Дочь генерала

Глава 37

Глаз человека способен различать пятнадцать или шестнадцать оттенков серого цвета. Графический процессор компьютера, анализируя отпечаток пальца, может определить двести пятьдесят шесть оттенков серого цвета, что впечатляет. Но нет более чувствительных приборов, чем сердце человека, его душа и разум, способных улавливать бесконечное множество эмоциональных, психологических и нравственных нюансов любой окраски, от самой черной до белоснежной. Мне не доводилось видеть границ этого спектра, но вариантов внутри него я повидал немало.

Если проводить параллель с изменением окраски, то люди мало чем чем отличаются от хамелеона: натура их столь же непостоянна и переменчива.

И здесь, в Форт-Хадли, они тоже были не лучше и не хуже людей, с которыми судьба сталкивала меня на многих других, разбросанных по всему миру американских военных базах. Но Энн Кэмпбелл безусловно была выдающейся личностью, и я попытался представить наш разговор, если бы мне довелось встретиться с ней живой во время предполагаемой инспекционной командировки в Форт-Хадли. Мне думается, я бы сразу понял, что имею дело не с обычной соблазнительницей, а с уникальной, сильной и целеустремленной женщиной. Я даже полагаю, что сумел бы доказать ей, что боль других людей не делает человека сильнее, а лишь увеличивает коэффициент общих страданий.

Я думаю, что вряд ли бы увлекся ею, как Билл Кент, однако и не исключаю такой возможности, а поэтому и не осуждаю его. Он сам осудил себя, он взглянул на то, что с ним стало, ужаснулся, обнаружив, что его четким и упорядоченным рассудком овладел другой человек, и вышиб себе мозги.

Ангар постепенно наполнялся военными полицейскими, агентами ФБР и судмедэкспертами, решившими уже было, что их миссия здесь, в Форт-Хадли, завершена.

— Когда закончите с трупом, — обратился я к Кэлу Сиверу, — почистите ковер и мебель и отправьте все это домашнее имущество Кэмпбеллам в Мичиган: я думаю, им приятно будет иметь вещи их погибшей дочери.

— Хорошо, — ответил Кэл. — Мне неприятно это говорить, но боюсь, что этот парень избавил от ненужных хлопот всех, кроме меня.

— Он был хорошим солдатом, — сказал я.

Я простился с Кэлом и пошел к выходу из ангара, делая вид, что не замечаю подающего мне знаки агента ФБР. Снаружи меня встретили жара и Карл с Синтией, беседующие возле машины «скорой помощи». Я направился прямо к своему «блейзеру», Карл догнал меня и заметил:

— Не могу сказать, что удовлетворен такой развязкой.

Я промолчал.

— Синтия считает, что вы знали о его намерении это сделать, — сказал он.

— Карл, я не могу за все нести ответственность.

— Никто вас и не обвиняет.

— Но именно так ваши слова и прозвучали.

— Однако вы могли бы предвидеть это и забрать у него оружие.

— Полковник, если говорить совершенно откровенно, я не только это предчувствовал, но и способствовал этому. Я оказал на него психологическое давление, и вам это прекрасно известно, так же, как и ей, — вспылил я.

Он никак не отреагировал на мою реплику, поскольку это было совершенно не то, что ему хотелось бы слышать или знать. Это было не по уставу, однако во многих армиях мира существовала старинная традиция поощрять и предоставлять запятнавшему свою честь офицеру возможность покончить с собой. К сожалению, в нашей армии она не прижилась, да и почти повсеместно устарела. Но сама идея, сама возможность такого выхода еще существует в подсознании любого офицера, который чтит общие традиции офицерства и дорожит честью мундира. Если бы мне пришлось выбирать между судом за изнасилование, убийство и сексуальные извращения и простым решением проблемы при помощи револьвера 38-го калибра, я бы выбрал простой путь. Однако я не мог себя представить на месте Билла Кента, как, впрочем, и сам он вряд ли мог предвидеть такой исход еще несколько месяцев назад.

Карл продолжал мне что-то говорить, но я его не слушал. Наконец я разобрал последнюю фразу:

— Синтия очень расстроена. Она не может прийти в себя, ее трясет.

— Издержки профессии, — вздохнул я, хотя отлично знал, что далеко не каждый день люди вышибают прямо на твоих глазах себе мозги. Кент должен был бы извиниться и выйти в туалет, прежде чем застрелиться. А он вместо этого забрызгал своими мозгами, осколками черепа и кровью все вокруг, и кое-что даже попало Синтии на лицо. — Мне тоже как-то забрызгало лицо во Вьетнаме, — сказал я Карлу, хотя на самом деле меня просто ушибла в голову чья-то оторванная снарядом башка. — Ничего, это легко отмывается с мылом, — утешительным тоном успокоил я его.

