Дочь моего друга

Глава 10

Демид

Я в полном смысле слова сломал себе голову, пытаясь разгадать загадку девочки-студентки, бывшей девственницы Ирины. Но за сутки не продвинулся ни на миллиметр.

Окажись она сейчас передо мной, я задал бы один единственный вопрос — нахуя? Зачем она приехала вечером к незнакомому мужику в чужой дом. И почему не просто позволила себя трахнуть. Она сделала это с удовольствием!..

Меня сутки уже кроет.

Я пытался структурировать в голове всю ту кашу, которую нагенерировал. Прикидывал варианты, анализировал. Но ни одной подходящей причины так и не нашел. И ответа на свой вопрос тоже.

А если я не могу разгадать ее мотивацию, то что я тогда в принципе могу?

В чем я на сто процентов уверен, так это в ее девственности. И кровь тут не главное, главное — в деталях. Взгляды, эмоции, реакции. Так не играют.

Конечно, первое, о чем я подумал — засланный казачок. Но изнасилование в одном из люксов «Саксона» не совсем тот крючок, на который предпочтительно цеплять. Потому что еще немного, и пятеро уебков ее бы реально изнасиловали.

Они были слишком пьяные. Слишком обдолбленные. От них слишком несло похотью, чтобы у меня оставались сомнения. И если бы я не пришел, они бы рвали ее и по очереди, и одновременно.

На этом месте я шел избивать грушу.

Ведь я мог забить и не пойти к ним в номер. Мог позвать администраторов или вызвать полицию. А мог просто не попасть в отель, если бы меня так не выбесила труба.

Я предполагал, что Ирка пришла в мой дом шпионить. Потом просканировал дом — ни жучков, ни левых камер, ни передатчиков. Такая себе шпионка. А ничего из важных бумаг я дома не храню.

И что она украла, думал. Но она сбежала в моей футболке, даже не попыталась поискать свое платье. Хер нашла бы, конечно, но…

И тут я тоже в ступоре. Впервые вижу такую преданную собственной общаге студентку. Чем было плохо у меня переночевать? Утром отвез бы ее в университет.

Пока Ира была в душе, мне позвонил заказчик. Разговор конфиденциальный, потому я перешел на другую сторону дома. А когда завершил разговор и вернулся, нашел сброшенное на пол влажное полотенце. Прямо как лягушечья кожа. И пакет, в котором Ира мою футболку принесла.

Как принесла, так и в ней унеслась. По второму кругу.

Вопрос все тот же — нахуя? Он по-прежнему не теряет актуальности.

Долго потом лежал без сна и втыкал. Ира перед глазами стояла. А следом за ней стояк вставал, но это уже лирика.

Утром решение было принято. Кем бы Ирка ни оказалась в итоге, в первую очередь она моя девочка. И подонки, которые посмели к ней прикоснуться, должны заплатить.

То, что они золотые детки, которые оступились и больше не будут, тоже лирика. И мне плевать, кем окажутся их родители. Двоих я знаю, осталось определиться с троими.

В обед, разрулив часть дел, еду в университет. Сын Бортникова Иркин одногруппник. Не обоссался только потому, что я выбрал себе другую жертву. Но обоссаться он вполне может в любой день недели, и я намерен предоставить ему такую возможность прямо сейчас.

Паркую машину. По расписанию, которое мне скинули парни Уно, у Бортникова закончились пары. Я бы с удовольствием поймал Ирку, но сомневаюсь, что она сейчас учится. Я найду ее, сначала разберусь с уебками, потом найду.

С Бортниковым провтык, его сегодня нет на лекциях. Ничего, у меня времени валом, могу посвятить ему дни и ночи, а пока возвращаюсь в офис.

Из полного погружения в работу выдергивает телефонный звонок. Глеб Покровский — мой друг, мы с ним лет десять знакомы. Я помог ему выпутаться из одной неприятной истории, потом он ответил. Так и завязалось.

