Дочь генерала

Глава 2

Гарнизонный арсенал — это рог изобилия новейшего оружия и военного оборудования высочайшей технологии, такой товар под покровом ночи идет нарасхват.

В те утренние часы, когда была убита Энн Кэмпбелл, я как раз выполнял секретное задание в арсенале, из-за чего и влип в эту вонючую историю, как потом скажут мои гражданские коллеги. Несколькими неделями раньше я принял на себя обязанности и обличье слегка поиздержавшегося сержанта интендантской службы по имени Фрэнклин Уайт, чтобы вместе с настоящим сержантом интендантской службы по имени Далберт Элкинс, который тоже сидел на бобах, продать несколько сотен винтовок «М-16», минометов, а также еще кучу подобного небезопасного товара с нашего оружейного склада группе кубинских бойцов за свободу, намеревающейся свергнуть антихриста Фиделя Кастро. На самом деле эти латиноамериканские джентльмены были колумбийцами и торговали наркотиками, но им хотелось произвести на нас благоприятное впечатление. Короче говоря, в шесть утра я уже обсуждал в арсенале с моим сообщником, старшим сержантом Элкинсом, как поступить с двумя сотнями тысяч долларов, которые мы получим на двоих. На самом деле сержанту Элкинсу предстояло провести остаток жизни в тюрьме, но он пока еще об этом не знал, а человека нельзя лишать мечты. К сожалению, по долгу службы мне частенько доводится становиться самым ужасным кошмаром мечтателей поживиться за счет армейской казны.

Зазвонил телефон, и я успел опередить моего нового дружка и первым схватил трубку.

— Оружейный склад. Сержант Уайт у телефона.

— Так вот вы где, — услышал я голос полковника Уильяма Кента, начальника военной полиции гарнизона. — Наконец-то я вас нашел.

— Я и не подозревал, что потерялся, — ответил я. Кроме Синтии, с которой меня свел случай, только полковнику Кенту было известно, кто я на самом деле, поэтому первое, что мне пришло в голову в связи с его звонком, было то, что он хочет предупредить меня о нависшей надо мной угрозе провала. Поэтому я покосился одним глазом на сержанта Элкинса, а другим на дверь.

— Произошло убийство, — проинформировал меня полковник Кент. — Убита женщина, капитан. Не исключено, что ее изнасиловали. Вы можете разговаривать?

— Нет.

— Мы можем увидеться?

— Может быть. — Кент был славным малым, но, как и большинство военных полицейских, довольно недалек, поэтому ребята из СКР его раздражали. — Все-таки я на службе.

— Это дело первостепенной важности, мистер Бреннер. Крупное дело.

— Это тоже, — бросив взгляд на сержанта Элкинса, не спускающего с меня глаз, сказал я.

— Убитая — дочь генерала Кэмпбелла, — не успокаивался Кент.

— О Господи. — Я задумался. Внутренний голос говорил мне, что следует любым способом откреститься от такого дела. Расследование обстоятельств изнасилования и убийства генеральской дочери не сулило ничего хорошего, это было заведомо гиблое дело. Мое чувство долга, чести и справедливости подсказывало мне, что с ним наверняка справится и кто-нибудь из моих недругов в спецподразделении СКР, кто-то, чья карьера все равно загублена. Я даже мысленно наметил нескольких возможных кандидатов. Тем не менее любопытство взяло верх над долгом и честью, и я спросил полковника Кента:

— А где мы встретимся?

— На стоянке автомобилей возле здания военной полиции, — сказал он. — Я отвезу вас на место преступления.

Работая под легендой, мне меньше всего следовало появляться возле конторы военной полиции, но объяснить это Кенту не представлялось возможным.

— Не пойдет, — возразил я. — Лучше в другом месте.

— Тогда, может быть, возле пустого барака? Рядом со штабом третьего батальона. Это по пути.

Перепуганный насмерть Элкинс затравленно озирался по сторонам.

— Ладно, крошка. Через десять минут, — сказал я Кенту и положил трубку. — Моя подружка, — улыбнулся я сержанту Элкинсу. — Ей срочно нужна моя любовь.