— Мистер Бреннер, это совсем не смешно! — сердито воскликнул он.

— Я могу идти?

— Идите!

Я повернулся и открыл дверцу автомобиля.

— Пожалуйста, передайте мисс Санхилл, что сегодня утром звонил ее супруг. Он просил ее перезвонить ему, — сказал я, садясь в машину и трогаясь с места.

Спустя пятнадцать минут я уже был в гостинице для офицеров, поднялся к себе в номер и стал переодеваться. Снимая форму, я заметил на сорочке спекшуюся кровь. Я умылся, надел слаксы и спортивный пиджак, собрал свои вещи, в последний раз взглянул на комнату и спустился вниз с багажом.

Рассчитываясь за проживание и услуги, я подписал акт о причиненном мною ущербе гостинице, выражавшемся в разрисованной стене. Счет мне предстояло оплатить позже. Нет, я определенно обожаю армию. Дежурный портье помог мне отнести сумки и чемоданы в машину.

— Вы раскрыли это дело? — поинтересовался он.

— Да, — коротко ответил я.

— И кто же убил ее?

— Все, — сказал я, забрасывая последнюю сумку в багажное отделение, и сел за руль.

— Мисс Санхилл тоже уезжает? — поинтересовался портье.

— Не знаю, — сказал я.

— Вы не хотите оставить свой адрес, чтобы мы могли переслать вам корреспонденцию, которая, возможно, поступит на ваше имя?

— Нет. Никто не знает, что я здесь, — произнес я и включил передачу, торопясь поскорее покинуть гарнизон.

Выехав на Виктори-драйв, я миновал дом Энн Кэмпбелл, а вскоре уже добрался и до федерального шоссе, где поставил кассету с записями Уилли Нельсона, откинулся на спинку сиденья и нажал на газ. Еще до рассвета я рассчитывал быть в Вирджинии, чтобы успеть на утренний рейс военного самолета с военно-воздушной базы Эндрюс. Куда летел этот самолет, не играло никакой роли, главное, чтобы подальше от континентальной части США.

Моя служба в армии закончилась, и это было нормально. Я знал это еще до того, как прибыл в Форт-Хадли, и не чувствовал ни сожаления, ни сомнений, ни горечи. Мы служим, пока нам позволяют наши силы и возможности, а когда становимся непригодными к службе или лишними, мы покидаем ее, либо нас просят уйти. И никаких переживаний, ведь главное, как сказано в уставе, это выполнить свою боевую задачу, и все и вся в армии подчинено этой цели.

Возможно, мне следовало бы попрощаться с Синтией перед отъездом, но кому от этого была бы польза? Жизнь военных переменчива, люди приходят и уходят, и любые личные отношения, какими бы близкими они ни были, носят лишь временный характер, и все это понимают. Так что люди вместо «до свидания» предпочитают говорить, расставаясь, друг другу «как-нибудь еще увидимся» или просто «пока».

На этот раз, однако, я уезжал навсегда. И я чувствовал, что так даже лучше для меня, что нужно уйти именно сейчас, сложить с себя меч и доспехи, слегка поржавевшие, не говоря уже о том, что они заметно потяжелели за минувшие годы. Я поступил на военную службу в разгар холодной войны, во времена, когда армия участвовала в тяжелой войне в Азии. Свой долг я исполнил, отслужив положенные два года в действующей армии, а потом еще двадцать суматошных лет в СКР. За эти годы изменились и страна, и весь мир. Армия сокращается, что означает: «Спасибо вам за все, вы славно потрудились, не забудьте, уходя, выключить свет!»

Замечательно. Но так оно и должно было случиться. Война не могла длиться бесконечно, хотя порой нам казалось, что это так. Армия не могла обеспечить работой всех мужчин и женщин, желающих сделать карьеру, хотя и стремилась к этому.

По всему миру на военных базах и объектах опускался флаг США, ликвидировались военные городки в самой стране. Боевые подразделения распускались, войсковые части расформировывались, а их знамена отправлялись на склад. В один прекрасный день закроется и штаб-квартира НАТО в Брюсселе, а почему бы и нет? Наступала новая эпоха, и я радовался, что являюсь свидетелем ее прихода, но еще больше тому, что не участвую в происходящем.

