Друиды

Глава пятая

Мое обучение продолжалось. Все чаще занятия проходили на лесных полянах. Менуа хотел, чтобы я внимал мудрости деревьев, «познал дуб», как он сказал.

— Когда люди были еще только замыслами Творца, деревья уже росли здесь, — наставлял он меня. — Леса помнят больше, чем мы, в своих корнях и ветвях они хранят древнюю мудрость. По природе своей они щедры. Все, что от тебя требуется — открыться этой щедрости и принять то, чему они захотят тебя научить.

И я учился слушать деревья. Кроме меня среди моих ровесников не нашлось никого, кто годился бы в ученики друидам. Менуа с сожалением говорил о давних годах, когда одаренных ребят хватало, и лес звенел голосами, распевающими ритуальные песни. Он не мог объяснить, почему теперь их стало так мало, и переживал из-за этого.

— Ну, уж как есть, так есть, — вздыхал он. — Раз нет других, будем учить тебя.

Мы сидели на маленькой поляне, он — на упавшем дереве, а я на земле, возле его ног. Темой сегодняшних занятий был греческий язык, и мы обсуждали понятие натурфилософии; именно так греки называли искусство друидов. Менуа неизменно восхищался греками; он знал их писания и обычаи. Да что там говорить! Менуа знал почти все.

— Греки понимают нас лучше римлян, — говорил он. — Римляне зовут нас жрецами, но они ошибаются. Во времена моей молодости эллины торговали с карнутами, и тогда они звали нас философами. Когда я выучил их язык, то понял: они были правы. Давным-давно греки свободно путешествовали по всей Галлии. Это было еще до того, как римляне их покорили. Эллины были интересными людьми, они тонко понимали окружающий мир. Однажды я говорил с греком, он называл себя географом. И, представь, он легко понял и принял суть нашего учения, словно и сам был кельтом.

— Я, честно говоря, не очень понимаю эту суть, — признался я. — Ты часто говоришь о том, что есть разные представления, но одни соответствуют истине, а другие — нет. Но что ты при этом имеешь в виду? С чем можно сравнить представления?

Менуа указал на крону ближайшего дерева.

— Вот, смотри. Я покажу тебе на примере. Видишь, как переплетаются свет и тени в кроне? От звезды до дерева, от муравья до человека каждая сущность есть фрагмент творения, каждая — часть единого замысла Творца; все они встроены в модель бытия, непрерывного полотна, протянутого от потустороннего мира до нашего. В этой модели все пребывает в постоянном движении, соединяя нас в жизни и в смерти с Источником Всего Сущего.

— Но как вы решаете, что соответствует модели, а что — нет? — Я таращился на дерево, но видел только листья и ветки.

Менуа медленно кивнул.

— Вот! Ты, наконец, задал один из главнейших вопросов. Когда ты узнаешь ответ, когда поймешь его, ты станешь друидом. Но ничто кроме опыта не научит тебя видеть и ощущать структуру мира в тебе самом, в твоих собственных костях и в твоей крови.

М-да... Я-то надеялся на более конкретный ответ. Наверное, мое лицо слишком ясно выразило разочарование, потому что друид улыбнулся.

— Я не могу просто взять и вложить в тебя свой собственный опыт. Тебе придется нарабатывать его самому. Но о нашей модели мира я расскажу.

— Удачливые люди стремятся познать и понять законы этого мира. Поверь, Айнвар, нет никакой удачи, это просто слово, одно из тех, которыми описывают мир. Тем, кому удается сознательно или по наитию следовать истинным представлениям о мире и о себе в нем, считай, повезло. Без всяких сложностей они чувствуют, что можно, а что нельзя, и тем самым живут в мире с силами творения. Когда они отходят от верного представления, они теряют связь с этими силами и, следовательно, уже не могут видеть события и влиять на них. Тогда мы говорим, что этим людям не повезло. Если у тебя все получается, значит, ты понимаешь замысел. Если нет, значит, перестал понимать.

