Арина
Сказать, что я волнуюсь, это ни о чем. Меня колотит озноб, я пытаюсь остановить тремор, обхватив себя руками, и как механическая заведенная игрушка нарезаю круги по холлу. Хочу остановиться, но не могу. Разве что когда завод кончится.
Отец и Демид закрылись в кабинете. Сначала оттуда доносился мат и пугающие звуки, отчего у меня чуть не остановилось сердце. Но затем снова послышались голоса, причем обоих. И я хоть немного выдохнула.
Больше они не дрались, говорили. О чем, не знаю, у отца в кабинете двойные двери. Раньше я и не замечала, не было необходимости подслушивать. А теперь остается только ждать, сцепив зубы.
Из кабинета выход только через холл, значит мимо они не пройдут.
Стискиваю ладонью пальцы другой руки, вдавливаю в солнечное сплетение, словно так можно блокировать свои чувства и эмоции. А в мозгу отчаянно мечутся мысли.
Почему они подрались? Кто начал первый? Что Демид сказал отцу?
Моя провальная попытка шантажа оказалась настолько жалкой, что я испытываю в отношении себя настоящий испанский стыд.
Я знала, что он так отреагирует, знала и понимала. И все равно полезла со своими дешевыми угрозами.
Идиотка.
Теперь Демид будет считать, что я нарочно пришла к нему для секса. Намеренно подловила, чтобы потом шантажировать. Мне даже возразить нечего. Вся моя ложь про общагу и бедную студентку кричит в пользу этой версии.
Наконец двери распахиваются, и у меня сердце взлетает к гортани. Кажется, если не поймаю, вылетит наружу, и я пытаюсь сдержать его, сжимая ладонями горло.
Первым выходит Демид. На секунду задерживается на мне взглядом, и сердце ухает обратно в вязкий омут отчаяния и страха. У него на губе кровоподтек, но в целом видимых повреждений нет.
От облегчения становится еще хуже. Ноги подкашиваются, тело бьет крупная дрожь. Я боялась, что отец его убьет. У него в сейфе есть пистолет, но и Ольшанский насколько я помню любит носить с собой оружие.
И это я их между собой стравила…
Демид разворачивается и идет к двери. Следом из кабинета появляется отец. Пригвождает к полу тяжелым взглядом, я и забыла, что он у него может таким быть.
На отца страшно смотреть. Он похож на вставшего из могилы мертвеца — бледный, с бескровными покусанными губами. Что ж такого наговорил ему Ольшанский?
— Арина, — хрипло говорит отец, — он говорит правду? Он тебя не насиловал? Ты с ним… по своей воле?
Сильнее прижимаю ладони к горлу и киваю. Правда, папа. Демид останавливается у двери, но продолжает стоять спиной.
— Скажи, ты действительно это сделала, потому что… потому что не хотела, чтобы я узнал? Про отель… И надеялась нагнуть Демида?
Молчу. Не киваю, но и не отрицаю. Просто стою и смотрю ему в глаза.
— Глеб, не дави на нее, — доносится от двери грозный рык.
— Иди нахуй, Демид, я с дочерью разговариваю, — огрызается отец. На моих глазах рушится и осыпается фасад, который раньше был моим папой. Теперь я верю, что человек, который стоит передо мной — друг Демида Ольшанского. У них в глазах горит один и тот же огонь.
Чувствую на себе пронизывающий взгляд, поворачиваю голову. Демид выжидающе смотрит исподлобья, нахмурив брови.
Ну как сказать, что нет, не поэтому? А потому что он мне понравился? Как можно такое говорить, когда он вот так смотрит? Это же фактически признаться в любви. Да я скорее язык себе откушу.
Но и чтобы считал меня расчетливой дрянью, тоже не хочу.
— Я приехала чтобы вернуть ему футболку, папа, — с трудом шевелю пересохшими губами. — Просто так получилось…
У Ольшанского дергается кадык, отец закрывает глаза.
— Уходи, Демид, — говорит сухо, — а ты иди собирай вещи. Завтра Иван отвезет тебя в аэропорт, в два часа самолет.
— Куда, папа? Мне же с утра на занятия… — пробую возразить, но он рявкает «Иди собирайся, я сказал!»
Хлопает входная дверь, я закрываю руками лицо и бегу в свою комнату.
Я наревелась так, что теперь не могу уснуть. Чемодан остался валяться посреди комнаты несобранным.
Он меня выгоняет. За что? Из-за Демида? Но я действительно не знала, что они друзья. Если разобраться, я ничего об отце не знала. И не знаю. Вот сегодня увидела, как он умеет злиться. И каким жестким может быть, когда его задеть.
В дверь осторожно стучат. Игнорирую стук, пусть думает, что я сплю.
