Дремеры. Проклятие Энтаны

Глава 14

Когда я пришла в себя, вокруг клубился черный туман.

Я огляделась в поисках остальных и камня-сердца, но не смогла различить даже своих рук – совсем как в переходе во время изгнания. Но на этот раз я ослепла и оглохла не полностью: я отчетливо видела клубы черного тумана, а со всех сторон слышался невнятный шепот.

Собравшись с духом, я шагнула вперед.

Тут же туман завихрился, засвистел, и я испуганно замерла, ожидая появления Теней. Но ничего не происходило. Никто на меня не нападал, не пытался задержать. Тени не кричали. Сжав кулаки – по крайней мере, попытавшись, – я двинулась с места, стараясь не обращать внимания на поднявшуюся черную круговерть.

Время стерло свои границы, исчезло.

Я всё шла и шла. Изредка до меня доносились обрывки каких-то слов и фраз, чье-то бормотание, но я чувствовала, что мне нужно не туда. И чуть не подпрыгнула от испуга, когда рядом раздался окрик:

– Вира!

– Кинн?

Развернувшись, я попыталась разглядеть его, но вокруг по-прежнему стоял густой туман.

– Вира! – снова позвал меня Кинн, и на этот раз я поняла, откуда идет голос.

– Я иду! – откликнулась я, вслепую двигаясь сквозь туманную пелену.

Кинн окликнул меня еще дважды, прежде чем туман выплюнул меня в трюм «Дартеллия». В нос тут же ударил запах смолы, соли и водорослей, а по коже побежали мурашки от прохлады. На корабль налетела сильная волна, и резкая качка едва не сбила меня с ног.

– Вира!..

Обернувшись, я увидела Кинна. Он стоял, сжимая прутья решетки, и неотрывно смотрел на меня. От его взгляда, такого серьезного, проникновенного, мое сердце сжалось от тоски.

Как же я по нему соскучилась!..

С трудом балансируя, я добралась до камеры и вцепилась в решетку. Арганит привычно холодил, и, не стерпев, я спросила:

– Это не сон?

Кинн улыбнулся уголком рта.

– Разве что он снится нам обоим.

– Но ведь… я не на корабле…

Он осторожно коснулся моей щеки: ладонь его пахла металлом и немного карандашом.

– Мне ты кажешься вполне реальной.

Я не удержалась и приникла к нему, уткнувшись в грудь и тая от знакомого тепла.

Не хочу, чтобы это заканчивалось.

– Тогда всё в твоих руках, – откликнулся Кинн, словно услышав мои мысли.

– Что ты?.. – Я не договорила, почувствовав на груди неожиданную тяжесть.

Отстранившись, я нащупала на шее веревочку и, потянув за нее, вытащила простой арганитовый ключ.

– Откуда?.. – с недоумением начала я, а потом мой взгляд упал на замок. – Что будет, если я попытаюсь его открыть? Кто-то помешает?

Я обернулась, подумав о даэрре Немее, но в трюме, насколько можно было судить, находились только мы вдвоем.

– Тебе никто не помешает, – заверил он тихо, и я вновь посмотрела на него.

– На самом деле?..

– На самом деле, – улыбнулся Кинн, теперь по-настоящему, широко, и от этой улыбки у меня захватило дух.

Я больше не хочу терять Кинна, не хочу с ним расставаться.

Подняв руку, я уже приготовилась вставить ключ в замок, но в последний миг замерла.

Для чего я здесь?

Улыбка Кинна медленно погасла.

– Вира?..

Грусть в его голосе резанула меня прямо по сердцу, и я едва удержалась, чтобы тут же не открыть замок. Вместо этого я сделала шаг назад и, глядя в такие родные серые глаза, прошептала:

– Прости. Спасибо тебе за всё. Я тебя люблю. – И непослушными губами добавила: – Я хочу, чтобы Серра навсегда очистилась от Теней.

Едва я это сказала, как Кинн вместе с камерой и ключом исчез и я осталась в тумане одна.

На меня нахлынуло одиночество, захотелось упасть на колени и разрыдаться. Однако клубы тумана, с шелестом свиваясь вокруг меня, подталкивали вперед. С трудом проглотив комок в горле, я двинулась дальше. Со всех сторон вновь раздались шепоты и чьи-то шаги, но они смолкали, стоило мне прислушаться.

Неожиданно впереди показалась незнакомая на вид дверь.

Как только я к ней приблизилась, она распахнулась, и я, собравшись с духом, переступила порог просторной, со вкусом обставленной гостиной. Зеленые плотные шторы были прикрыты, впуская лишь немного уютного закатного света. Над растопленным камином из черного жаростойкого деигнита висела старинная картина с видом на Альвионскую бухту, заполненную кораблями.

– Я надеялся, что мы еще раз встретимся, – раздался вдруг голос.

Я вздрогнула и наконец заметила сидящего напротив камина Имрока Дейна. Что он здесь делает?.. И почему?..

Глава Карателей был не только без маски, но и без обычной униформы: в темно-синем, изысканно вышитом шлафроке и в домашних туфлях. В руке он держал бокал красного вина – точь-в-точь отдыхающий отец семейства.