— Демид! Демид, привет, чертяка! — голос Покровского в трубке звучит как всегда, громко и жизнерадостно. — Ты в городе?

— В городе. А ты?

— А я только вчера прилетел. Придешь сегодня к нам на ужин? Ко мне дочка жить перебралась, Аринка. Помнишь ее?

— Как же, помню, — я в самом деле помню. — Я ей конфеты от тебя передавал. Это она в пансионе для девочек училась?

— Она! — кивает Глеб. — Короче, ждем.

И отключается.

Ровно в пять вечера ступаю на порог особняка, хозяин которого бежит навстречу. Мы обнимаемся, я правда рад его видеть.

И тут я впадаю в ступор. Настоящий. Потому что чуть поодаль от Глеба стоит она. Моя Ира.

Ира… Ирина… Арина…

Блядь! Нет сука, нет!..

«Может ты обознался, Демид? — успокаиваю себя. — Может, они просто похожи…»

А сам уже вижу, что нихера. Не слепой же.

Она это. Губы до сих пор подпухшие. И следы зубов возле ключицы. Она все время платье поправляет, чтобы закрыть. Это мои зубы, это я ее прикусывал, на такой коже все остается.

А на груди засос. Не один. Хорошо, что ты, Глебчик, этого не видел. Я вспоминаю, и у меня уже стоит. Приходится руки сцепить перед собой чтобы хоть как-то прикрыться.

— Познакомься, Демид, это моя дочь, Арина. Она жила с матерью в Европе, теперь живет со мной. Арина, это Демид Ольшанский, мы с ним сто лет знаем друг друга! — Покровский распинается, а я прячу руки в карманы, сжимая их в кулаки.

Я трахнул дочку Глеба. Дочь моего друга. Сначала спас от изнасилования, потом сам трахнул.

И если Покровский прямо здесь и сегодня пристрелит меня из своего коллекционного ружья, у меня не повернется язык его осудить.

Арина

— Аринка, вы с Демидом заочно знакомы, — папа продолжает разливаться соловьем. — Я как-то не успевал к тебе в школу заскочить, попросил Дему, он конфеты от меня передал. Ты его не помнишь?

Не успевал, потому что укатил на моря с любовницей. Конечно помню. А Демида не помню.

— Мы не виделись с Ариной, — отмирает наконец-то Ольшанский. Его лицо при этом надо видеть. Просто надо видеть… — У нее урок шел, я передал конфеты через воспитателя.

Я тогда забилась в самый дальний угол, который только нашла, и ревела часа три. Я так ждала отца, так соскучилась, а он не приехал. И дело не в конфетах, это как раз были мои любимые.

Отец никогда на мне не экономил. Регулярные денежные переводы и щедрые дорогие подарки от него являлись лучшим доказательством.

Но для меня это было неважно. Каждый раз, когда он обещал приехать, я ждала, считала дни, потом часы до его приезда. Папа приезжал, и я чувствовала себя самой счастливой на свете.

А потом он стал все больше переносить, отменять. Откупаться…

В тот раз я не съела ни одной конфеты. Я их вообще с тех пор не ем. Раздала всему пансиону, наверное. Там много было, большая упаковка. Папа знал, что мы с девочками всегда друг друга угощаем.

А теперь оказывается, что их приносил Демид… Жаль, что я не знала, теперь точно попробовала бы. Вместе с Демидом…

Взмахиваю ресницами, стреляю быстрым взглядом в Ольшанского, и меня бросает в жар. Готова поклясться, он думает о том же. И представляет то же самое. Что когда шоколад тает, его можно размазать, а потом слизывать. Медленно, медленно…

Вздрагиваю всем телом, а у Ольшанского по скулам ходят желваки. Мужчина сует руки глубже в карманы, и я ставлю на свою машинку, что они у него сжаты в кулаки.

— Вкусные были конфеты? — спрашивает, сверля уничтожающим взглядом из-под сведенных на переносице бровей.

— Очень!

