Другое небо

На тротуарах, чистых как невесты,

среди любителей-собаководов,

детей плетущихся из школы,

встречаю я приход весны,

всё время небо ощущая над собой,

как будто возвращённое из ссылки.

Читаю… и глазам не верю —

да нет же, точно, вон какая надпись,

глядите сами: ГОЛОВНОЙ ЗАВОД.

Там неуклонно движется конвеер,

и головы, и головы плывут,

и кто-то им прикручивает уши,

привинчивает бородавки,

лекалом меряет косые скулы,

лопаточкой ровняет крылья носа

и кто-то прорезает рты;

занесена рука и ставит штамп на темя —

чернильный треугольник ОТК,

а после шёлковою ниткой пришивает

весёлые блестящие глаза.

Куда ни двинешься — глядят из подворотен

хранящие убитый снег дворы.

Домишки смотрят точно с перепоя —

помятые и грязные ужасно,

и каждому течёт за воротник.

Вот-вот они, болезные, очнулись

и окнами блуждающими водят,

как будто потерялись здесь и надо

им срочно отправляться на вокзал.

Звоню приятелю, узнав мой голос,

он спрашивает — Как? Ты в Горьком? —

И я не знаю, что ему ответить,

что, собственно, имеет он в виду:

в подпитьи ли, обмане, заблужденьи,

весельи, я не знаю, право,

но в чём-то «горьком» явно нахожусь

(а детям тут охота крикнуть «сладкий»,

противно детям «горький» говорить).

Разглядываю лица и одежду:

знакомых нет (и не было быть может)

и надо жизнь здесь начинать с нуля,

как набирают телефон бесплатный:

— Алло! Пожар! Милиция! Больница…

Или: «Прошу вас, назовите номер.

Здесь жил когда-то старый мой приятель.

Его зовут…» и назову его.

А мне ответят: «Нет такого». Ишь ты!

Как любят «нет такого» говорить.

Да разве я кого-то переспорю?

Вот я в витрине скромно отражаюсь.

Вот в трубку телефонную дышу.

А всё ж, желаете до правды докопаться?

Могу вам адрес тут же обозначить:

там есть стеллаж, как постамент, из стали,

под изваяньем юности бумажным,

взгляните сами — кто стоит на «А»?

А здесь я прохожу под тыщей окон,

дымлю своей двадцатой папиросой,

блаженно забывая о зиме.