Две капли голубой крови!

МАМА И РАБОТА

Мою маму, по ее собственному мнению, постоянно недооценивали на всех ее работах. Она никогда не была такая, как все. Она открыто высказывалась против советского режима, отказывалась выходить на субботники и задерживаться на собраниях, так как она одна растила двух дочерей, двух тяжелобольных дочерей. И за демонстративность этих действий ее лишали премий.

— Ничего, девчонки! Вон как тяжело было мне с вами одной, когда вы совсем маленькие были. На одно пособие жили, тридцать рублей на троих. Я вас покормлю, а сама пустой чай с куском хлеба гоняю. У меня дистрофия началась. Сорок два килограмма при моем-то росте и в двадцать четыре года. И ничего, выжили! И сейчас выживем. Семьдесят рублей — это не тридцать, — гордо говорила она нам.

Мы жалели маму и соглашались с ней, и вместо того, чтобы ходить в платную музыкальную школу в своем районе, мы ездили в бесплатную по полтора часа в каждую сторону.

Так как денег не хватало, то пока мы жили в трехкомнатной квартире, мама пускала в квартиру жильцов. И у нас постоянно проживали чужие люди, в том числе и мужчины, с которыми мы зачастую оставались одни. Но мама говорила, что деньги нужны, и мы боялись, но терпели… или подольше гуляя на улице, или потише сидя в комнате.

А вот странно, почему на субботники мама не могла пойти, а пустить в дом посторонних людей могла? Противопоставление себя всем и вся, даже в ущерб себе, своим детям, жирной чертой идет через всю мамину жизнь.

Свою трудовую книжку мама называла «Война и мир», столько там накопилось записей.

До моего поступления в школу мама работала на заводе, ехать туда следовало к восьми утра. Школьный сторож открывал школу только в половине восьмого утра, а маме ехать до работы около часа. Поэтому по утрам мы сначала отводили сестру в садик, там имелась круглосуточная группа, а потом к семи меня приводили к школе. И я сидела на ступеньках полчаса в любую погоду, ожидая, когда откроют школу. После школы я оставалась в группе продленного дня до половины пятого, а потом я шла в садик — забирать сестру. И мы ждали маму.

Ко второму классу, мама устроилась в торговлю. График удобный, и рядом с домом. Она работала по двенадцать часов, день через два. Первый день после работы она отсыпалась, а второй делала домашние дела. Зарплата не большая, но:

— Лучше я потрачу это время на вас, девчонки, чем на дядю, — говорила нам мама.

Но мамино свободное время, «потраченное» на нас, зимой уходило на мамины лыжные прогулки, а летом — на походы мамы на пляж, хотим мы того или нет. Она не старалась жить нашими детскими потребностями и интересами, это мы жили ее взрослой жизнью. Рассказывая кому-либо о своей нелегкой судьбе, мама в первую очередь отмечала, что она «пахала» без отдыха и продыху по двенадцать часов в день, и только для того, чтобы иметь возможность прокормить и вылечить нас. При этом упомянуть о том, что эта работа день через два, мама забывала.

А когда мне исполнилось девятнадцать, я начала свою постоянную трудовую деятельность, и стала наполнять продуктами общий холодильник и так далее, мама работала, сменяя работодателей, по два-три месяца у каждого с такими же по времени перерывами на поиски нового места работы. Везде находились какие-то причины для увольнения, везде встречались «козлы».

Было время, когда она устроилась в Дом малютки. Как жалобно она рассказывала нам о младенцах, которые не плачут, когда им меняют памперсы, а лежат по стойке «смирно». О том, что их не выводят на прогулки из-за отсутствия верхней одежды, так как, по ее словам, заведующая продала пальто, закупленные для детей. И при этом приносила в дом куски мыла, туалетной бумаги, детский шампунь, несъеденные завтраки. Мы стыдили ее.

Она говорила в свое оправдание:

— Все равно же остается.

Мы отказывались этим пользоваться. И, проработав там с полгода, мама снова уволилась из-за «непереносимости несправедливостей», которые там творились.

Пару месяцев поработала она в столовой при каком-то театре. Как обычно, в первый месяц у нее был восторг, а потом она стала говорить, что ей стыдно смотреть в глаза людям, такую жидкую похлебку они там варят, и уволилась.

Потом месяц-два работы в одном магазине, в другом, на рынке, на корабле… Эти метания еще продолжались в период примерно с сорока шести до ее пятидесяти трех лет, а потом… нигде. Я не осуждаю маму, просто констатирую факт. Я прекрасно понимаю, как тяжело женщине одной растить двух детей, да еще в то нелегкое время.