Дневник войны со свиньями

31

Ступив на крутую и шаткую лестницу, Видаль понял, что был прав: идти на чердак было унижением. Низкий потолок, вонь, грязь, перья на полу лишь усугубили его уныние. Будто в конце туннеля — чердак тянулся вдоль всего левого крыла их дома, — Видаль различил вдали огонек свечи и чернеющие в полутьме две фигуры. Видаль их узнал: Фабер и управляющий. Ползком он пробрался к ним.

— Вот идет блудный сын, — заметил Фабер. — Не хватает Больоло.

— Этот не придет, — отозвался управляющий, — он прячется у дочки обойщика. Теперь, когда папаша погиб, она принимает мужчин прямо дома.

— Он не один такой, многие прячутся у своих подружек, — сказал Фабер.

— И очень этим гордятся, — согласился управляющий. — Но ведь первым делом выясняют, кто с кем путается, вот и хватают их как миленьких.

Вероятно, управляющий и Фабер говорили так без злого умысла. Чтобы доказать им или, быть может, себе, что к нему это не относится, Видаль включился в разговор.

— Казалось, — заметил он, — что эта война со свиньями, со стариками, на время затихла, а вот теперь опять разгорелась, да еще с такой жестокостью.

— Последние судороги перед кончиной, — пояснил Фабер, чуть повизгивая, как это у него бывало. — Молодежью овладело разочарование.

— Результаты ничтожные, — поддержал его Видаль. — В этой войне ничего не происходит, одни угрозы. Я, пожалуй, не вправе так говорить, мне уже довелось побывать в нескольких переделках.

Управляющий сурово возразил:

— Хорошо вам так говорить, а ваш друг Нестор — разве его не убили? А ваш друг Джими — разве он не исчез? Дай Бог, чтобы он оказался жив.

— Молодежью овладело разочарование, — повторил Фабер. — В ближайшем будущем, если демократическое правительство удержится, старики будут хозяевами. Тут простая математика, поймите. Большинство голосов. Давайте поглядим, что нам сообщает статистика. Что смерть теперь наступает не в пятьдесят лет, а в восемьдесят, а завтра будет приходить и в сто. Прекрасно. Небольшое усилие воображения, и оба вы представите себе, какое количество стариков накапливается и каким мертвым грузом давит их мнение на руководство государственными делами. Конец диктатуре пролетариата, она должна уступить место диктатуре стариков.

Лицо Фабера постепенно мрачнело.

— О чем задумались? — спросил управляющий. — Вы чем-то огорчены?

— Честно признаюсь, — сказал Фабер, — прежде чем сюда подниматься, надо было мне заглянуть в санузел. Вы меня поняли?

— Еще бы не понять, — посочувствовал управляющий. — У меня уже давно такая же забота.

— И я тоже только об этом и думаю, — подал голос Видаль.

Они рассмеялись, стали по-братски хлопать друг друга по плечам.

— Не трогайте меня, — предупредил управляющий, — не то я поплыву.

— Осторожней со свечой, — посоветовал Фабер и придержал ее.

— Если все эти ящики загорятся, мы облегчим работу молодежи.

— Ох, не шутите!

— А если рискнуть и быстренько сбегать в санузел? — предложил Фабер.

— Это нельзя, мы подведем парней нашего дома, — заявил управляющий. — Они же сказали, будто мы ушли, а что будет, если те увидят, как мы спускаемся. Нет, нельзя.

— Тогда я впадаю в младенчество! — плача от хохота, заявил Фабер.

— Неужто здесь наверху не найдется подходящего местечка? — поинтересовался управляющий.

— Может быть, там, за последним рядом ящиков? — предположил Видаль.

— А это не над квартирой Больоло? — спросил управляющий.

— Ну уж этого я не знаю, — ответил Видаль.

— Наконец-то! — воскликнул управляющий. — Вот я и догадался, это вы в тот раз промочили ему потолок. А теперь ему промочит целое трио!

С трудом двигаясь от судорожного хохота — как ни сдерживались, он прорывался, — они на четвереньках добрались до указанного Видалем закоулка. Там и постояли минуту-другую.

— Если он не наймет лодку, утонет, — предсказал Фабер.

Направились обратно. Управляющий шепнул Видалю, кивая на Фабера:

— Старается изменить голос. А гнусавит еще сильней.

— Крякает, как утка, — кивнул Видаль.

Внезапно они притихли в тревоге: внизу поднялся шум. Слышалось шушуканье, глухие удары, будто кого-то подталкивают, и наконец громко произнесенное грязное словцо.

— Бог мой, что это там? — дрожащим гнусавым голосом спросил Фабер.

Никто ему не ответил.

Тяжелые шаги, сопровождаемые отчаянным скрипом лестницы, медленно приближались к чердаку. Когда показалась эта туша, Видаль сперва даже испугался. Он не сразу ее узнал, пока девочка не посветила фонарем: огромная, цилиндрической формы, распухшая, бронзовая, как индеец, донья Далмасия глядела на них с гневным выражением, глаза ее блуждали.

— Кто они? — спросила женщина.

— Сеньор управляющий, Фабер и Видаль, — ответила внучка.

— Трое трусишек, — с явным презрением проговорила женщина. — Детей испугались и прячутся. Знайте же, трусы, что я хотела остаться внизу. Пусть они приходят, я их всех одним ударом уложу. Но дочка велела идти наверх, свинство все это, и она еще говорит, будто я слепая.

Воцарилось молчание.

— Что там теперь происходит? — спросил Видаль.

— Она про нас забыла, играет с внучкой, — ответил Фабер.

— Не знаю, как ей доверяют ребенка, — заметил управляющий. — В настоящее время эта женщина стала мужчиной, да еще премерзким. Вот какие штуки откалывает старость.