— Немного поздновато, — взглянув на часы, покачал головой Элкинс. — Или рановато…

— Только не для этой малышки, — оскалился я.

Элкинс наконец тоже улыбнулся.

По уставу гарнизонной службы мне положено было нести дежурство с пистолетом в кобуре. Вполне удовлетворенный тем, что удалось успокоить напарника, я в полном соответствии с тем же уставом расстегнул ремень с кобурой и положил его на стол. Тогда я не знал, что мне позже понадобится оружие.

— Может быть, я еще и вернусь, — сказал я Элкинсу.

— Все в порядке, дружище, — кивнул он. — Поставь одну за меня.

— Разумеется!

Я оставил свой «блейзер» возле трейлера, сменив его на ПМ — персональную машину (не путать с персональным мнением!). На этот раз мне был выделен грузовой фордовский пикапчик, в котором я обнаружил помимо подставки для охотничьего ружья собачью шерсть на обивке и болотные сапоги в багажном отсеке.

Спустя несколько минут я был уже возле длинного деревянного барака эпохи Второй мировой войны. Когда-то здесь располагалась казарма третьей учебной пехотной бригады, теперь же, обезлюдев, пустое строение выглядело мрачным и жутковатым. Холодная война закончилась, и армия сокращалась главным образом за счет боевых подразделений — пехоты, артиллерии и бронетанковых частей. Наша же служба тем не менее только расширялась: число преступлений в вооруженных силах неуклонно росло.

Много лет назад, еще молоденьким рядовым солдатом, я тоже прошел курс подготовки пехотинцев в Форт-Хадли и был направлен в Форт-Беннинг, в училище авиадесантных и диверсионно-десантных войск. Так что меня сделали диверсантом-десантником, машиной, запрограммированной на убийства, всегда готовой по приказу обрушиться с неба на врага, рейнджером экстракласса, не ведающим страха и сомнений. Но теперь я уже староват, так что мне больше подходит служба в отделе криминальных расследований.

В конце концов, даже государственные ведомства должны оправдывать свое существование, и армия весьма ловко решила эту задачу, взяв на себя роль надзирателя за второстепенными странами, не желающими шагать со всеми в ногу. Однако я заметил некоторый упадок энтузиазма и воли у офицеров и солдат, постоянно ощущающих себя единственной преградой на пути русских орд к американским пассиям. Подобное чувство возникает у боксера, который много лет готовился к решающему бою на звание чемпиона и в последний момент узнал, что главный его соперник умер: от этого, конечно, становится немного легче, но возникает вопрос, как выпустить пар.

Между тем наступал рассвет: небо над Джорджией розовело, воздух насытился влагой, густым ароматом сосновой смолы и запахом кофе из солдатской столовой. День обещал быть жарким и душным.

Я съехал с дороги и вырулил на лужайку напротив бывшего штаба третьего батальона. Полковник Кент вылез из своего служебного автомобиля грязно-оливкового цвета, и я выбрался из своего грузовичка.

Кенту было уже под пятьдесят. Этот высокий, среднего телосложения человек с холодными голубыми глазами и оспинами на лице не отличался острым и проницательным умом, но был трудолюбив и обладал большим практическим опытом. Являясь начальником военной полиции гарнизона Форт-Хадли, он строго придерживался буквы закона и устава и поэтому, видимо, и не обзавелся близкими друзьями, хотя и явных недоброжелателей и врагов у него тоже не было.

Сегодня Кент красовался в мундире начальника военной полиции, белом шлеме, белой портупее и начищенных до блеска сапогах.

— Я поставил шестерых своих людей охранять место преступления. Никто ни к чему пока еще не прикасался, — сообщил мне он.

