Дневник войны со свиньями

47

Сидя на скамейке на площади Лас-Эрас, друзья грелись на солнце.

— Они уже не боятся показываться на людях, видишь? — заметил Данте.

— Так и есть, — откликнулся Джими. — На площади целая толпа стариков. Не скажу, что это ее украшает, но, по крайней мере, мы можем жить спокойно.

— Я нахожу, что молодежь держится более вежливо и степенно, — заявил Аревало. — Как будто…

— Вот было бы неприятно, если б им вздумалось на нас напасть, — прервал его Данте.

— Знаете, что мне сказал один парень? — спросил Джими. — Что эта война была кампанией, которая провалилась в своей основе.

— Когда ты говоришь, отвернувшись в другую сторону, я тебя не слышу, — предупредил Данте.

— А знаете, почему она провалилась в своей основе? — продолжал Джими. — Потому что война-то была необходима, но люди идиоты.

— Идиотами всегда были молодые, — заявил Рей. — Как можно предполагать, что у человека неопытного есть мудрость и что с годами она исчезает?

— Мудрости нет, есть честность, — промолвил Аревало. — У юности нет недостатка в добродетелях. Из-за того, что они еще не успели набраться опыта, они не пристрастились к деньгам…

— Идиотская война в идиотском мире, — подытожил Рей. — Любой болван может тебя обозвать стариком и прикончить.

— Когда ты говоришь так, будто у тебя полный рот, я тебя не понимаю, — с раздражением сказал Данте.

Видаль сидел рядом с ним на краю скамейки. «Данте не слышит, остальные заняты разговором, — подумал он. — Улизну». Он быстро повернулся, встал, пересек газон, перешел улицу. «Не знаю, что со мной, но они мне невыносимы. Все невыносимо. А теперь — куда пойти?» — спросил он себя, точно у него был выбор. Неужели ради того, чтобы не расставаться с этими друзьями, он откажется от встречи с девушкой? Смерть Исидорито выбила его из колеи, отшибла охоту ко всему.

Он заметил, что на него с удивлением смотрит какой-то мальчик.

— Не бойся, — сказал он, — я не сумасшедший, я старый и разговариваю сам с собой.

Войдя в свою комнату, он подумал, что только рядом с Нелидой жизнь будет переносимой. Сейчас он вынет из чемодана часть ненужных вещей, этих жалких реликвий, которые он хранил как память о прежних временах, о родителях, о детстве, о первой любви, и без сожаления их сожжет, оставит только свою лучшую одежду (там он должен появиться во всем самом лучшем) и окончательно переберется на улицу Гватемала. С Нелидой он начнет новую жизнь, без воспоминаний, отныне неуместных. Лишь теперь он заметил радиоприемник. «Наконец-то Исидорито позаботился», — сказал он. Произнеся имя сына, он замер, словно вдруг увидел что-то непонятное. В дверь постучали. Видаль вздрогнул — возможно, от страха или от недоумения, кто бы это мог быть. Это была Антония.

— Собираешься уходить? — спросила Антония. — Ты не поверишь, но она тебя еще ждет. Откуда у нее такое терпение?

— Я еще ничего не решил, — ответил он искренне.

— Сказать, что я думаю? Ты похож на капризного юнца.

— Второе детство.

— Ах, говорить с тобой — время терять. Пойду погуляю. — Помолчав, она прибавила: — С моим женихом.

Оставшись один, он подумал: «Эти двое, дядя и племянник, очень даже виноваты. А что я могу им сделать? Ничего». Сменив тему, стал рассуждать дальше: «Для мужчины вроде меня решение проблемы — женщина вроде Туны. Пусть не думают, что смерть Исидорито… — тут он прикусил себе губу, но все-таки продолжил фразу: — …сделала меня пессимистом: теперь я вижу жизнь как она есть. Какое-то время человек волен делать то, что ему нравится, но когда ты подходишь к границам, поставленным тебе жизнью, напрасно думать, что будешь счастлив, потому что тебе повезло, тебя любят». Со злостью он представил себе любовь, как ее карикатурно изображал один пьянчуга, почти безголосый, в старом магазине на углу улиц Бульнес и Парагвай: кривлянье жеманного мальчишки. Вспомнил последние дни своего отца. Хотя он, Видаль, не отходил от его постели, он чувствовал, что отец одинок, что к нему не пробьешься. И ничем не мог помочь ему, только время от времени обманывал… Теперь подошла его очередь уйти, а если он вернется на улицу Гватемала, ему придется обманывать Нелиду и говорить ей, что все будет хорошо, что они счастливы, что ничего плохого не может с ними произойти, потому что они любят друг друга. И снова он прикусил губу, потому что у него вырвалось: «Докторша Исидорито была права: надо видеть жизнь как она есть». Он зажег газ и принялся греть воду для мате.