Дневник войны со свиньями

22

Возвратясь в дом Нестора, они заметили, что у друзей озабоченный вид.

— Здесь что-то случилось, — шепнул Аревало.

— Вот этот появился, — объяснил Видаль, указывая на племянника Больоло.

«Всякий новоприбывший, — подумал он, — обновляет печаль. Я проверил. Те, кто уже собрались на бдение, подчинились ходу вещей: жизнь продолжается, ничего другого не остается, как чем-то отвлечься; однако новоприбывшие опять привлекают внимание к покойнику». И как бы сквозь сон услышал слова Данте:

— Говорят, что Джими схватили.

— Кто говорит? — спросил Аревало.

— Такой слух, — подтвердил племянник Больоло, — идет в молодежных кружках.

Рей издал что-то вроде глухого рычанья, заметно побагровел, запыхтел. «В гневе он, наверно, превращается в зверя, в настоящего свирепого быка», — подумал Видаль и сразу же горько пожалел, что он и Аревало проявили такую нерешительность. Они не должны были возвращаться, не выяснив, дома ли Джими.

— Мы были недостаточно настойчивы, че. Всего лишь два раза позвонили.

— А если бы и проявили настойчивость, — рассудил Данте, — и выяснили, что Джими нет дома, тоже не много бы успели: только переполошили бы женщин.

— Уж взялись, надо было довести до конца, — возразил Видаль.

— Бедняга сказал, что идет позвать тебя, — объяснил Рей. — Вышел вот в эту дверь. Больше мы его не видели.

Видаль отвел племянника Больоло на другой конец столовой и сказал ему твердо:

— Говорю с вами конфиденциально. Если правда, что Джими схватили, постарайтесь встретиться с похитителями и, пожалуйста, скажите, чтобы они его отпустили. Если будут возражать, скажите, чтобы поговорили со мной.

— Но подумайте, как я могу с ними связываться? — спросил племянник жалобным тоном.

«Неужели я поддался импульсивному порыву? — подумал Видаль. — Но я должен был что-то сделать для Джими. Я тогда стоял как дурак и смотрел в это дурацкое окно и подверг его опасности. А теперь вышел показать свою храбрость, а его похитили».

Он вернулся к друзьям. Рей, величественный в своем гневе, что-то проворчал о сыне Нестора и о племяннике Больоло.

— Что ты говоришь? — спросил Данте с улыбкой.

— Что? Не слышу.

— По правде сказать, это подозрительно, — сказал Аревало. — Молодежные активисты сообщили ему об этом чересчур быстро.

Видалю вспомнилось, как Нестор гордился своим 90

сыном. Потом он подумал об Исидорито и спросил себя, знает ли сын про последние убийства и хватит ли у него мужества их не одобрить.

— В нашей пассивности, — заявил Рей, — есть что-то недостойное. Если мне суждено умереть, пусть у меня хотя бы будет утешение, что я вспорол брюхо трем или четырем из них. Скажите этому парню, что его, мол, вызывают по делу.

— Вы его встретите на улице, и что тогда? — спросил большерукий.

— Да ничего. Уложу одним ударом по башке, — ответил Рей.

— Но разве это не будет зверством? — спросил остролицый.

— Вроде бы существует молчаливый сговор, — заметил Аревало. — Одна половина общества имеет право бесчинствовать, другая нет. Всегда было так.

— Я с вами не согласен. У меня, слава Богу, еще хватит и духу и сил, и я с удовольствием проучу одного из этих нахальных юнцов… Только, ох, — Рей издал хриплый стон, — птичка-то упорхнула!

Все взглянули на дверь — да, племянник Больоло, откланявшись, уходил. Видаль спросил себя, стоит ли радоваться. Снова появилась соседка с чашечками кофе на подносе.

— Сеньора, — обратился к ней Данте, — не могли бы вы объяснить, на каком основании вы утверждали, что выдал Нестора собственный сын?

— Не выдумывайте, — запротестовала женщина. — Я никого не обвиняю, и я не позволю, чтобы обвиняли меня.

Аревало протер стекла очков и астматическим своим голосом проговорил:

— Страх — не глупость. Верно, кто-то из этих молодчиков сказал ей, что, если она будет болтать, из нее душу выбьют.

— Грозятся, убивают, — проворчал Рей, — а мы сидим сложа руки.

Видаль услышал шум мотора, визг тормозов.

— Возможен и другой вариант, — рассудил Аревало. — Хитрая старуха чует в воздухе перемену к худшему.

— А может, от вашего прямого вопроса у сеньоры, так сказать, помрачение в мозгу? — спросил большерукий. — На экзаменах такое бывает.

— Tc-c-c, — прошептал остролицый. — Не оглядывайтесь. Разговаривайте, будто ничего не случилось.