Мое сознание зацепилось за одно из слов, как шерстяная нитка цепляется за колючки ежевики.

— Ты сказал «по наитию». А что это значит?

Тонкая паутина морщин разбежалась в уголках глаз Менуа, когда он улыбнулся.

— Это называется интуиция — голос духа внутри тебя.

Дух внутри! Мне уже говорили об этом. Я же слышал его, когда кто-то или что-то подсказало мне нагрузить Крома камнями.

— Да, наверное, я понимаю. Однажды я слышал...

— «Однажды» не годится, Айнвар, — заметил друид, — Ты должен слышать духа чаще, нет, ты должен слышать его всегда.

— Но я не умею...

— Вот этому я и буду тебя учить. Начнешь с того, что научишься слушать голос земли. Мир природы и мир духов связаны замыслом Источника, помнишь? Большинство людей не дают себе труда слушать голоса природы, да и о замысле не помышляют.

Я снова, уже внимательнее, взглянул на верхушки деревьев. Менуа усмехнулся.

— Речь не о глазах. Я имел в виду внутреннее зрение. Используй свой внутренний глаз.

— Что такое «внутренний глаз»?

— Одно из чувств твоего духа.

— Ты думаешь, он у меня есть?

— Конечно. Люди приходят в этот мир со своим духом. Это он оживляет плоть. Дети общаются с ним каждый день. Вспомни свое раннее детство, Айнвар. Разве многие вещи не были для тебя само собой разумеющимися? Разве ты не видел многое из того, чего не видят взрослые? Вспоминай. Вспоминай!

Его голос удивительным образом проник внутрь меня. Мгновение ничего не происходило, а потом на меня обрушился водопад памяти.

Я вспомнил себя ребенком, чья голова едва доставала до пояса Розмерты. Но уже тогда я точно знал, что у нас в доме живет еще некто. Я считал, что и другие об этом знают, что это в порядке вещей. Тени... Едва уловимые движения... А уж ночь за дверями и вовсе была плотно населена. В этом у меня не было ни малейших сомнений.

Я не боялся темноты; я же сам только недавно вышел из тьмы маминой утробы. Смутное, едва уловимое воспоминание всегда брезжило на краю моего сознания. Оно звало куда-то. Даже в глубоком детстве. Темнота манила меня, любопытство не давало покоя. Как же я мог забыть? Ведь я столько раз выскакивал по ночам за дверь, стремясь отыскать там потерянное волшебство, а Розмерта выскакивала за мной, ругаясь и квохча, как курица над цыплятами.

— Да, я помню, — тихо проговорил я.

— Вот и хорошо, — удовлетворенно ответил Менуа. — Значит, тебя можно научить. — Он засучил рукава своей мантии, обнажив все еще сильные руки, поросшие серебристыми волосками. Над поляной жужжали пчелы. Земля была теплой и приятно пахла, у листьев тоже был свой особенный запах.

— Сначала научись пребывать в покое, — сказал учитель. — Ты должен освоить неподвижность. Представь, что твое тело — совсем пустой открытый мешок. Твой дух удерживается в твоем теле только волей. Ослабь волю и отпусти свой дух на свободу. Пусть он летит среди деревьев, как утренний туман. Если не научишься освобождать свой дух, — между прочим, он бессмертен, — однажды может случиться так, что он окажется заперт в больном, слабом теле, и придется ему сопровождать это тело в могилу.

Образ духа, в отчаянии бьющегося в моем мертвом теле, поразил меня настолько, что я дал себе твердое обещание во что бы то ни стало научиться освобождать его. Я начал практиковать неподвижность, а это было очень не просто! Пока тело каменеет на поляне, я старался позволить моему духу бродить, где он хочет. Ничего не получалось. Я казался сам себе запечатанным в каком-то кувшине.

— Ты слишком напрягаешься, но это совсем не помогает сосредоточиться, — ругал меня Менуа. — Ты думаешь о суставах, о мышцах, о том, чего они хотят, удобно ли им, а это все не нужно. Твоё тело не отвечает тебе, Айнвар. А тело это еще не весь ты.