Если это сон, навеянный камнем-сердцем, то очень странный.

– Присаживайся, – пригласил Имрок Дейн, указывая на соседнее кресло.

С некоторой опаской я присела, чувствуя себя до крайности неловко. Его же, наоборот, ничего не смущало. Он долил себе вина, а потом, не спрашивая, наполнил второй бокал, стоявший на кофейном столике, и придвинул ко мне.

Он ждал меня?..

– Ты хотела со мной поговорить, – произнес он спокойным тоном, когда молчание с моей стороны затянулось.

– Я хотела?..

– Если бы это было не так, ты бы здесь не оказалась.

– Где это – здесь?

– В моем доме.

Внутри у меня что-то дрогнуло.

– Это… ваш дом?

Имрок Дейн кивнул на картину над камином.

– Это пейзаж кисти Антарриуса Дейна. Твоего прапрадедушки.

Мое сердце заколотилось так сильно, что перед глазами на миг всё расплылось.

– Я… Зачем я здесь?

Он повернулся, и я вновь осознала, как сильно мы похожи, но сейчас это не вызвало во мне протеста. Во взгляде его серо-голубых глаз я прочитала давнюю, тщательно скрываемую ото всех усталость. Едва слышно вздохнув, он сказал:

– Даже лучшие из нас ошибаются. Чем старше я становлюсь, тем больше в этом убеждаюсь… Я любил Мирию. По-своему, но любил. Однако жажда обладать осколками застила мне глаза. Я не оправдал доверия Мирии и разрушил собственную семью.

Он прищурился, с горечью наблюдая за ровно горящим пламенем.

– Она была хорошей женой и прекрасной матерью. Мне жаль, что всё так получилось. И мне жаль тех слов, которые я тебе тогда сказал.

Имрок Дейн вновь взглянул мне прямо в глаза.

– Ты не ошибка, Вира, – голос его дрогнул. – Ты моя дочь.

Мое горло перехватило, и я поняла, что не в силах ничего произнести.

– Я знаю, что многого не вернешь и многое не исправишь, – продолжил он, в этот момент еще больше напоминая обычного человека, – но всё-таки можно попытаться, пока не поздно.

Он медленно пододвинул ко мне второй бокал. Нерешительно взяв его, я уставилась в багряную жидкость, в которой отражались блики пламени.

– Я вижу твои сомнения, – проговорил Имрок Дейн, вновь откидываясь на спинку кресла. – Общая кровь не делает людей родными, думаешь ты. Но при этом ты ведь хочешь, чтобы я признал тебя, чтобы нашел в своем зачерствевшем сердце место для тебя и твоей сестры. Чтобы стал вам не меньшим отцом, чем для юноши, который однажды выбрал путь Карателя.

– Разве это возможно? – шепотом спросила я.

– Для тебя сейчас возможно всё.

Он вновь посмотрел на меня, и в его глазах вспыхнула печаль.

– Скажи, чего ты на самом деле хочешь?

– Я…

Слова вдруг комом встали в горле.

Эрен Линд не мой отец и никогда им не был. А мой реальный отец жив – он здесь, он готов признать меня, попытаться исцелить нанесенные раны и начать всё заново.

– Ты сейчас так похожа на Мирию, – произнес Имрок Дейн, и на этот раз я уловила в его голосе нотку гордости.

До боли прикусив губу, я уставилась в свое неверное отражение в бокале и наконец с трудом произнесла:

– Я хочу… чтобы Серра… навсегда избавилась от Теней, отец…

Кроваво-красное вино вдруг выплеснулось мне прямо в лицо. Пока я пыталась проморгаться, гостиная вместе с Имроком Дейном исчезла в клубах черного тумана.

Задрожав, как от осенней прохлады, я обхватила себя руками и продолжила идти вперед.

Туман как будто сгустился, ветер засвистел отчаяннее, тревожнее, и новые шепоты зашелестели со всех сторон, сбивая и отвлекая меня. Но что-то неутомимо звало всё дальше – и я шла, пока не почувствовала под ногами паркетный пол, а по бокам не заметила стены, обтянутые странно знакомыми шелковыми обоями. Еще через несколько шагов я оказалась перед открытой дверью.

Яркий свет лился из широких окон, отражаясь от белой лакированной крышки рояля. За этим инструментом я провела многие часы, тренируясь под неусыпным оком Неллы или играя для своего удовольствия. В зале кто-то знакомо чихнул, и, не выдержав, я зашла внутрь.

У дальнего окна, щурясь от яркого солнца, стояла Кьяра. В мантии Прислужницы она выглядела здесь особенно чужеродно.

– Ты…

Обернувшись на мой голос, сестра нерешительно улыбнулась.

– Это твой дом? Мне нравится. Я… могу попробовать? – она указала на рояль.

Я молча кивнула, не находя слов.

Кьяра прошла на середину зала и, откинув клавиатурную крышку, сыграла несколько аккордов, а потом смущенно на меня взглянула.