Мое поколение, как мне кажется, выросло и сформировалось под влиянием событий, утративших теперь свое значение, так что и наши ценности, и наши воззрения тоже, возможно, канули в Лету. И хотя мы еще и полны боевого задора, мы стали, как сказала бы Синтия, пережитками прошлого, вроде старых боевых коней. Молодцы, большое спасибо, получайте свою половину жалованья, и всего хорошего!

Но за двадцать лет я многому научился и многое повидал. Так что, подводя итоги, могу сказать, что прожил весьма интересную жизнь и ни о чем не жалею.

Уилли с его душещипательной песней о Джорджии меня утомил, и я поставил кассету Бадди Холли.

Я обожаю мчаться на автомобиле, уносящем меня прочь от какого-то места, хотя, если задуматься, раз ты откуда-то уезжаешь, то следует знать, куда ты направляешься. Но я никогда не придавал этому значения. Я всегда только уезжал.

В зеркале заднего обзора появился полицейский автомобиль, и я взглянул на спидометр: скорость я превысил всего на десять миль в час, что в Джорджии расценивается как создание помехи для транспортного потока.

Полицейский включил мигалку и сделал мне знак остановиться. Я прижался к обочине и затормозил.

Полицейский вылез из своей машины и подошел к моему окошку, я опустил стекло. Определив, что передо мной полицейский из Мидленда, я заметил:

— Далековато вы, однако, забрались от дома, не так ли?

— Попрошу ваши документы на машину и водительские права, сэр!

Я предъявил ему и то и другое, и он сказал:

— Сэр, попрошу вас развернуться на ближайшей развязке и следовать в обратном направлении за мной.

— Зачем?

— Не знаю, мне передали приказ по радии.

— Шеф полиции Мидленда Ярдли?

— Да, это его приказ, сэр.

— А если я откажусь?

— Тогда я вынужден буду доставить вас в наручниках.

— Другого выбора у меня нет?

— Так точно, сэр.

— Хорошо. — Я подчинился, и мы помчались в направлении Мидленда.

На западной окраине города мы съехали с магистрали на шоссе, ведущее к городской мусорной свалке. Возле мусоросжигательной станции полицейская машина остановилась, я тоже затормозил свой «блейзер» и вылез из него.

Рядом с лентой огромного транспортера стоял Берт Ярдли и наблюдал за разгрузкой грузовика.

Я встал рядом и тоже стал смотреть, как вещи из подвала Энн Кэмпбелл уплывают на ленте в печь.

— Взгляни-ка на этот снимок, сынок, — воскликнул Берт, вертя в руках сделанную «поляроидом» фотографию. — Видишь эту жирную задницу? Это моя задница. А кто эта малышка? — Он швырнул пачку цветных фотографий на конвейер, поднял с земли несколько видеокассет и отправил их туда же. — Я думал, что мы договорились встретиться. Или ты решил взвалить всю эту работу на меня? Давай сгребай это дерьмо, сынок!

Я стал помогать ему складывать на ленту мебель, белье и прочий хлам из комнатки для сексуальных забав. Он сказал:

— Я держу свое слово, сынок. А ты мне не верил, не так ли?

— Нет, я верил. Ведь вы настоящий полицейский.

— Правильно. Что за мерзкая выдалась неделька! Кстати, знаешь что? Я проплакал все похороны.

— Я этого не заметил.

— Я плакал в душе. У многих парней сердце обливалось кровью на этих похоронах. Кстати, ты уничтожил эту компьютерную ерунду, как обещал?

— Я лично сжег диск.

— Правда? Значит, это дерьмо не выплывет наружу, а?

— Нет, можете не волноваться, все чисто.

— Пока чисто, — рассмеялся он и кинул на конвейер черную кожаную маску. — Слава Богу, теперь мы можем спать спокойно. И она тоже.

Я промолчал.

— Послушай, я сожалею, что все так вышло с Биллом.

— Я тоже.

— Может, теперь эта парочка выясняет отношения там, наверху, возле жемчужных ворот? — Он взглянул на жерло печи и добавил: — Или еще где-нибудь.

— Это все, шеф? — спросил я.

— Похоже на то. — Он оглянулся вокруг, достал из кармана фотографию, взглянул на нее и протянул мне: — Сувенир.

Это был снимок обнаженной Энн Кэмпбелл в полный рост. Она стояла, а вернее — прыгала на кровать в подвальной комнате, волосы ее разметались, она улыбалась в объектив, широко расставив ноги и раскинув в стороны руки.

— Это была потрясающая женщина, — сказал Ярдли. — Но я никогда не мог понять, что у нее творится с головой. А ты ее понял?