Видаль оглянулся — оказывается, в столовую ворвалось четверо парней. Он не только посмотрел на них, но (видимо, потому, что не сразу понял, что произошло) задержал взгляд на том, который казался у них старшим. После нескольких секунд грозного молчания этот тип направился к приземистому и прыщеватому; остальные двинулись за ним, громко стуча подошвами; до сих пор все, кто был в доме, ходили на цыпочках и разговаривали шепотом. Внезапно пошли стенные часы.

— Они невольно выдают, кто они есть, — беззвучно, словно страдая афонией, произнес большерукий.

— А кто они? — с тревогой спросил Данте.

— Грубияны, которые не уважают дом в трауре, — пояснил большерукий.

— Грубияны и невежи, — еле слышно подтвердил остролицый.

Новоприбывшие, приземистый и прыщеватый о чем-то оживленно спорили. Время от времени они поглядывали на группу пожилых или, не глядя, указывали на них пальцем. Тиканье часов усугубляло напряженность.

— Я считаю, отсюда до двери шагов четыре-пять, — сказал остролицый.

— Если успеем выскочить, мы спасемся, — подтвердил большерукий.

Рей пригрозил:

— Молчите, или я вас пристукну.

Видаль следил за ходом событий с равнодушием стороннего наблюдателя. «Еще немного, и мной овладеет страх», — подумал он и тут же спросил себя, что появится раньше — страх или агрессивность.

Агрессивность не появилась. Четверо парней удалились так же внезапно, как вторглись в дом. Не желая подать виду, что были испуганы, старые друзья не сдвинулись с места. На улице зафырчал и покатил прочь автомобиль. Аревало первый подошел к молодым.

— Они хотели нас прирезать? — спросил он.

— Ну, не так страшно, — ответил приземистый. — Но что-то близко к этому.

— Никто им не возражает. Только он да я возражаем, — объяснил прыщеватый.

— Ради сеньора Нестора, который был нам как отец, — признался приземистый.

— Мы им напомнили, что наша группа уже выполнила свою квоту в лице сеньора Нестора, — сказал другой парень.

— Который был вам как отец, — уточнил Аревало.

— По сути, — запальчиво заговорил Видаль, — в этой стране никто не желает кровопролития. Несчастья случаются только из-за трагического стечения обстоятельств — ведь все мы пользуемся первым удобным предлогом, чтобы сбежать.

— Я бы не стал за это осуждать, — сказал Аревало.

— Не думайте так, сеньор Видаль, — сказал приземистый. — Они доказывали, что этот сеньор, — он указал на Данте, — и вот этот сеньор, — он указал на Рея, — как раз подходят под категорию стариков.

— Ах, мать твою! — сказал Данте.

— Они хотели вас увести, — подтвердил приземистый.

— На небольшую прогулку. А мы им говорили, что у этого сеньора нет ни одного седого волоса, а вот этот еще в полной силе, — сказал прыщеватый.

— Разве я вам не говорил, что мы в мышеловке? — спросил Данте. — Они хотели меня увести? Для чего? Чтобы изрешетить меня пулями? Люди взбесились. Увидеть вдруг столько ненависти у своих сограждан, клянусь вам, ужасно грустно.

— И это молодежь, которой следовало бы жить собственным умом, — прибавил Аревало. — Они думают и действуют, как стая зверей.

— Неправильно говоришь, — возразил Рей. — Как стадо. Стадо свиней.

— Но послушайте, — вставил большерукий, — ведь свиньи — это мы.

— Для личности уже нет места, — флегматично проговорил Аревало. — Везде лишь толпы животных, которые рождаются, размножаются и умирают. Для некоторых из них характерно наличие сознания, как для других наличие крыльев или рогов.

Страх и, возможно, гнев возбуждали старых друзей.

— Это ужасно, — сказал Данте. — Народу становится все больше, хотя места уже нет. Все дерутся, одни уничтожают других. Не находимся ли мы накануне грандиозной гекатомбы?

— Не кажется ли вам, что душа и иллюзия бессмертия представляются ныне деревенской отсталостью? От деревни мы перешли к пчелиному рою, — размышлял Аревало.

— Куда ни глянь, — продолжал Данте, — повсюду преступность и нарушение порядка. Чтоб далеко не ходить, что вы скажете о том, как теперь одеваются женщины? Разве это не скандал? Разве не приближаемся мы к концу света?

Видаль с интересом слушал эту беседу. И вдруг что-то его кольнуло, и он пошел посмотреть на Нестора. «Это мой долг, — подумал он и сказал себе: — С закрытыми глазами он уже не похож на петуха. Совсем недурно выглядит, бедняжка». И едва он мысленно произнес слово «бедняжка», как ощутил на своем лице слезы.