В двадцать четыре года меня, как трудолюбивого грамотного сотрудника, мой начальник, переходя в крупнейшую коммерческую структуру, позвал с собой. Причиной этому, как я думаю, послужило то, что многие из его обязанностей на самом деле выполняла я, а он тем временем успевал подрабатывать на стороне. Конечно, он не хотел отказываться от такого удобства, везде нужны рабочие лошадки и тем самым мне повезло, стартовала моя карьера. Уже в двадцать шесть лет, получив льготный заем, за профессиональные заслуги перед организацией в которой я работала, я купила себе однокомнатную квартиру. Сестра к тому времени тоже жила отдельно, она вышла замуж. Наконец, мы разъехались. В этот год, я почувствовала, что живу, а не существую от скандала к скандалу.
Я стала нанимать дочке нянь. Няня гуляла с ребенком, кормила его приготовленной едой или разогревала полуфабрикаты, делала уроки и следила, чтобы ребенок был ухожен, наглажен, со всеми пуговицами, без пятен и тому подобное.
Однажды мама сказала:
— Как ты платишь такие деньги посторонним людям, а я горбачусь на дядю? Плати мне, и я буду сидеть с внучкой.
Пришлось согласиться, мама все-таки. И вот мама оставила очередную работу и за оговоренную сумму, которая должна была быть не меньше, чем бы она получала, работая в магазине, стала приходить ко мне. Но она же не няня и не домработница! Она любит покушать и будет кушать то, что она любит. Она не обязана пришивать оторвавшиеся пуговицы или гладить белье, на это у ребенка есть мать. И, как выяснилось, она мало что смыслит в уроках.
— Ничего страшного! — привожу слова моей мамы. — Внучка захочет, сама все сделает. Вот я над вами не сидела, вы все у меня сами делали, — гордо заявляла она.
Так прошел учебный год. Я, конечно, попыталась с ней поговорить, объяснить, что мне нужен профессионал, с которого я смогу спросить. Обиде не было конца. Мама ушла, хлопнув дверью, страшно крича и проклиная нас с дочерью. Но я стала взрослая, руководила коллективом, и меня уже не так сильно, как раньше, расстраивала реакция мамы. В итоге между нами был побит рекорд по длительности ссоры — полгода «молчанки». Мы не общались. При виде меня или даже внучки она переходила на другую сторону.
С тех пор, на истерики и обвинения матери в свой адрес я стала реагировать не заискивающими извинениями, а более-менее спокойно, как взрослый человек, давая ей и себе право оставаться при своем мнении.
Я предлагала:
— Хорошо, мама, давай договоримся, что ты по-своему права. Но прошу, давай не будем из-за этого спорить, а тем более ругаться, пускай у тебя будет свое мнение, а у меня свое, договорились?
Я считала, что подобная договоренность никак не должна влиять на родственные отношения между нами, а уж тем более на отношения между маленьким ребенком — моей дочерью и ее бабушкой, но мама думала иначе.
И теперь скандалы всегда заканчивались не только проклятиями, но и «отлучением от материнского дома» со сдачей ключей. Длилось это состояние «холодной войны» обычно не больше трех-четырех дней с таким же перерывом на хрупкий мир.
Из-за ссор с мамой нас с сестрой постоянно преследовало чувство вины. Ведь ссоры не заканчивались для нас простой остановкой маминого крика, а мы тратили на них огромную часть нашей жизни. Мы бесконечно обсуждали, кто прав, кто виноват, кто, что, как и кому сказал, проводили анализы ситуаций, обвиняя порой друг друга и пытаясь найти корень зла.
— Ведь у мамы, кроме нас, никого нет, — переживали мы, — и вырастила она нас одна.
После ссоры, дав себе в очередной раз зарок, что все, с меня хватит, день продержишься, не общаешься, ну другой, а потом, как обычно, все равно сдаешься, ведь мы переживали за нее.
— Мама есть мама, — думали мы.
И прощали, робко надеясь, что будет лучше. Но все начиналось сначала — замкнутый круг.
Потом снова было недолгое перемирие, мама нашла новую работу, она плавала на речном кораблике, у нее появилась масса новых знакомых и впечатлений, поднялось настроение, около двух месяцев все шло отлично, пока и на этой работе к ней не отнеслись предвзято. С проклятиями уволилась она и оттуда. Все пошло по-старому.