– Вообще-то я не особенно умею играть. Вот петь – да. Возможно, ты меня как-нибудь научишь?

Я медленно приблизилась к сестре, ожидая, что она вот-вот исчезнет, как Кинн и Имрок Дейн. Она же смотрела на меня прямо, открыто, без холодности и неприязни, и, казалось, знала, о чем я думаю.

– Ты такой же сон или видение, как… – не договорила я, понимая, что теряю всякое чувство реальности. Положив руку на крышку рояля, я ощутила тепло, идущее от нагретого солнцем лакированного дерева.

Кьяра с тихим стуком опустила клавиатурную крышку.

– Разве ты еще не поняла? – спросила она. – Всё это – твои самые сокровенные желания.

Она встала из-за рояля и поманила меня за собой, на диванчик. Как завороженная, я села рядом и уставилась на нее. Хотя Кьяра выглядела как обычно, она казалась другой – более взрослой, умудренной и… ласковой.

– Это всё неправда… – наконец произнесла я. – Камень-сердце не может… Невозможно полюбить кого-то против воли, а ты сказала… – я начала задыхаться, – ты сказала, что не хочешь, чтобы мы были сестрами…

Серо-зеленые глаза Кьяры погрустнели.

– Думаешь, я не пожалела о тех словах? Думаешь, не хотела вернуть их назад?.. – Она опустила взгляд. – Но я так и не смогла переступить через свою гордость и ненависть к маме, которую взращивала в сердце все эти годы… А еще эта моя глупая ревность к Нейту…

Она замолчала, захваченная эмоциями, а я смотрела, как безмятежно танцуют вокруг нее золотистые пылинки в лучах света. Мне отчаянно захотелось, чтобы этот момент откровенности стал правдой – чтобы мы нашли друг для друга нужные слова, чтобы отпустили обиды, чтобы преодолели пропасть между нами.

Кьяра встрепенулась, будто услышав мои мысли, – непривычно серьезная, сосредоточенная.

– Когда в усыпальнице Тайли достала нож, у меня чуть сердце не остановилось, – прошептала она. – И я осознала, как ужасно, эгоистично себя вела и что я себя никогда не прощу, если… – ее голос пресекся. – Я хочу, чтобы теперь всё было по-другому. Ты моя сестра, ты кровь от моей крови, и я хочу идти по жизни рядом с тобой, хочу видеть, что ты счастлива, хочу, чтобы мы стали семьей по-настоящему.

Она позволила тишине упасть между нами, а потом протянула мне руку.

Я никогда не плакала ни на чьих коленях, разве что в далеком детстве, у няни, которую почти не помнила. Но сейчас меня охватило нестерпимое желание уткнуться в темно-зеленую ткань и выплакать все слезы, пока родная рука успокаивающе бы гладила меня по волосам.

Сестра, сестра, сестра…

Я впилась ногтями в ладони и срывающимся голосом проговорила:

– Я хочу… чтобы Серра… навсегда… избавилась… от Теней…

Лицо Кьяры застыло, и она чужим, бесстрастным голосом произнесла:

– Твоя жертва принята.

В следующее мгновение всё поглотил черный туман.

Несколько секунд он клубился вокруг меня, повторяя отголоски моих последних слов, а потом сердце пронзил невидимый кинжал – прошел насквозь и повернулся.

От чудовищной, нестерпимой боли я закричала.

Кинжал повернулся снова. И снова. И снова.

Я кричала, кричала, пока окончательно не оглохла и не ослепла от собственного крика.

Свет. Откуда здесь взялся свет?

Распахнув глаза, я заморгала, на миг ослепленная. Попыталась двинуться, но тело сковало странное оцепенение.

Что со мной?

Вновь открыв глаза, я уставилась перед собой, пытаясь осознать, что происходит.

Это очередное видение? Или нет?

Я стояла бок о бок с Кьярой, прижимая палец к камню-сердцу, как и остальные, – будто Нейт всего секунду назад скомандовал: «Три!»

Вот только камень-сердце поменялся.

В нем больше не клубился черный туман. Камень стал прозрачным, а внутри танцевали золотистые искорки, которых с каждым мгновением становилось всё больше.

Судорожно вздохнув, я оторвала палец от камня, за мной последовали Кьяра и Ферн. Нейт пришел в себя последним, однако вместо того чтобы убрать руку, открыл отсек маячной лампы, затем взял камень, пламенеющий искрами, и опустил его в гнездо для люминария.

– Что ты?.. – начал Ферн, но не успел договорить. Едва Нейт закрыл отсек, лампа вспыхнула, и во все стороны хлынул свет.

Меня опалило горячей волной, и я беззвучно закричала, не в силах закрыть глаза, не в силах пошевелиться. Этот свет не слепил, но проходил сквозь тело, очищая, выжигая изнутри скверну Теней. Я чувствовала, как бьется в конвульсиях теневое сердце, как злобно рычит ирса, раздирая когтями мое нутро, как пронзительно кричат где-то, исчезая, Тени…

А потом всё прекратилось.

Опустошенная, я опустилась на колени, почти одновременно с Кьярой, а Нейт и Ферн – оба рухнули, не удержавшись на ногах.