Я удвоил усилия. Лето, которого мы так ждали и просили, пришло и обосновалось надолго. Учиться на природе можно было от восхода до восхода. Со временем я научился не думать о теле, как о себе. Это просто была самая видимая часть меня, дом, в котором я временно живу. Стало немного легче.

Затем однажды утром я услышал жаворонка; просто услышал, как поет жаворонок. Но в какой-то момент меня пронзила чистота музыкальных звуков, вплетенных в огромный хор других голосов. И я воспринял этот великий хор не слухом, а своей предварительно успокоенной душой. В возбуждении я сорвался с места и побежал искать Менуа, чтобы сообщить ему об успехе. Наверное, слова, которыми я пытался объяснить ему свой опыт, годились только для обычных переживаний, но он понял.

— Ну что ж, вот и начало, Айнвар. Теперь ты сможешь ощутить истинную гармонию где угодно. Услышь, увидь, почувствуй. Где ты хотел бы начинать?

Я немного подумал.

— Скажи, а могу я попросить телохранителя из воинов для себя? — спросил я.

Менуа кивнул. Он даже не поинтересовался, зачем мне телохранитель.

Я выбрал воина по имени Тарвос. Он должен был наблюдать за мной, а того пуще — за волками. Вот кого я действительно опасался в лесу. Я ведь собирался ночевать здесь, среди деревьев, без стен вокруг и без крыши над головой.

К вечеру мы ушли в лес: я и мой пробужденный внутренний дух. Нас сопровождал Тарвос. Найдя уютное местечко у подножия невысокого холма, я попросил Тарвоса отойти подальше, но так чтобы он меня услышал при необходимости. По его виду было понятно, что он думает о свихнувшихся друидах, особенно об их учениках. Но моим учителем был сам Менуа, и не воину сомневаться в его решениях.

Я спел песню для заходящего солнца, закутался в плащ и лег. Я ждал и ждал, но ничего не происходило. К рассвету я чувствовал себя только продрогшим и голодным, но решил не останавливаться.

Следующие восемь ночей я провел в лесу. Тарвос, такой широкий, словно он проглотил бочку, все время бормотал что-то себе под нос хриплым голосом и то и дело, совал копье в кусты, проверяя, нет ли там кого злонамеренного. Заодно ночами я повторял уроки Менуа, наставлявшего меня в науке распознавания звезд и их путей на небосводе. Девятая попытка оказалась удачной. Я услышал музыку ночи.

К середине ночи луна зашла. Поднялся ветер. Деревья заиграли странную волнующую музыку. Звуки то нарастали, то спадали, им вторили волнообразные движения крон. У каждого дерева оказался свой голос. Дубы скрипели, буки стонали, гудели сосны, ольха шептала, тополь болтал без умолку. Я лежал неподвижно и тонул в звуках. Тогда-то все и началось.

Я был захвачен ритмом танца, восторженного и возвышенного. Этот танец длился от века, с тех пор, когда никакого Айнвара на свете не было. Я растворился в ветре, ветвях и листьях, я был кроликом в тесной норе; совой, плывущей в ночной темени на широких бесшумных крыльях. Я слышал, как стадо выходит на далёкий луг. У каждой коровы был особенный голос, который пастух легко узнавал среди других; каждое мычание заполняло строго определенное пространство в большем звуковом объеме, включающем и мое собственное дыхание, и стрекот кузнечиков на травинках, и шелест капель дождя на листьях. Я ощущал влагу и на своих щеках. Наверное, шел дождь. А может, это были слезы от невыразимости красоты ночной песни... Ночь пела. Земля пахла подгнившим деревом и нежными побегами, что протискивались в темноте сквозь почву, питаясь разложением, смертью, рождаясь из них в великой гармонии мира, переходя из одной жизни в другую. Я не выпадал из общего ритма. Я был землей, ночью и дождём; я был на вершине бытия, лишенный ощущений времени, слуха и зрения, и нисколько в них не нуждавшийся. Я был. Это был экстаз!