— Для начала неплохо, — сказал я. Мы с Кентом были знакомы уже почти десять лет, и у нас с ним сложились хорошие рабочие отношения, хотя я и встречался с ним не чаще одного раза в год, бывая в Форт-Хадли в командировках. Мне доводилось наблюдать, как он дает свидетельские показания в трибунале: их отличали спокойствие, логичность, последовательность и достоверность — все качества, которые обвинение только может ожидать от полицейского. И все же в нем было нечто такое, что отталкивало от него, и, как мне казалось, именно по этой причине прокуроры вздыхали с облегчением, когда он освобождал место свидетеля. Возможно, он был излишне непреклонен и безучастен, а в армии к попавшим под трибунал бывшим сослуживцам относятся все-таки если не с сочувствием, то, по крайней мере, с участием. Кент же был из того разряда полицейских, которые видят лишь черное и белое и чувствуют себя лично оскорбленными, если кто-то нарушит закон. Лишь однажды я видел, как полковник Кент улыбнулся: когда он выслушал приговор молоденькому курсанту, схлопотавшему десять лет за поджог пустой казармы, хотя бедняга сделал это явно неумышленно, будучи в стельку пьян. Но закон есть закон, как мне думается, и столь негибкая личность, как Уильям Кент, не случайно заняла эту нишу в жизни. Вот почему я был несколько изумлен, заметив, что Кента потрясли события того утра.

— Вы проинформировали генерала Кэмпбелла? — спросил я.

— Нет.

— Вам, пожалуй, лучше сообщить ему это известие у него дома.

Он кивнул, не испытывая от предстоящей ему миссии особого воодушевления. Выглядел он скверно, из чего я сделал вывод, что он успел побывать на месте преступления.

— Генерал наверняка не погладит вас по головке за задержку уведомления, — холодно сказал я.

— Формально я и не мог сообщить ему о случившемся с его дочерью, не получив документа об опознании, — объяснил Кент.

— Кто первым опознал труп?

— Сержант Сент-Джон, обнаруживший тело.

— Он знал убитую?

— Они вместе дежурили ночью.

— В таком случае здесь вряд ли возможна ошибка. А вы сами ее знали?

— Да, конечно. И провел точное опознание.

— Не говоря уже об имени на ее униформе и личных знаках военнослужащего.

— А вот этого как раз мы и не обнаружили. Форма исчезла.

— Исчезла?

— Именно так… Вместе со всеми опознавательными знаками.

С годами у сыщика вырабатывается особое чутье либо накапливается багаж аналогичных случаев в подсознании, поэтому когда он слышит свидетельские показания или сам видит место происшествия, то задается вопросом: что именно здесь не так?

— А нижнее белье? — спросил я полковника Кента.

— Что? Ах нет, белье осталось. Странно, как правило, белье тоже забирают. Ведь верно?

— Вы включили в число подозреваемых сержанта Сент-Джона?

— Это уже ваши функции, — пожал плечами полковник Кент.

— Что ж, за такое имя можно сделать ему поблажку и временно оставить вопрос открытым, — сказал я, оглядываясь на заброшенные казармы, здание штаба батальона, столовую и поросший сорняком плац. На мгновение мне представилось, как в утренней серой дымке выбегают на построение молодые солдаты, и вспомнилось, что я всегда чувствовал себя усталым, озябшим и голодным до завтрака. Мне также вспомнилось, как я струхнул, узнав о том, что почти всех нас отправят во Вьетнам, где процент потерь на передовой таков, что ни один букмекер из Мидленда не поставит больше чем два к одному на то, что ты вернешься домой целым и невредимым.

— Здесь находилась рота, в которой я служил, — сказал я Кенту. — Рота «Дельта».

— Я и не знал, что вы служили в пехоте, — удивился Кент.

— Это было давно, еще до того как я стал полицейским.

— А вот я всю жизнь прослужил в военной полиции, — сказал полковник. — Но и мне довелось хлебнуть дерьма во Вьетнаме. Я был прикомандирован к американскому посольству, когда вьетконговцы попытались взять его штурмом. В январе шестьдесят восьмого. Одного я убил, — добавил он, помрачнев.

— Порой мне кажется, что лучше служить в пехоте, — кивнул я понимающе. — Там хотя бы знаешь, что воюешь не со своими. А здесь другой расклад.

— Враг — всегда враг, — насупился Кент. — Армия — всегда армия. А приказ — всегда приказ.

