Две капли голубой крови!

СПОРТ И ВРАЧИ В НАШЕЙ ЖИЗНИ

Мама занималась с нами зарядкой и закаливанием. Ежедневно и упорно на протяжении многих лет. За что ей безмерная благодарность.

Мы с сестрой росли хилыми детьми и лет до десяти постоянно болели. Я кашляла без остановки с осени до начала лета. По рассказам мамы, в три года после продолжительного периода кашля я упала в обморок, и меня увезли на «скорой» с тяжелейшим первым для меня воспалением легких, которое проглядели врачи и в саду, и в поликлинике, без гарантии выживания, взяв с мамы расписку, что ее об этом уведомили. Мама всегда утверждала, что слушать врачей не имеет смысла — никто ничего не знает, и лечила нас всевозможными народными средствами и только так, как сама считала нужным. Уже к семнадцати годам у меня развилась бронхиальная астма, во многом благодаря тому, что по признанию самой мамы только воспаления легких в итоге у меня было более пяти. Выводы о некомпетентности врачей мама резонно делала в том числе на том основании, что врачи не сразу смогли определить болезнь, которую наш папа передал нам по наследству — заболевание свертываемости крови. Кстати, именно это обстоятельство окончательно убедило нас с сестрой в том, что мы полностью родные. У нас выявили одинаковое нарушение в крови. Мама, выходя замуж, об этой болезни не знала, так она утверждает, и не знала до тех пор, пока у сестры не начались кровотечения, а ей на тот момент не было еще и года. Когда я достигла трехлетнего возраста, кровотечения начались и у меня. Мама все мое детство ставила эту болезнь нам в вину, говоря, что из-за нее она к нам привязана как веревками и во многом вынуждена себе отказывать. Из-за этой болезни и из-за нас мама, в том числе не смогла окончить институт, вынуждена менять места работы и профессии, и много всего другого, чего она так хотела и не смогла добиться, или, наоборот, вынужденно делала в своей жизни. В эти моменты мама ругала отца, бабушку-маму отца, проклиная их за обман и виня во всех неудачах и бедах нашей семьи.

Я помню, что одно из сильных носовых кровотечений произошло со мной во втором классе, на школьной «продленке». Класс вышел на улицу гулять, и у меня неожиданно из носа хлынула кровь. Я знала, что надо засекать время кровотечения, и поэтому помню, время — половина второго. Мама находилась на работе, в магазине, который расположен сразу через дорогу от дома в котором мы жили и в десяти минутах ходьбы от школы. Меня отвели к соседке, у которой с мамой была договоренность, и я просидела там до пол-одиннадцатого вечера, пока мама меня не забрала. Кровь так и не остановилась, а начинала капать вновь и вновь, если я начинала двигаться. Смысла ехать в больницу мама не видела, что они там сделают? С работы мама каждый раз уйти тоже не могла. Я должна справляться с этой ситуацией сама.

Если все же нас забирали в больницы с кровотечениями, то первая помощь обычно сводилась к требованию запрокинуть голову, и кровь, не сворачиваясь, шла в желудок, провоцируя рвоту. В результате забивались все дыхательные пути, и я захлебывалась собственной кровью. Мама учила меня сопротивляться врачам, что я и делала с самого раннего детства. Взрослых дипломированных специалистов это очень раздражало, и на меня орали со всех сторон, а я плакала и повторяла: «Мама не разрешает», хоть мне и было страшно, ведь я почти всегда была одна.

Я очень болезненно переживала расставания с мамой. В одной из больниц, когда меня собирались выписать, и мама уже за мной приехала, вдруг выяснилось, что потерялись результаты моих анализов. Я упала в обморок из-за того, что еще неделю должна буду там оставаться.

Но вопреки запретам врачей, мама отдала нас сначала на фигурное катание, потом на танцы, а потом на акробатику. Мы стали спортивными и развитыми детьми, ничем внешне не отличающиеся от сверстников. Единственно, что у меня страшно болели и периодически подкашивались ноги. Я клала портфель под попу и садилась там, где меня настигла эта проблема. По этому поводу к врачам меня не водили. И я хорошо помню, как прохожие с удивлением смотрели на сидящего посреди улицы ребенка, но помочь мне не могли.

