новые берега

I

…повернулась плечом и уткнулась в плечо,

лоб был влажен, хотеть не хотелось ещё,

но ещё обвивала меня горячо,

дышишь… бедный скелетик… костяная нога…

жизнь, конечно, кромешна, разлука туга,

входим на вдохе в новые берега,

свет смежает глаза, жизнь наощупь бредёт,

за зазором зазор тёплый выдох прядёт

черносветлый узор — коридор — так вперёд…

II

В влажные клеммы любви — вход, распалённый сердечник,

в спас и замес на крови вдвинуты горла и плечи.

Нас заплетает узор рёбер, коленей, лопаток.

Выступ вступает в зазор — в правильный миропорядок.

Кто там, смешав нас, следит сверху за нами бессонно,

грудь прижимая к груди, гонит в сосудиках солнца,

в рысь замираний, рывков, так вылезают из кожи —

вон из костей, из гребков рук к прошивающей дрожи.

Вобранный воздух во ртах вогнут в гортанные трубы,

в вырытый ход для крота в общей норе носогубой.

Головы в душном дыму, в палево-голом угаре…

Нечего делать уму в сомкнутой в целое паре.

Ева, Ревекка, Рахиль, Лия, Эсфирь, Магдалина —

ветра горячего пыль, света светящая глина,

выгиб ребра моего, выломанного из рёбер…

Мне хорошо, на него солнце Эдема угробив.

III

Я не руками, ртом касался,

груди мерцающей и плеч,

подставленных… и свет мой освещался,

но как немел язык, темнела речь.

Едва ли сознавая, создавали

мы что-о нежное, чему названий нет…

Лежали улицы — карандаши в пенале

да детский дребезжал велосипед.

И губы целились и локти улетали,

так птицы бедные кружат у тайных гнёзд,

когда мы ненадолго замирали,

и слышали… как мир огромен, прост.

IV

…до сердцевины кости

состоять из кого-то другого

глазом косить на себя не узнавая себя

вот мы какой головоломкой для Бога

стали перепутавшись снами

и явью и пальцами и

серединами

тел

головами в бездонные стороны ночи

в карие-серые-синие очи

всех кто до нас занимался вот этим

дивным

в котором я потерял твой

ты мой

колошматящий сердцем предел

V

Бьются пойманной рыбой, но сеть всё не рвётся, не рвётся,

тянется только густая её ячея,

рот достаёт, как звезду на ведре, из колодца

горла, какое-то сиплое «я-а-а»,

лучше рычать… и по клейкому телу,

вытянуть этот рык, этот вой…

Боже ты мой… глядят в пустоту обалдело

веки слепые, ресницы по краю, под вздрагивающей слепой скорлупой.

VI

…здесь мы не умерли и нас не настигла

наша слепая судьба, но вроде тигля

для алхимических опытов по чернокнижью

нашего времени, — дни переплавят и выжгут

плоть, что болела, любила, хотела

то табаку, то вина-винограда, то тела, —

и то ей больно, то жарко, то колко, то нежно…

вид наш посмертный скелетом и черепом брезжит

через неё, через червям в обработку,

то что ласкала она, что целовала в охотку.

Выплави что-нибудь вечное, что не растает,

из того, что потом лопухом зарастает,

а как живёт — всё то рыщет любовного лона,

на побережьях бетонных под нервным прибоем неона.

VII

Вот где бессмертье мгновенное наше —

миг пробиваемый вглубь — в позвоночник времён,

тьма обернулась — голою — шасть из рубашек —

в искрах бенгальских на икрах под резким ребром.

Резвые мы и нарезаны зверски ломтями,

жри нас бессмертье, за груди кусай, за мослы,

мы растолкаем друг дружку, подвздошьем, локтями,

мы не в такие ещё заплетёмся узлы.

Вещая буква ночей, осьмилапый ероглиф сопящий,

кто прочитает замятое, потное это письмо,

а запечатает, — бросит в голубенький ящик,

чудная вещь… оно адрес поставит само…

VIII

Тот кто нас надышал на стекло мировое,

на туманный налёт, а потом прочертил

наше ранимое тело живое,

далеко отошёл, да и нас погулять отпустил.

Всюду чудится глаз Его, мнится слух Его напряжённый,

даже когда неподвижно лежим, вроде спутанных змей, —

жжётся Он… что ж, зализывай край обожжённый,

как дитя неразумное, от костра отойти не сумев.

И чем дольше живём, тем становится зрение чётче,

будто вышел из пламени через редеющий дым,

проясняются улицы, ночи, шумящие светлые рощи,

может быть, наконец, мы лицо Его в них разглядим.

Загрузка...