— Арина, дочка, открой. Я же слышал, как ты носом хлюпаешь.
Судорожно всхлипываю, спаливаясь окончательно, но открывать и не думаю.
Замок несколько раз проворачивается, дверь открывается. Отворачиваюсь и зарываюсь лицом в подушку. И зачем было спрашивать разрешения? В этом весь отец…
— Извини, Аринка, что вламываюсь. Но я не готов сидеть под дверью как плешивая псина, — отцовский голос в самом деле звучит взволнованно, в воздухе появляется легкий запах алкоголя. — Хотя в твоих глазах я наверное такой и есть.
Он подходит к кровати, кладет руку на плечо. Дергаю плечом, сбрасываю руку. Негромкий вздох, и отец опускается на пол возле кровати.
— Я вот думаю теперь… Неужели ты и правда меня таким дерьмом считаешь, а, дочка? Демид меня так обложил, что я в себя прийти не могу. Почему ты не дала ему вызвать полицию?
Молчу, не хочу отвечать.
— Арина, детка, ты меня настолько презираешь?
В его голосе чувствуется такая боль, что я не выдерживаю. Отрываю лицо от подушки.
— Потому что я сама поехала на эту проклятую вечеринку, папа. И сама поднялась в номер. Исмаилов бы сказал, что все было по согласию. Ты же сам говорил, что его отец практически всесильный. Я не хотела, чтобы ты знал. Чтобы кто-то еще знал. Не представляла, что надо будет все это кому-то рассказывать….
Захлебываюсь в истерике, отец испуганно вскакивает, садится рядом.
— Успокойся, дочка, ты чего?
— Потому что я знаю, как важен для тебя твой бизнес, папа!
— Важнее чем ты? — его голос звучит странно.
Пожимаю плечами. Судя по тому, что он отправляет меня к маме, то да. Важнее.
— Не молчи, Аринка! Почему ты так думаешь.
— Ты же меня выгоняешь… — выдавливаю еле слышно, и он досадливо кривится.
— Да не выгоняю я тебя, дочка. Мы с Демидом тебе отель забронировали и билет. Слетай на недельку в Турцию, воздухом морским подыши. Надо, чтобы тебя в городе не было, нам так спокойнее будет. А там за тобой люди Ольшанского присмотрят.
Поднимаюсь на локте и шокировано вглядываюсь в темный отцовский силуэт.
— Так ты меня не к маме отправляешь?
— Нет, Арина. Как ты могла такое подумать?
— Пап… — кривлю губы и толкаюсь лбом ему в локоть.
Отец осторожно кладет мою голову себе на колени, гладит как в детстве, когда читал сказки.
— Ты можешь рассказать, как все было? Только спокойно, как будто смотришь со стороны — кто что говорил, что делал. Постарайся вспомнить, о чем они говорили между собой.
Или оттого, что мне не видно его лица, или оттого, что я уже все выплакала, говорить легче. Отец аккуратно задает вопросы, обходя или тщательно фильтруя неприятные моменты. И когда я заканчиваю, мы некоторое время молчим.
Отец перекладывает мою голову на подушку, встает, разминает кисти рук.
— Папа, — зову в темноту, — я не собиралась Демида использовать. Он мне просто понравился. У него кран потек, меня водой облило.
— Этого еще не хватало, — раздается из темноты ворчливое. — Забудь про него, дочка. И про кран его забудь. Пусть он на других течет.
Демид
— Поговорил? — спрашиваю Глеба, который удобнее усаживается на пассажирском сиденье. Друг кивает и щелкает ремнем безопасности.
— И как?
Кривится и шевелит пальцами, не отрывая кисти от колена. Так себе, значит. Но главное, что поговорили.
Теперь у меня полностью развязаны руки. Я могу делать свою работу, не отвлекаясь на мелочи. К примеру такие, как реакция влиятельных отцов наших потерявших берега мажорчиков. Это я полностью спихнул на Глеба, а сам занялся подготовкой.
Арина улетела, и когда ее самолет оторвался от земли, я вздохнул с облегчением. Ее присутствие достаточно сковывало, хоть я и дал себе слово больше не вспоминать о том вечере в своем доме, когда она принесла мою футболку.
Дружба дороже. А то что у меня до сих пор встает, стоит вспомнить наше неожиданное близкое знакомство, дело поправимое. День-два качественного, секса с какой-нибудь оторванной девчонкой, и Арина Покровская исчезнет из моей головы с космической скоростью.
Ее платье, которое сушилось у меня в сушильном шкафу, я выбросил. Для нищей студентки Иры это стало бы настоящей трагедией. И я бы чувствовал себя обязанным купить взамен десяток таких же на распродаже в ближайшем масс-маркете.