Свет от камня-сердца опал, стал ровным, сдержанным, и темнота вновь прильнула к стеклам фонарной комнаты.

Получилось… Неужели у нас получилось?..

Я посмотрела на бледную сестру, на Нейта и Ферна, медленно приподнимающихся с пола. Прикрыв глаза, я прижалась лбом к прохладному постаменту и почувствовала, что от пережитого меня колотит крупной дрожью.

– И с чего ты решил это сделать? – сдавленным голосом спросил Ферн.

– Мне показалось, так нужно, – ответил Нейт, и Ферн едва слышно хмыкнул.

После этого долгое время все молчали, лишь слышалось наше шумное, прерывистое дыхание. А потом внизу, в комнате под нами, отчетливо скрипнула дверь.

– Ветер? – прошептала Кьяра.

Никто не успел ничего сказать. Зазвучали тихие шаги, и по трапу за спиной Ферна кто-то начал подниматься.

Ферн тут же вскочил и, схватив фонарь с люминарием, обернулся. Мы с Кьярой оказались чуть медленнее, а Нейт, вставая, и вовсе пошатнулся и ухватился за край чаши, едва не скинув стоявшую там шкатулку. В этот момент из люка показался юноша с длинными светлыми волосами. Он прикрыл глаза рукой от яркого света люминария, и я со смущением увидела, что он был без рубашки.

– Это еще кто? – изумился Ферн.

Не обращая на него внимания, незнакомец уставился в сторону лампы с камнем-сердцем и что-то прошептал.

– Эй! – громко окликнул его Ферн, шагнув ближе.

Юноша вскинул удивленный взгляд, словно заметил его только теперь. Ферн же, поставив фонарь на пол, скинул куртку и грубо сунул незнакомцу, пробурчав:

– Прикройся, что ли.

Мы с Кьярой торопливо отвернулись, и я почувствовала, как пылает лицо. Судя по всему, юноша был не только без рубашки, но и вообще совершенно раздет. Откуда он такой?..

Нейт, оправившись от слабости, подошел к Ферну, переставил фонарь обратно на край чаши и отчетливо произнес, обращаясь к незнакомцу:

– Кто вы и как сюда попали?

Юноша что-то тихо ответил.

– Ничего не понял, – признался Ферн. – Это он вообще на каком? – И тут же сам спросил: – Ты кто такой?

Нерешительно подняв голову, я увидела, что незнакомец нахмурился, а затем медленно и старательно произнес одну фразу. Рядом со мной охнула Кьяра, а у меня по коже побежали мурашки.

В школе наставник Луккиан выговаривал слова по-другому, но ошибки быть не могло: юноша говорил на древнесеррийском. Он повернулся в нашу сторону – я заметила его ярко-голубые глаза – и вновь заговорил. Теперь я наконец разобрала, что он сказал:

– Меня зовут Альканзар.

Альканзар?..

Мне вспомнилась мозаика из Храма Первых: юноша с длинными светлыми волосами, с полуопущенным взглядом ярко-голубых глаз. Но ведь…

– Вы поняли, что он там?.. – Ферн замолчал и застыл с приоткрытым ртом, и они с Нейтом уставились на Кьяру.

Сестра, не обращая ни на кого внимания, стянула с себя мантию. Оставшись в одной плотной сорочке, она прошла мимо потрясенных друзей и с благоговением протянула мантию юноше. А едва он неловко взял одежду и поблагодарил, отошла и пала на колени.

– Э… Кто-нибудь объяснит мне, что она делает? – пораженно поинтересовался Ферн.

Собственный язык показался мне неповоротливым, когда я произнесла:

– Он сказал, что его зовут Альканзар.

– Какой еще Альканзар? – непонимающе спросил Ферн, отрывая взгляд от Кьяры.

– Есть только один Альканзар. Последний из Первых. Младший сын Серры и Иалона.

– Последний из Первых? – повторил Нейт.

– Тот, который умер почти четыре тысячи лет назад? – удивительно спокойным тоном уточнил Ферн.

– Очевидно… он жив.

Или это кто-то очень на него похожий. И при этом говорящий на древнесеррийском. Появившийся посреди бури на необитаемом острове.

Голова у меня закружилась, и, чувствуя странный трепет, я опустилась на колени. Нейт, помедлив, последовал моему примеру. Ферн же остался стоять, с недоверием глядя, как, балансируя на трапе, Альканзар надевает темно-зеленую мантию.

– Это еще одно испытание? Или мы уже на том свете? – спросил он.

На это ни у кого из нас ответа не было. На Чертоги вечности этот древний маяк никак не походил, да и чтобы один из Первых появился вот так, без одежды? Страннее не придумаешь. А если это испытание, то какое? Зачем? Ведь камень-сердце уже очистился. Но если всё происходит на самом деле, то откуда здесь взялся Альканзар? И для чего?..

Альканзар, справившись с мантией, протянул куртку обратно, но вместо того чтобы отдать ее, указал на Кьяру и что-то настойчиво сказал.