Честное слово, я не специально облизнула губу. Само собой получилось. Но Демида вполне осязаемо передергивает. Он сейчас карманы кулаками проткнет.

— Да, Демид специально поехал и купил те, что я попросил. Он у нас педант, все делает как надо, — с гордостью говорит отец и смотрит на Ольшанского. — Я каждый раз хочу сказать «дядя Демид», но потом вспоминаю, что он меня моложе. И у вас не такая большая разница в возрасте.

Мы с Ольшанским одновременно дергаемся и переглядываемся. С трудом сдерживаю смех. Дядя Демид! Представляю реакцию, назови я его так у него дома. В ванной…

И представлять не надо. Уже губы поджимает и шумно втягивает ноздрями воздух. Они у него расширяются как у хищника перед прыжком.

— Тогда не педант, пап. Перфекционист, — очаровательно улыбаюсь. Пропадать так с музыкой.

— А есть разница? — поворачивается всем корпусом отец.

— Конечно, — хлопаю глазками, — для перфекциониста важен результат, а педант больше сосредоточен на процессе.

Ольшанский закусывает губу и наклоняет голову. Я не слышу, но я точно знаю, что он сейчас там шепчет беззвучно.

«Вот же сучка малая».

— Еще скажи, зациклен, — вскидывается и одаривает хищной улыбкой, от которой хочется юркнуть под стол и затаиться пока он не уйдет.

Но я никуда не прячусь и даже выдавливаю убогую улыбку.

— Я вас не так хорошо знаю.

«Дядя Демид» опускаю в последний момент. Он и так готов меня удавить, зачем добавлять себе минусики в карму?

— Итак, господа, что мы будем пить? — отец потирает руки. Он рад встрече, и меня на миг охватывает раскаяние. Но почти сразу же отпускает.

— На твой вкус, — быстро отвечает Демид, не сводя с меня глаз.

— Тогда проходи в дом, вместе посмотрим мои запасы. Дочка, подключайся! Ты же у меня теперь за хозяйку.

— Проходите, господин Ольшанский, — с преувеличенной вежливостью показываю на гостиную, — чувствуйте себя как дома.

— Я сегодня побуду джентльменом, — вместе в потоком воздуха выдает на выдохе Демид и пропускает меня перед собой.

Но стоит мне переступить порог, как я оказываюсь вжатой в стену. Между ног колено, запястья вверх и зафиксированы. Сам он нависает грозной громадой.

— Ну как, успела в общагу? — звучит над ухом угрожающее. — Троллейбус не сломался?

— Нет, господин Ольшанский, все прошло хорошо, — отвечаю, усиленно хлопая ресницами в слабой надежде, что его сдует образовавшимся воздушным потоком

— Дем! Аринка! — отцовский голос раздается совсем близко, и я мгновенно оказываюсь на свободе. Демид в двух шагах от меня рассматривает на стене картину. Папа входит с бутылкой вина в руках. — О, вы уже тут. Смотри, Дема!

Он с гордостью демонстрирует бутылку. Ольшанский смотрит на этикетку и уважительно приподнимает брови.

— Уверен, Глеб? Может придержишь для более торжественного случая?

Папа отмахивается и осматривается по сторонам в поисках штопора.

— Куда уж торжественнее! Моей дочке на прошлой неделе девятнадцать исполнилось. Я, конечно, ее днюху, как сейчас молодежь выражается, прое… Просвистел, короче, не смог приехать. Но отметить это святое. Согласен?

Демид кивает, и внезапно замирает.

— Когда ты говоришь исполнилось?

— Что, когда? — непонимающе спрашивает отец, но Демид смотрит на меня.

— Девятнадцать твоей дочке когда исполнилось? — снова безжалостно сверлит глазами.

Я молчу, а отец называет дату. Мне хочется спрятаться от убийственного взгляда Демида, закрыться руками. Но все, что я могу, это только поднять голову и спросить отца с делано беззаботным видом:

— Давай позову официантов, пап? Они в столовой ждут…