвижно лежать на постели лицом вниз.

— Давай займемся сексом, — прошептал он.

— О Билл, — сказала она, испустив утомленный вздох. — Что мы будем делать?

Он расстегнул верхнюю пуговицу ее летнего платья.

— И правда, что мы будем делать?

В больнице остро пахло дезинфекцией.