– Да понял я, понял! Куртку – ей. А то бы я сам не догадался, – проворчал Ферн, забирая одежду у Альканзара, и, вопреки своему грозному виду, очень бережно накинул куртку на спину Кьяре.

Сестра приподнялась и всунула руки в рукава, кажется, лишь сейчас испытав неловкость – ее щеки заметно порозовели. Дождавшись, пока Кьяра оденется, Альканзар обвел нас всех сияющим взглядом, а потом попытался подняться к нам в комнату, но Ферн шагнул ему наперерез.

– Не так быстро, – с угрозой произнес он.

– Что ты делаешь? – прошипела сестра.

– Не знаю, кто этот чудик на самом деле, но, – повысил он голос, когда Кьяра возмутилась, – если это и впрямь тот самый Альканзар, вы что, забыли, чем он прославился? Я не позволю ему снова испортить камень!

Альканзар взглянул на Кьяру и что-то сказал.

– Он предлагает поговорить внизу, – перевела она.

– Еще бы, – процедил Ферн. – Всё что угодно, лишь бы подобраться к камню.

– Камень можно запереть в шкатулке, – предложил Нейт. – Без ключа он ее не откроет.

– Ладно, – нехотя согласился Ферн. – Скажи ему, чтоб спускался.

Кьяра, сбиваясь и краснея, передала Альканзару наше согласие. Улыбнувшись, он исчез в люке. После этого Нейт достал камень-сердце – искры в нем танцевали, завораживая своим движением, – и убрал в шкатулку. А Ферн, не спрашивая ничьего разрешения, спрятал ее себе в карман. Ключ от шкатулки Нейт передал мне.

Ферн спустился первым, за ним – Кьяра. Я уже собиралась последовать за ней, когда увидела, что Нейт, забирая фонарь с чаши, застыл, уставившись невидящим взглядом в темноту за стеклом.

– Всё в порядке? – окликнула я его.

Он встрепенулся и с легкой улыбкой ответил:

– Просто задумался. Без Теней так тихо… Непривычно. Интересно, сколько уже времени? Похоже, буря прошла.

Я поднесла к глазам циферблат – стрелки замерли как раз где-то перед закатом.

– Часы остановились, – сказала я.

Кивнув, он рассеянно заметил:

– Говорят, после бури самый красивый рассвет.

– Эй, вы что, застряли? – донесся до нас голос Ферна.

Нейт усмехнулся.

– Не будем заставлять Ферна ждать, а то он нам устроит.

Я улыбнулась в ответ и спустилась по трапу, крепко держась за поручни. Альканзар по пути пробудил люминарии в настенных светильниках, и в их ровном свете мне предстала необычная картина. Первый в темно-зеленой мантии, которая ему, худощавому, удивительно шла, сидел прямо на деревянном полу, скрестив ноги, и со спокойным любопытством смотрел на Ферна и Кьяру. Сестра последовала примеру Альканзара и уселась на пол, поджав под себя ноги и кутаясь в куртку. Ферн же остался стоять, сложив руки на груди, – вся его поза показывала недоверие и готовность защищаться.

Едва я оказалась внизу, как ярко-голубые глаза Альканзара встретились с моими, и я замерла. Сейчас, в свете люминариев, стало заметно, что, хотя по виду Первый казался ненамного старше Ферна с Нейтом, его взгляд выдавал другой возраст.

На трапе показался Нейт, и я, выйдя из оцепенения, заняла место на полу рядом с Кьярой – стоять в присутствии одного из Первых, как Ферн, я бы не смогла. Нейт поставил ненужный фонарь у лестницы, а сам сел справа от меня.

Альканзар улыбнулся и проговорил, коснувшись сначала своей груди, а потом указав рукой на нас:

– Меня зовут Альканзар, а вас?

– Он спрашивает, как нас зовут, – пояснила Кьяра и представилась первой.

Альканзар мягко повторил ее имя и вопросительно посмотрел на меня.

– Вира, – дрогнувшим голосом сказала я.

От того, как он произнес мое имя, у меня по рукам пошли мурашки. Казалось, это было не просто слово – он будто коснулся чего-то сокровенного в самой глубине моего сердца.

Это точно не сон и не видение? Мы разговариваем с одним из Первых?..

После меня представился Нейт, затем, с неохотой, Ферн.

Альканзар перевел взгляд на Кьяру и что-то спросил. Вопрос звучал знакомо, но я никак не могла привыкнуть к другому произношению.

– Он хочет знать, какой сейчас год, – перевела сестра и с запинкой ответила: – Четыре тысячи двадцать четвертый год со дня открытия Серры.

Первый изменился в лице и переспросил, очевидно уверенный, что ослышался. После того как Кьяра повторила, он какое-то время молчал, опустив глаза и впившись пальцами в мантию на коленях.

– Похоже, не только нас застали врасплох, – вполголоса заметил Ферн.

Нет, это слишком невероятно даже для сна! Первый, который не знает, в каком времени оказался?..