— Айнвар? Айнвар!

Я с трудом разлепил глаза и увидел Тарвоса, трясущего меня за плечи. Он выглядел очень обеспокоенным. Буйная шевелюра воина развевалась по ветру.

— Айнвар, с тобой все в порядке? Если ты помрешь, главный друид вздернет меня на суку!

Рассвет едва сочился сквозь листья над нами. Воздух казался серым и зернистым. Я сел. Голова кружилась. Одежда была в грязи.

— Не бойся, я живой, — с трудом заверил я воина. — Знаешь, я испытал такое!..

— Вот ненормальный! — воскликнул Тарвос. — Да все вы друиды сумасшедшие! — Он протянул руку, чтобы помочь мне встать на ноги.

Мне нравился Тарвос. У него было грубое лицо, мощная нижняя челюсть, редкие зубы, но он назвал меня друидом! Я хотел улыбнуться ему и не смог. Ноги дрожали. Мокрая одежда липла к телу. Дрожь охватила меня всего.

— На тебе лица нет, — озабоченно сказал Тарвос. — Знаешь, ты как мокрая сова, когда она выглядывает из куста. — Он стряхнул с меня налипшие листья. А я все дрожал. — Эй, давай-ка возвращаться! — Может, он и считал меня друидом, но твердо помнил о том, что должен присматривать за мной. И за это он нравился мне еще больше.

Когда мы с трудом доковыляли до ограды, у меня в ушах поселился такой звук, какой бывает, если ударить по стеклянной бутылке чем-нибудь железным. Тарвос почти тащил меня, закинув мою руку себе на плечо.

— Сумасшедшие друиды, — время от времени бормотал он.

— Я пока еще не друид, — попытался я напомнить ему.

— Я воин, потому что я и был воином, — отозвался он. — А ты — друид по той же причине.

Менуа не было дома. Я думал только о том, как бы побыстрее добраться до своего тюфяка. Наверное, в помрачении сознания я не подумал запретить Тарвосу входить в дом, и он так и втащил меня внутрь.

— Грог! — заорал ворон на своей приступочке.

— Да, бедновато живут друиды, — заметил Тарвос, оглядевшись. — Я-то думал, у вас тут все золотом завалено.

— Все наше золото здесь, — отозвался я, постучав себя по лбу.

— Оно и видно! — Озабоченно проговорил Тарвос. — Хотя, конечно, тебе лучше знать. — Давай я разведу огонь? Тебе надо высушить одежду.

Я тут же подумал, что не должен приводить в дом друида никого постороннего. А уж огонь в очаге друида и вовсе считался священным. Нельзя было разводить его без соблюдения ритуала. Но я ужасно замерз. Зубы выстукивали крупную дробь. Наверное, я долго пролежал под дождем. Я начал говорить:

— Я сам позабочусь о себе, ты можешь идти... — но тут сознание мое окончательно помутилось, и я провалился в серое беспамятство. Я еще успел услышать, как ворон щебечет, будто крапивник, а потом перестал что-либо осознавать.

Очнувшись, я с трудом продрался сквозь паутину, опутывавшую мозг. Попытался отыскать какую-то очень важную мысль, но не преуспел. Надо мной склонялся Менуа. Ах да, я же хотел рассказать ему о ночной музыке, но понял, что язык не слушается. В очаге горел огонь, и я подумал, что, наверное, Тарвос тоже меня не послушался. Он как раз стоял у очага и подбрасывал в огонь дрова. Сознание опять уплыло куда-то.

Когда я опять пришел в себя, целительница Сулис накладывала мне на грудь какую-то густую, сильно пахнущую мазь.

— Нельзя было оставлять его в лесу во время бури, — через плечо с упреком бросила она Менуа.

— Он сильный парень, — ответил друид. — Так было нужно. Он должен был открыть в себе свои способности. Ты же знаешь, нас и без того мало. Это становится опасным. А он выкарабкается. Ты же здесь.