Видимо, кто-то пожаловался на маму или просто из-за того, что она обращалась за всеми полагающимися ей пособиями и выплатами, с которыми наше государство столь неохотно расставалось, и чиновники подобные обращения страсть как не любили, я помню, что ко мне в школу и к нам домой приходили с проверками. Как-то маме позвонили и сказали, что снова придут. Мама отправила нас на улицу, она хотела успеть прибраться в квартире, и, чтобы беседа прошла без нас. Но проверяющие не приходили достаточно долго, и мы с сестрой, устав гулять, крутились у нашего подъезда. Наконец, в подъезд вошли две женщины, из их разговора мы поняли, что это к нам. Мы ждали на улице, когда они уйдут, чтобы можно было вернуться домой, спрятавшись за стенкой подъезда, отгораживающей мусоропровод. Через какое-то время, бурно и в негативном свете обсуждая нашу маму, женщины вышли из подъезда. Я услышала, что они обсуждали, в том числе и наши занятия акробатикой, и говорили, что только за это маму надо лишить родительских прав. Внутри у меня все похолодело, мы затаились. А они подошли к гуляющим детям и спросили, не знают ли дети, где могут быть такие-то девочки, дружат ли они с нами, ходим ли мы вообще гулять и что дети про нас думают. В ответ им сказали, что вроде бы мы нормальные дети, нас все знают и… показали за стенку. Я как раз выглядывала из-за стены, прислушиваясь к их разговору, когда одна из женщин обернулась в указываемую ей сторону. Нас обнаружили, и нам пришлось отвечать на вопросы. Сестра в основном кивала, а я рассказывала, как нам нравится заниматься, что у нас дома всегда чисто, что мы сыты, обуты, одеты и всем довольны, я даже продемонстрировала, как я делаю колесо. Наверное, это все же удовлетворило проверяющих, потому что больше я подобных посещений не помню.

Отдельно в череде спортивных занятий хочется отметить лыжные прогулки. Мама ходила с нами на эти многочасовые прогулки, так как она это очень любила и до сих пор любит. Я всегда катастрофически сильно замерзала, у меня болели и руки, и ноги, я плакала.

— Мамочка, пожалуйста, у меня болят руки. Мама, я не могу, ну можно я пойду домой, пожалуйста?! — плакала я навзрыд и почти подвывала.

— Двигайся и согреешься, — строго и непреклонно отвечала мама.

— Хватит себя жалеть, нытик! Распустила сопли! Вперед!

Я плакала и ехала… Пока лежал снег, это мучение происходило через день. И так продолжалось до двенадцати лет, пока я не попала в очередную больницу с высоким внутричерепным давлением. Отлежав там два с половиной месяца, я насмотрелась на детей со всех концов страны. с разными, по моему мнению, гораздо более тяжелыми заболеваниями и на отношение к ним их мам, которые либо лежали вместе с детьми, либо приезжали к ним каждый день, когда я чувствовала себя брошенной. Моя мама одна, помочь ей некому, ко мне мама приходила существенно реже. В ее приходы я все время просилась домой. Таблетки, которые мне прописывали врачи, мама учила меня потихоньку выплевывать, что я и делала; и я до сих пор не пойму смысл моего нахождения в этой больнице столь длительный период. Я, конечно, слушала мамины объяснения о сестре, про работу, но уже не то, чтобы не верила им, а их уже не хватало, успокоить мои переживания. Я видела, как равнодушно в основной своей массе относились ко мне врачи, и как совсем по-другому они относились к тем детям, кого часто посещали или с кем лежали мамы, это высшая каста, защищенных и любимых детей, и я в тот момент окончательно повзрослела. Выйдя оттуда, я стала отказывать маме в лыжных поездках, дополнительно ссылаясь и на головную боль. Я ненавижу лыжи до сих пор.