Я внимательно пригляделась к Альканзару. Он совсем не походил на того дерзкого и надменного Первого, о котором писал Йерм. Скорее, на скромного, смиренного юношу, который в свое время нашел признание у народа. И сама Праматерь Серра, по свидетельству Йерма, души не чаяла в младшем сыне – по-видимому, он умел искусно скрывать свою истинную природу.

Наконец Альканзар глубоко вздохнул и, подняв голову, приложил руку к груди и произнес какие-то слова благодарности.

– Он благодарит нас за то, что мы пробудили камень-сердце и… его тоже.

– В каком смысле – мы его пробудили? – спросил Нейт.

Альканзар что-то проговорил, и я вздрогнула, разобрав только одну фразу: «Каково сердце, таков и камень».

Откуда он это знает?

– Что он сказал? – нетерпеливо спросил Ферн, когда Кьяра, чересчур чем-то пораженная, замешкалась с переводом.

Сглотнув, она прошептала:

– Он сказал, что когда мы были в усыпальнице, то видели его могилу. На ней высечено: «Каково сердце, таков и камень». Он… был там.

Брови Ферна взлетели вверх.

– Там – это где?

– Он имеет в виду тот древний саркофаг? – потрясенно спросил Нейт.

– Он вылез из саркофага?!

От громкого голоса Ферна мы все вздрогнули и одновременно посмотрели на Альканзара. Он же спокойно улыбнулся.

– Это… – Ферн запнулся. – Это…

– Это объясняет, почему он без одежды, – закончил за него Нейт. – За столько лет…

– Нет, не объясняет! – взорвался Ферн. – В смысле… Плевать на одежду! Четыре тысячи лет – в каменном саркофаге? Вы что, совсем? Он же нам голову морочит!

Кьяра раздраженно на него шикнула.

– Он один из Первых! Они все жили долго, по полтысячелетия!

– Да, но… в саркофаге?!.

– Давайте перестанем тратить время и выслушаем Альканзара, – довольно резко сказал Нейт. – Когда еще мы сможем узнать его версию истории? А уж потом разберемся, морочит он нам голову или нет. – Он отвернулся от негодующего Ферна к Кьяре. – Пожалуйста, попроси его рассказать про камень-сердце и про то, как он оказался… в усыпальнице.

После небольшой заминки сестра задала вопросы, старательно произнося каждое слово.

Обведя нас внимательным взглядом, Альканзар заговорил, и его рассказ целиком захватил меня. Поначалу я улавливала лишь отдельные слова, но постепенно, привыкнув к произношению, начала понимать целые фразы и даже предложения – еще до того, как их переводила Кьяра.

– Этот камень – камень-сердце – не должен был здесь оказаться. Он не принадлежит этой земле. Матушка… совершила ошибку, привезя его с собой, и совершила еще большую ошибку, пробудив его. Она сама призналась мне в этом перед смертью.

Я слушала его, затаив дыхание. Неужели он сейчас говорит о самой Праматери Серре? Она… в чем-то ошиблась?..

– Матушка очень любила нас, – негромко продолжил Альканзар, – и хотела, чтобы жизнь на новой земле была счастливой и доброй, поэтому она не только благословила нас даром камневидения. Силой своей любви – и своей жертвой – она пробудила камень-сердце. Однако она слишком поздно поняла, что этот камень – как заточенный нож: может освободить от пут, а может лишить жизни.

– «Каково сердце, таков и камень», – невольно произнесла я.

Альканзар вперил в меня взгляд и медленно кивнул.

– Это слова матушки. Пока все праздновали, родители призвали меня в свой шатер и открыли мне правду: о том, что матушка отдала свою жизнь взамен нашего благополучия, и о том, что, если камень попадет в нечестивые руки, великая беда и скорбь обрушатся на эту землю. Чтобы избежать этого, родители попросили меня стать Хранителем камня-сердца.

– Почему именно его? – спросил Ферн.

Когда Кьяра перевела вопрос, в глазах Альканзара мелькнула печаль.

– Я не хотел быть Хранителем. Умолял, чтобы на меня не возлагали подобное бремя. Но родители настаивали. Все мои братья и сестры уже создали свои семьи, им надо было заботиться о них – о взращивании нового народа, об освоении новой земли.

– А как же Энтана, она ведь была не замужем? – спросил Ферн. И, похоже, Альканзар его понял, потому что ответил, не дожидаясь перевода:

– Я первым предложил сестру на роль Хранительницы, однако, к моему удивлению, родители выступили против. Матушка тогда сказала: «В сердце твоей сестры есть червоточина, ей нельзя доверять этот камень».

На этих словах Кьяра нахмурилась, и мы все переглянулись. Неужели Праматерь Серра и впрямь так сказала, или Альканзар очерняет Энтану? Словно не замечая наших взглядов, он продолжил:

– Мне было странно слышать подобные слова о старшей сестре – всегда рассудительной, сдержанной, самоотреченной, – и, к великому сожалению, тогда я не внял им. Однако же из послушания согласился стать Хранителем и принес клятву оберегать камень-сердце даже ценой собственной жизни. – Он поднял взгляд в круглое окошко и после долгого молчания продолжил: – Матушка заклинала меня, чтобы я не открывал правду своим братьям и сестрам, и особенно Энтане, дабы не искушать их. И на это я согласился, хотя в душе доверял им и считал, что никто из них не посягнет на сокровище. Почувствовав мои сомнения, отец настоял на том, чтобы испытать родных. Он сказал, что, как только матушка отойдет к Предкам, он возьмет на себя обет молчания, рассказать о назначении Хранителем придется мне самому, и тогда каждый явит свое истинное лицо.