Сулис склонила голову.

— Тебе виднее, — сказала она покорно. Все-таки Менуа был главным друидом; спорить с ним никто не решался.

Но как же Тарвос осмелился разжечь огонь в его очаге! Я попытался подняться, и Сулис несильно толкнула меня обратно. Я рухнул на постель. Когда она наклонилась ко мне, я увидел ложбинку между ее грудями.

— Не наказывай Тарвоса! — попросил я. — Нельзя его вешать. Он не виноват.

На лице Менуа появилось удивленное выражение.

— Да за что же его вешать? Он позаботился о тебе, мы ему благодарны.

— Я хочу видеть его, — пробормотал я, даже не подумав, что не дело мне требовать чего-нибудь у главного друида. Однако Менуа кивнул и махнул рукой в сторону двери. Тут же ко мне подошел Тарвос, живой и невредимый.

— Я здесь, Айнвар. Это меня Сулис отогнала.

Я представил, как воин пытается спорить с целительницей за место возле моей кровати... Сулис бросила в очаг пучок какой-то травы, а потом начала втирать мне в верхнюю губу очередную мазь. По комнате поплыл легкий дымок со странным запахом. Стоило ему коснуться моих ноздрей, как я провалился в сон, но на этот раз он был легким и спокойным. Проснулся я, наверное, уже на следующий день, с совершенно ясной головой, но слабый, как новорожденный котенок.

Тарвос сидел на полу рядом со мной и большим бруском точил меч. Его мощные плечи внушали какое-то особое спокойствие. Одет он был легко, только в тунику и тонкие штаны. Одежда была серая, давно не стиранная, как, впрочем, и его голова. Буйную гриву цвета старой соломы он откинул на спину. Конечно, выглядел он не самым изысканным образом, да и запах... Но самое главное — он не оставил меня, и был рядом все это время. Звали его Тарвос Бык.

Я был молод, силы быстро возвращались ко мне. Позже в тот же день зашла Сулис и внимательно осмотрела меня. Когда она уходила, Тарвос проводил ее глазами.

— По-моему, она довольна, — проворчал он. — Наверное, ты пошел на поправку. Но хороша!

— Она же целитель!

— Ну и что? Она женщина, — сказал он, пожав плечами.

Менуа позволил ему остаться у нас в доме, хотя я так никогда и не узнал, почему он так поступил.

Тарвос принес свою постель и расстелил у самого выхода. Целыми днями он возился со мной: кормил, приносил воды, подбадривал меня, когда я пытался вставать. А еще опыт общения с ним всерьез обогатил меня. Будучи постарше всего лишь на несколько зим, Бык успел принял участие в нескольких сражениях и пережил много такого, о чем я не думал.

— Расскажи, каково это — быть воином? — попросил я его.

Он выглядел озадаченным.

— Ну, надо просто делать свое дело, — смущенно отозвался он.

Рассказчик из него был никакой, но я настаивал.

— Друидам надо знать обо всем, и о битвах тоже, — уговаривал я его. — Ну же, Тарвос, расскажи, как ты сражался. А через тебя и я постараюсь понять, каково это, быть в бою.

Воин надолго задумался, уставясь в пространство перед собой. Наверное, он подыскивал слова, какими можно было рассказать о том, что обсуждают между собой только воины.

Чтобы помочь ему в размышлениях, я взял чашку и налил вина из личных запасов Менуа. Главный друид как раз отлучился наблюдать за тем, как холостят бычков.

Я предложил чашку Тарвосу и он с благодарностью принял ее. Пил он неторопливо, явно получая удовольствие. А я все приставал к нему.

— Ну, давай, расскажи, что значит быть воином?

Наконец он допил вино до капли, помолчал и вдруг сказал:

— Быть воином значит быть мертвым. Воин рождается, чтобы умереть.

Я немножко опешил, но все-таки задал ему вопрос, который и должен задать друид.

— А ты боишься умереть, Тарвос?

Он посмотрел на меня и протянул чашку. Я налил еще.