— Так точно! — подтвердил я, в очередной раз отметив, что вот в этом-то и заключается вся соль армейского мышления: не обсуждать приказов и не прощать ошибок. Это срабатывает в бою и в других ситуациях в военной обстановке, но не годится для службы в нашем подразделении. У нас в СКР на самом деле следует нарушать приказы, думать самому, плевать на чины и звания и при этом докапываться до истины. Это не всегда вписывается в систему армейских традиций, где принято считать всех братьев храбрецами, а сестер — целомудренными овечками.

— Я понимаю, что дело может оказаться довольно хлопотным, — словно бы угадал мои мысли полковник. — Но, если убийца не военнослужащий, мы в два счета покончим со всей этой канителью.

— Это ясно как Божий день, Билл! — ухмыльнулся я. — Нам вынесут благодарность в приказе и подошьют его к личному делу, а генерал Кэмпбелл пригласит нас на коктейль.

— Признаться, я многое ставлю на карту, — нахмурился Билл. — Я отвечаю за правопорядок в гарнизоне. Вы, конечно, можете отказаться, и вместо вас пришлют другого дознавателя, но раз уж вы здесь и имеете допуск, и нам уже доводилось вместе работать, я предпочел бы расследовать этот случай вместе с вами.

— Если так, то могли бы и угостить меня кофе, — сказал я.

— Кофе? — криво усмехнулся он. — Сейчас мне требуется, пожалуй, кое-что покрепче. Между прочим, в случае успеха вас могут и повысить в звании.

— Понизить — возможно, но повысить — нет: я и так уже на самом верху.

— Ах, извините, я совсем забыл! Паршивая система.

— А вы таки надеетесь на генеральскую звезду, — хмыкнул я.

— Надежды не теряю, — насупился полковник Кент, словно бы генеральская звезда — предмет его тайных грез — вдруг померкла.

— Вы, надеюсь, уже поставили в известность местную криминальную полицию? — сухо поинтересовался я.

— Еще нет.

— Почему, хотелось бы узнать?

— Видите ли, — замялся полковник, — дело в том, что в любом случае их не допустят к расследованию. Я хочу сказать, что убитая — дочь начальника гарнизона, и майор Боуэс, начальник местной криминальной полиции, хорошо знал ее, впрочем, как и все остальные, поэтому нам нужно показать генералу, что дело поручено самому лучшему специалисту из Фоллс-Черч…

— Вы хотели, по-моему, сказать — козлу отпущения из Фоллс-Черч, — уточнил я. — Так или иначе, я доложу своему шефу, что расследование лучше поручить кому-то из специального отдела, но не уверен, что захочу копаться в нем сам.

— Давайте сперва взглянем на труп, а уже потом вы решите.

Мы направились было к машине полковника, но нас заставил замереть на месте пушечный выстрел, вернее, звук выстрела, записанный на пленку. Мы обернулись и посмотрели в сторону громкоговорителей, укрепленных на пустых бараках: из динамиков разносился по плацу сигнал побудки, и мы, двое одиноких мужчин в предрассветной полумгле, вытянулись в струнку, отдавая честь, в соответствии с многолетней привычкой и вековыми армейскими традициями.

Старинный сигнал горна, звучавший еще во времена крестовых походов, прокатился эхом по улицам гарнизона, проходам между бараками, над поросшими травой плацами, и кое-где начали поднимать флаги.

Впервые за многие годы сигнал побудки застал меня на улице, и я вдруг переполнился ощущением восторга от торжественности церемонии общего построения, единения живых и мертвых и от самой мысли о том, что есть нечто большее и более важное, чем я сам, и что я являюсь его частицей.

В жизни гражданского общества не существует ничего подобного, разве что новомодная традиция смотреть каждое утро телевизионную программу «Доброе утро, Америка!». И хотя я служу как бы на периферии армейской жизни, я не уверен, что готов поменять ее на гражданскую, хотя, может статься, мне это вскоре и предстоит: порой человек чувствует, когда начинается последний акт.

Отзвучали финальные звуки горна, и мы с Кентом продолжили свой путь к машине.

— Вот и еще один день наступил в Форт-Хадли, — заметил на ходу полковник. — Но одному из его солдат не суждено его увидеть.