Я вспомнила «Падение Альканзара». Йерм писал, что Первые изумились, когда после похорон Альканзар заявил, что родители назначили его Хранителем, и многие были против, но Энтана поддержала брата, и ее голос оказался решающим.

Альканзар чему-то невесело улыбнулся.

– Братья – все, кроме Нумма, – оскорбились тем, что меня выбрали вперед них. Сестры были настроены более миролюбиво, но, если бы Энтана проголосовала против, я бы не стал Хранителем. Впоследствии она не уставала об этом так или иначе напоминать. Но тогда я воспринял ее поддержку как знак того, что родители заблуждались. Энтана, как самая старшая, имела больше всех права возмутиться моим назначением, однако она не только не возмутилась – она не воспользовалась моментом к собственной выгоде, хотя могла бы. Я еще не знал, что сердце сестры полыхает от зависти и что она готовит мне отмщение.

На этих словах голос Кьяры, старательно переводящей рассказ Альканзара, дрогнул.

Помолчав, Первый с явной горечью продолжил:

– Я так верил в мудрость и рассудительность Энтаны, что не замечал, как год за годом она плела вокруг меня паутину интриг. Она нашептывала братьям и сестрам клевету и ложь, настраивая их против меня. Приносила вино, в которое были подмешаны отвары, вызывающие забывчивость и рассеянность. И всё это так ловко, так незаметно, что, когда я прозрел, оказалось слишком поздно. Она добралась до камня-сердца – и он погас, а я стал преступником.

В комнатке упала звенящая тишина.

Я смотрела на Альканзара, не в силах уразуметь услышанное. То есть как? Это Энтана погасила камень-сердце?

– И как она это сделала? – резко спросил Ферн.

Альканзар ответил не сразу. Казалось, воспоминания причиняют ему настоящую боль.

– Однажды, после очередного совета, на котором я имел неосторожность поставить решение Энтаны под вопрос, что вызвало большой спор, сестра пришла ко мне поговорить и принесла по своему обыкновению вино. Но уже с первого бокала голова у меня закружилась и мной овладела слабость. А сестра, будто бы не замечая, поднесла мне новый бокал – чтобы ее не обижать, я выпил и его. От этого мне стало так плохо, что я сполз на пол. Еще ничего не понимая, я попросил Энтану о помощи, а вместо этого она встала надо мной и заговорила: о том, что я недостоин быть Хранителем, что это ее место по праву рождения, что родители поступили с ней несправедливо. С ее языка слетали злые слова – слова зависти и ревности, слова обиды и оскорбленной гордости. – Немного помолчав, он продолжил: – Я пытался ее вразумить, но она ничего не слушала. Она насильно влила в меня еще вина, а затем перевернула в доме всё вверх дном, сказав, что к утру я всё забуду, а братья и сестры, увидев мое беспутство, отдадут камень-сердце ей. Лишь тогда я понял, что сестра настолько погрузилась во тьму, что стала не способна узреть саму себя – узреть ту, какой она стала. Я пытался ее предостеречь, сказать, что камень в ее руках принесет беду, но голова моя кружилась от выпитого, и вместо этого я проговорился о том, что камень-сердце откликается на сокровенные желания сердца. – Он глубоко вздохнул. – Как только она это услышала, она тут же стала искать камень, пользуясь тем, что я не мог ей помешать. А найдя его… прокляла меня.

Последние слова Кьяра перевела шепотом.

– Прокляла? – пораженно переспросил Нейт, я же едва смела дышать от напряжения.

– Энтана завидовала мне и в своей зависти приписывала мне свои желания. Она считала, что больше всего на свете я жажду славы и признания, и захотела меня этого лишить. – Взгляд Альканзара застыл. – Она взяла камень-сердце в руки и сказала с силой и яростью: «Я хочу видеть, как ты падешь: как братья и сестры поверят твоему позору и отвернутся от тебя, как те, которые сегодня тебя почитают, завтра о тебе забудут и ты скончаешься один, лишенный всего, даже своего имени, в безвестности».

Волосы на моих руках встали дыбом.

Альканзар, последний из Первых, о котором никто ничего толком не знает, которому не посвятили ни единого храма, ни дня недели, – неужели он обязан всем этим своей родной сестре?..

– Значит, это проклятие Энтаны погасило камень-сердце?.. – вполголоса проговорил Нейт.

– Если камень исполнил ее желание, то что она отдала взамен? – спросил вдруг Ферн.