— Так вы же, друиды, учите нас, что смерть — обычное такое дело в середине долгой жизни. Так чего ее бояться? Умер, и все. Главное, чтобы сразу. — Он с удовольствием выпил. — Воин боится потерять больше, чем может получить. Ну, то есть воин не хочет получить рану, или, еще хуже, остаться калекой. А так ведь бывает. Смерти я не боюсь, а вот боль не люблю. Знаешь, в бою ран как-то не замечаешь, зато потом с ними такая морока! Кое-кто говорит, что и ран не боится, но я таким плохо верю.

— Так ты сражаешься, чтобы не потерять?

— Ну да, — кивнул он косматой головой. — Так для многих. А еще, чтобы не назвали трусом. И за долю добычи, если будет, конечно. Все это касается обычных воинов, не героев. А для героев есть свои правила, у них свои манеры.

— Какие?

Он опять протянул пустую чашку, подождал, пока я налью, и благодарно кивнул.

— У каждого из них своя манера боя, — сказал он, выпив вино. — Знаешь, они очень храбрые. Они могут ввязаться в такую драку, из которой обычный человек живым не выйдет. А им хоть бы что. Когда увидишь героя, уже ни с чем не спутаешь. Вокруг них словно сияние такое... — он неопределенно пошевелил пальцами.

У Вирценгеторикса есть своя манера, подумал я. Он из тех редких людей, которые чаще всего достигают своей цели, потому что действуют в ладу с внешними силами, потому что видят, как должно быть на самом деле. Но вот как он это знает? Может быть, герои и друиды получают какие-нибудь особые подсказки из Потустороннего мира? Но ведь это ненадежно, подсказок может и не случиться... Ну, тогда герои тоже могут проиграть.

Тарвос выжидательно посматривал на меня. Я сделал вид, что не замечаю его взглядов.

— А ты хотел бы стать героем, Тарвос? — спросил я его.

Вопрос его поразил.

— Не, не, не! — замотал он головой. — Я готов таскать свои копья, я постараюсь убить врага раньше, чем он убьет меня, но специально на рожон не полезу. Все эти геройские штучки не по мне. Они мне как рога кабану.

Он выцедил из чашки последние капли вина и довольно погладил себя по животу.

— А можно теперь я спрошу, Айнвар? — неожиданно обратился он ко мне.

— Спроси, конечно, — кивнул я.

— Почему ты меня выбрал? Ну, в телохранители?

Я начал честно отвечать:

— Я искал Огмиоса, хотел спросить... — но тут же оборвал себя.

— Так и что? «Искал Огмиоса»... а потом? Почему меня-то выбрал?

Менуа давно научил меня внимательно слушать собеседника. И теперь, уловив в голосе Тарвоса скрытое удовлетворение, я решил придержать правду и вместо этого сказал:

— Знаешь, я как тебя увидел, тут же решил, что нашел нужного человека.

Наградой мне стала широкая улыбка воина. Он кивнул, аккуратно поставил чашку и вышел из дома, чтобы принести мне поесть. Я откинулся на постели и стал думать. Похоже, я сказал правду. Я действительно выбрал правильного воина в точном соответствии с рекомендациями друидов. Поначалу-то я хотел найти Крома Дарала и попросить его пойти со мной. Надеялся поправить наши отношения. Но сразу не нашел и хотел спросить у его отца, где искать Крома. Мне показалось, что с некоторых пор Кром стал сознательно избегать встреч со мной. Я думал, что Огмиос, он же начальник охраны, наверняка знает, где искать его сына. Я миновал группу воинов возле главных ворот. Они коротали время, меряясь силой. Но еще не найдя Огмиоса, я заметил в толпе Крома. Он стоял и с обычным своим хмурым выражением слушал какого-то рассказчика. Я окликнул его издалека и помахал рукой. Он повернул голову, нашел меня глазами и... тут же отвернулся. Я встал, словно громом пораженный. В голове отчетливо всплыли слова Верценгиторикса: «Ты видел, как он проявил слабость. Он тебе не простит». И тут я увидел здоровенного молодого человека с волосами цвета грязной соломы, бездельничавшего на краю группы воинов. Я крикнул ему, достаточно громко, чтобы Кром услышал: «Вот ты! Возьми копье и пойдем со мной. Это распоряжение главного друида».