Арина Покровская купила это платье специально, чтобы меня наебать, и у нее получилось на десять с плюсом, я поплыл как придурок и ничего не заподозрил. Поэтому и выбросил, чтобы не мозолило глаза.
Глеб собирается выдать ее замуж за кого-то из сыновей своих иностранных партнеров.
«Конечно, если ребята друг другу понравятся, Дем. Ну ты понимаешь, принуждать не буду».
Ребята, блядь…
Пусть выдает, меня это больше не касается. А то что саднит изнутри, так это моя уязвленная гордость. Еще бы, как пацана обвели вокруг пальца. Не знаю, что там Глебу рассказывала дочурка, хлопая своими наивными глазами, но мы с ней оба знаем — ебал я ее как взрослую. И для меня она больше никогда не будет дочкой Глеба. Она моя девочка, у которой я был первым. И то, что я делаю сейчас для Арины, я собирался делать для Иры. Потому что за свое я отвечаю.
Просто все намного проще, когда отмашку дал Глеб. Теперь для всех я выполняю его заказ. А то, что мы друзья, так для друзей всегда можно сделать скидку. Или применить бонус.
Покровский пересаживается в машину, подогнанную водителем, а я начинаю работать по списку. Номер первый у меня Исмаилов. Он сейчас в ночном клубе, а если мне повезет, туда приедут двое его дружков. Не повезет, я достану их из бара, где они зависают с вечера.
В клуб прохожу с черного входа, поправляю под пиджаком кобуру пистолета. Исмаилов в вип-кабинете, смотрит приват девушки с пилона. Придется прервать, не ждать же пока она дотанцует.
Рывком распахиваю дверь. Походу уже дотанцевали. Девушка стоит на коленях перед сопляком и облизывает его стояк.
— Давай, иди, в следующий раз дососешь, — машу пистолетом в сторону двери.
Девчонка испуганно отшатывается и с визгом убегает. Исмаилов поднимает глаза, и я понимаю, что он уже успел закинуться наркотой. Вот кого бы я утилизировал, и совесть моя и не пикнула бы.
— Выходим, Руслан, — подношу ствол к его носу, — только штаны надень. И не ори.
Жду пока он застегнет ширинку, выкручиваю руку, пистолет втыкаю в спину. Так и идем сквозь толпу извивающихся тел.
— Куда вы меня ведете? — на воздухе Исмаилов немного приходит в себя.
— Проедемся тут недалеко. Поговорим, — заталкиваю его в подъехавший микроавтобус без окон.
Там уже сидят двое в наручниках, мои помощники постарались. Значит в бар мы уже не едем. Следующий пункт Бортников. Парнишка дома, ему нужно позвонить и вызвать на разговор.
Выхожу из машины, микроавтобус останавливается рядом. Отодвигаю дверь, они все трое жмутся в противоположному углу. Волной подкатывается тошнота. Ссыкливая гопота, какие же они все ссыкливые…
— Звони, — протягиваю телефон Руслану, — скажи своему дружку, что есть важный разговор о Покровской. Что ты ждешь его внизу. Пусть выходит. Вякнешь еще что-то, пристрелю на месте.
Они готовы сваливать все друг на друга, сдать друг друга сразу же, и я только укрепляюсь в убеждении, что детей здесь давно нет. Есть вполне устоявшиеся личности, чья мораль существует только в воображении их родителей.
Паша Бортников идет четвертым в микроавтобус, и мне поступает сигнал от помощников, что пятый на месте. Отлично, тогда едем.
Забираюсь в салон микроавтобуса, смотрю на испуганные лица. Пробую взять себя в руки, получается с трудом. Не могу не думать о том, что лучше я. Глеб тоже не может не согласиться, что при всех раскладах лучше, что это был я. Что бы мы с ним оба сейчас делали, если бы это были они?
Я бы на его месте наверное убивал. Но я никогда не буду на его месте. У меня нет дочери и не будет. Таким как я нельзя иметь детей, это первый и главный рычаг воздействия.
Смог бы я сейчас чувствовать себя на таком драйве, если бы знал, что мой ребенок может за это поплатиться?
Нет, никогда.
— Куда вы нас везете? — спрашивает Бортников. Он не то чтобы самый смелый, просто до конца не верит, что я могу жестить. А зря.
— Увидишь, — отвечаю, с преувеличенным вниманием разглядывая пистолет и стирая с него невидимые пылинки.
Микроавтобус сворачивает в лес и минут через двадцать тормозит.
— Выходим, — командую, открывая двери.
Подходят мои помощники, все в масках, как положено. Спектакль отыгрывается с соблюдением всех декораций. Подъезжает внедорожник, оттуда выходит Глеб и выводит пятого, Переверзева.
— Ну что, все в сборе? — широко улыбаюсь и потираю руки. — Можем начинать?