Когда Кьяра перевела его вопрос, Альканзар ответил:

– Покой. Она надеялась, что мое падение принесет ей радость и успокоение, но ни одного дня своей долгой жизни она не знала покоя. Она жаловалась, что я прихожу в ее снах и даже наяву, обличая ее и призывая открыть правду. Но она предпочла отойти к Предкам, так и не раскаявшись в содеянном.

– Кому это она жаловалась? – непонимающе уточнил Ферн.

Альканзар с грустной улыбкой сказал:

– Мне. После того как она меня опоила, я очнулся в камере и узнал, что меня обвиняют не только в неподобающем поведении, но и в том, что я неведомым образом погасил камень-сердце. Как и обещала Энтана, я и впрямь забыл, что произошло накануне, однако знал, что никогда бы не посягнул на камень. Я пытался говорить с братьями и сестрами, но мне никто не верил, даже Дея, которая всегда относилась ко мне с большей теплотой, чем другие. Так, вопреки заветам родителей, Энтана стала Хранительницей, а меня после долгих допросов, по ходатайству Деи, сослали на этот маяк быть простым смотрителем.

– На маяк? – не удержалась я. – Не на… заброшенный остров?

Альканзар с любопытством посмотрел на меня.

– С чего вы взяли, что это был заброшенный остров?

Я смутилась и, искоса взглянув на Кьяру, с запинкой ответила:

– Ученик Энтаны, Йерм, написал книгу «Падение Альканзара». Я читала ее, и там…

К моему удивлению, Первый рассмеялся, только смех этот был невеселым.

– «Падение Альканзара»? – повторил он. – О, Энтана была от этого сочинения в восторге! Называла своим величайшим творением…

– Величайшим творением? – переспросила я, когда Кьяра перевела.

– Энтана могла заставить человека поверить во всё что угодно и искусно смешивала правду с ложью. Йерм наверняка считал себя особенным, раз она приблизила его к себе, поделилась величайшей тайной… Он даже и помыслить не мог, что первая из Первых ему лжет, и с искренней преданностью написал это… «откровение».

Ферн нахмурился.

– Что-то здесь не сходится. Ведь этот Йерм застал смерть Энтаны… Откуда тогда Альканзар узнал о книге? Он к тому времени уже лежал в своем… в усыпальнице.

Вопрос Ферна нисколько не смутил Первого.

– Соглашаясь сослать меня на маяк, Энтана считала, что это станет моим худшим наказанием: быть рядом с людьми, при этом оставаясь в одиночестве и неузнанным, до тех пор пока я не умру. Однако же я не умер. После того как камень-сердце погас, я сам стал временами проваливаться в странное забытьё. А однажды я просто не проснулся. Я слышал, что происходит вокруг, но не мог ни пошевелиться, ни отозваться. – Альканзар посмотрел на свои руки, потом еле слышно вздохнул. – Меня обнаружил единственный человек, которого пускали на остров, бывший стражник. Он сообщил братьям и сестрам, что́ со мной случилось. Дея пыталась меня разбудить, привести в чувство, но ничего не помогало. Тогда она попросила перевезти меня на материк. Но Энтана была против. Она сказала, что это моя расплата за содеянное. Аир вытесал для меня специальный саркофаг, сберегающий тепло и пропускающий воздух, который можно было открыть изнутри, и меня похоронили здесь, на маяке, как безымянного смотрителя. Проклятие Энтаны исполнилось.

– А откуда там появилась надпись про камень? – спросил Нейт.

– Тот стражник, который меня нашел… Я видел, что у него доброе сердце, и однажды, до того, как уснул, рассказал ему свою историю – всю, без утайки. Он поверил мне, но ничем помочь не смог: кто он был такой, чтобы выступать против Энтаны?.. Однако, когда меня похоронили, он предложил стать новым смотрителем, чтобы никто не узнал о моей тайне. А после его смерти смотрителем стал его сын – именно он вырезал на моей гробнице эту надпись.

Я внезапно вспомнила слова Карателя Дерри о том, что несколько смотрителей подряд утонули. Это ведь была случайность или?..

– Раз в год Энтана приезжала сюда, садилась у моей гробницы и рассказывала о том, что меня все забыли. Хвасталась, что выстроила беседку, чтобы любоваться маяком, и одновременно жаловалась, что я каким-то образом тревожу ее покой. А в свой последний приезд читала «Падение Альканзара».

От этой картины меня передернуло.

– Но почему он уснул и проспал всё это время? – спросил Нейт.

Взгляд Первого стал сосредоточенным, серьезным.

– Потому что клятва Хранителя, которую я дал, – это не просто слова. Отец, принимая ее, стал моим поручителем и скрепил ее своей жизнью. С тех пор между мной и камнем-сердцем неразрывная связь: я чувствую его, слышу его зов… Я испытал боль, когда его раскололи. Когда же его осквернили тьмой, я погрузился в кошмар, от которого вы меня пробудили. И до той поры, пока я не сдержу клятву полностью, я не могу умереть.

– Что значит – полностью? – нахмурился Ферн.

– Я поклялся, что, если кто-то посягнет на камень-сердце, я буду должен вернуть его туда, откуда он был привезен, – за Штормовые моря, в Те́нниум.