Я не прогадал. Тарвос оказался замечательным напарником. Могучий, всегда уверенный в себе, он точно соответствовал моим потребностям, отлично вписывался в мою модель поведения, хотя выбор мой казался импульсивным. Так что же на самом деле послужило для меня импульсом? Друиды очень внимательно относятся к подобным вопросам. Но ведь долго Тарвос со мной не пробудет. Я быстро восстанавливал силы. Вскоре я даже начал обходиться без его помощи, справляя нужду. Но прежде чем я решился отпустить его, судьба воина предъявила на него свои права.

По землям нашего племени пронесся призыв. Он передавался от пахарей к пастухам, от пастухов к лесорубам, пока не достиг нашего поселка, а оттуда уже дошел до Ценабума, расположенного от нас в двух переходах. «Вторжение! Нас атаковали!»

Подробности не заставили себя ждать. Большой отряд соседних сенонов вторгся на земли карнутов и теперь грабил отдаленные хозяйства, из тех, что побогаче. Наши воины вполне могли дать им отпор, защитить Рощу и те хозяйства, которые были поближе, но чтобы выбросить захватчиков с наших земель, нужны были воины Нанторуса. Вскоре они прибыли. Наши воины выбежали им навстречу, подняв при этом невообразимый шум.

Мы столпились в воротах, провожая отряды на битву. Рядом со мной в толпе оказался маленький рыжеволосый мальчишка. Он нетерпеливо дергал меня за тунику и все спрашивал: «Что ты видишь? Ну, расскажи!».

Я хотел поднять его повыше, чтобы он тоже посмотрел на воинов, и только тут заметил, что он слепой. Тогда я узнал его. Он был из клана мелких землепашцев, выращивавших ячмень сразу за воротами крепостью. Мать его работала в поле, а он вечно убегал и слонялся по селению. Бледно-серые глаза мальчишки от рождения покрывала мутная пелена, и целительница Сулис ничего не могла с этим поделать. Его уделом была вечная ночь. Я все-таки поднял его и посадил себе на плечо. Весу в нем не было никакого, этакая пичуга... Но жизнь била в нем ключом.

— Вот, вижу короля, — говорил я ему. — Нанторус едет в колеснице. На нем железный доспех. Он добыл его в бою с битуригами; они там у себя выплавляют железо. — Заодно я уж решил рассказать мальчонке кое-что о мире, в котором ему довелось жить. — Лошади в колеснице здоровенные; этих жеребцов отбили у туронов; У короля длинные волосы, они спадают из-под шлема... красивый такой шлем, бронзовый, с плюмажем, сделан в виде головы кабана — тоже военный трофей.

Парнишка аж задохнулся от восторга.

— А еще колесницы есть? А как в них сражаются?

— Нет, больше нет. Когда-то их было много, но, знаешь, биться на них не очень сподручно, они же перевернуться могут в самый неподходящий момент. Теперь все племена используют по одной. Еще до начала битвы вожди выезжают на них на поединок. Они кричат друг на друга, мечут копья и дротики, а воины орут и стараются как можно сильнее оскорбить противника, чтобы вывести его из себя. А потом уже начинается настоящий бой, с пехотой и всадниками.

— А всадники — это что? — удивленно спросил мальчишка.

— Это конные воины. Мой отец был всадником, — добавил я с неожиданной для самого себя гордостью. — А бабушка сажала меня на боевого коня, еще когда я был не намного старше тебя.

— А я научусь скакать на лошади? Я тоже хочу быть всадником! — ребенок подпрыгивал на моем плече от нетерпения.

Я понимал, насколько сужено его болезненное восприятие мира и не хотел добавлять ему огорчений.