— Нет. Но мне кажется, что она рассказала нам о нас самих больше, чем нам хотелось бы знать. — Я бросил фотографию на транспортер и пошел к своему «блейзеру».

— Побереги себя, сынок! — крикнул мне вслед Ярдли.

— И вы тоже, шеф. Привет семье!

Я открыл дверцу, и Ярдли снова окликнул меня:

— Чуть было не забыл! Твоя подруга — она велела передать тебе, что надеется еще когда-нибудь увидеться с тобой. Мир тесен!

— Спасибо! — Я сел за руль и поехал прочь со свалки. Повернув направо, я вновь очутился на дороге к федеральному шоссе, убогие строения вдоль которой вполне соответствовали моему настроению.

На федеральном шоссе меня догнал красный «мустанг». Синтия висела у меня на хвосте вплоть до поворота на запад, к Форт-Беннингу. Здесь я притормозил и остановился на обочине. Она сделала то же самое. Мы вышли из машин и остановились рядом с ними, на расстоянии десяти шагов друг от друга. На Синтии были голубые джинсы, белая тенниска и кроссовки, и я понял, что мы из разных поколений.

— Ты проехала свой поворот, — сказал я ей.

— Это лучше, чем упустить свой шанс.

— Ты меня обманула.

— Ну да. А что, по-твоему, я должна была тебе сказать? Что все еще живу с ним? Разве бы ты поверил, что я серьезно намерена с этим покончить?

— Я бы попросил тебя позвонить мне, когда получишь развод.

— Вот видишь? Ты слишком пассивный.

— Я не имею привычки отбивать чужих жен.

Мимо прогрохотал полуприцеп, и я не разобрал ее слов.

— Что? — переспросил я.

— Точно так же ты себя вел и в Брюсселе!

— Впервые слышу об этом месте!

— Столица Бельгии.

— А как насчет Панамы?

— Я нарочно попросила Кайфер сказать тебе это, чтобы хоть как-то подзадорить.

— Значит, снова обманула!

— Верно. И зачем только я треплю себе нервы?

К нам подъехала полицейская машина. Полицейский подошел к Синтии и, взяв под козырек, спросил:

— У вас все в порядке, мэм?

— Нет. Этот человек — идиот.

— Какие проблемы, приятель? — взглянул на меня полицейский.

— Она меня преследует.

Он посмотрел на Синтию.

— А что бы вы сказали о мужчине, который провел с женщиной три дня и уехал, даже не попрощавшись с ней?

— Ну, это довольно подло…

— Я даже не прикоснулся к ней! Мы только делили с ней ванную!

— Ну, тогда…

— Он пригласил меня к себе на уик-энд в Вирджинии, но не оставил ни адреса, ни телефона.

— Это правда? — спросил полицейский.

— Я просто узнал, что она все еще замужем, — ответил я.

— Да, такие неприятности ни к чему, — кивнул полицейский.

— А вам не кажется, что мужчина должен сражаться за то, что хочет получить? — спросила его Синтия.

— Безусловно.

— Но так же думает и ее муж, — заметил я. — Он пытался меня убить.

— Будьте поосторожней с этим!

— Я лично его не боюсь, — заявила Синтия. — Я еду в Беннинг, чтобы сообщить ему, что между нами все кончено.

— Вам тоже следует поостеречься! — посоветовал ей полицейский.

— Пусть он даст мне номер своего телефона!

— Ну, право же, я не знаю, — он обернулся ко мне. — Послушай, приятель, дай ей свой телефон, и не будем торчать на этом пекле!

— Ну, хорошо. У вас есть ручка?

Он достал из кармана блокнот и ручку, и я продиктовал ему свой телефон и адрес. Он оторвал листок и вручил его Синтии.

— Прошу вас, мэм. А теперь давайте все рассядемся по машинам и разъедемся по-хорошему каждый в свою сторону. О’кей?

Я пошел к своему «блейзеру», а Синтия — к своему «мустангу».

— В субботу! — крикнула она мне.

Я махнул рукой, сел за руль и поехал на север. Я видел в зеркало, как она развернулась прямо через разделительную полосу и поехала к повороту на шоссе, ведущему в Беннинг.

Пассивный. Это я-то, Пол Бреннер, тигр Фоллс-Черч, пассивный? Я вырулил на обочину, резко развернул руль влево и проскочил через разделительную полосу, засаженную кустарником.

— Это мы еще посмотрим, кто пассивный! — пробормотал я, направляя машину на юг.

Я догнал Синтию на шоссе в сторону Беннинга и больше уже от неё не отставал.