— Нет, у тебя не получится. Твой клан занят другим важным делом, — сказал я по возможности мягко, не желая лишний раз напоминать ему о слепоте. — Понимаешь, только лошадные воины становятся всадниками. А боевые кони есть вовсе не у всех. Большинство воинов, хотя и принадлежат к благородному классу и имеют право носить золотое кольцо, все-таки служат в пехоте.

Пока я говорил, я увидел Тарвоса. Он бежал вместе с другими пехотинцами, крича и колотя копьем по щиту.

— Расскажи, ну расскажи мне о битвах! — упрашивал меня ребенок.

— Хорошо, я расскажу, — согласился я, пересаживая его на другое плечо. — Слушай. Наши короли заслужили свои земли в битвах. Они — герои, и сражаются как герои. Выезжают на колесницах на поле боя и начинают кружить по полю. Каждый хочет подавить противника своим видом и отвагой. Лошади в колесницах похожи на диких злобных жеребцов, хотя на самом деле они не такие. Вот они пугают-пугают друг друга, а потом спешиваются и сражаются на мечах. У каждого из них своя манера биться. Воины подбадривают своих вождей криками, а затем тоже бросаются друг на друга. Многие срывают с себя туники и дерутся обнаженными, что видно было, насколько они жестокие и мужественные. Так они и дерутся, волна за волной, пока какая-нибудь сторона не одолеет противника.

Мальчишка прижался ко мне и смущенно шепнул на ухо:

— Я тоже хотел стать героем на колеснице. — Его рыжие волосы пахли солнцем.

Тут к нам через толпу протолкался один из его родичей.

— А-а! Вот он где! — закричал он. — Где мы только не искали этого сорванца! — Хлебопашец принял у меня из рук парнишку, который явно не хотел меня отпускать. Странно, но я тоже расстался с ним с неохотой.

— Он все время убегает, — извиняющимся тоном произнес родич мальчика. — Совсем ничего не боится. — Такой отважный постреленок, хоть и слепой.

— Внутри стен ему ничего не грозит, — сказал я. — Мы же все соплеменники. Даже сеноны не стали бы ему вредить, ты же знаешь. Дети и друиды священны.

Я смотрел, как рыжая головка мелькает среди толпы. И в этот момент меня хлопнули по плечу. Я обернулся.

— Ты мне нужен, — озабоченно проговорил Менуа, выводя меня из гущи людей. — Ты обратил внимание на то, как исхудали наши воины? — неожиданно спросил он. — Это все плохая зима. Урожай еще не убран, еды мало. Им не с чего набрать силу. Сейчас они вопят, бегут на врага, но когда добегут, уже устанут. Друиды должны им помочь. И тебя это касается в первую очередь. — Глаза главного друида загадочно сверкнули.

Мы вошли в дом. Менуа порылся в резном сундуке и достал зеркало из полированного металла. Обратная сторона зеркала была богато украшена бронзовыми и серебряными накладками. На первый взгляд узор выглядел хаотично, но я знал, что в нем заключен глубокий смысл.

— Вот тебе зеркало, — главный друид протянул мне дорогую вещь. — Без него тебе не справиться. Расчеши волосы на четыре равные части. Свяжи вот этими тесемками: синяя для воды, коричневая для земли, желтая для солнца, красная для крови. Делай проборы как можно прямее, смотри, чтобы пряди не перепутались.

Должно быть, я посмотрел на него недостаточно серьезно. Менуа нахмурился.

— Сила должна накапливаться до тех пор, пока не понадобится. Волосы способны накапливать жизненную силу, они — часть тебя, они растут на голове, а мозг в твоей священной голове — это самый важный источник жизненной силы. Мы используем твою силу, усилив ее мощью Рощи, и отправим нашим воинам. Тогда они смогут победить в сражении. Делай, как я говорю, и делай точно и аккуратно, молодой друид. Сегодня ты поймешь, как мы меняем реальность с помощью магии. Ты должен овладеть магией пола.