Две капли голубой крови!

КАК МЫ ПРОВОДИЛИ ЛЕТО

Как я уже упоминала в главе о собаке дедушки, с двух лет и до школы я проводила по два летних месяца в «детском санатории». Там я очень страдала, я помню очень ярко до сих пор счастье возвращения в садик. Я не была общественным ребенком, а этот отдых воспринимала, как заключение. Относились там ко мне без особого тепла и любви, контингент там находился не самый лучший, в основном дети из неблагополучных семей, которых некуда деть или которые никому не нужны, так как не каждый, в принципе, решится отдать чужим людям столь маленького ребенка без крайней необходимости, тем более с проблемами со здоровьем. Но маме тоже нужно отдохнуть, я это действительно понимаю.

Мои проблемы со здоровьем раздражали персонал. На меня часто орали, видимо, считая, что так я быстрее поправлюсь. Заставляли стирать за собой нижнее и постельное белье, ставили перед отрядом и делали выговоры. Я жаловалась маме, но меня все равно отправляли, это бесплатно и меня туда брали, не смотря на слабое здоровье. Перестала мама отправлять меня в «санаторий» только после того, как она приехала и увидела, что в наказание за то, что я ночью описалась, меня, ребенка пяти лет, вывели на прогулку без трусов, чтобы мне стало стыдно за свой отвратительный проступок.

Мама брала нас с собой и в отпуск. Только обязательно поясняла, что обычно родители так не делают, а живут для себя, и мы должны быть очень признательны ей за это. Я очень хорошо помню один случай, как я подвела маму, в возрасте около шести лет. У меня поднялась очень высокая температура, мне диагностировали воспаление легких. Помню я это точно, потому что мама упрекала меня в том, что билеты на поезд куплены, а я всех подвела и заболела. В результате мама сказала:

— Какая разница, где болеть.

И мы все равно поехали на озеро Селигер. Общения или занятий с мамой в отпусках я не помню. Я не помню игр со сверстниками. Но я хорошо помню взрослых людей и походы, сборы грибов, ягод… а вот как мама с нами занимается, рисует или играет, хоть убейте, не помню. Нас мама никогда не спрашивала, хотим мы чего-то или не хотим. Например, я страшно боялась плыть по озеру на лодке, отказывалась и сильно плакала, я не хотела этого делать, но мама все равно поплыла, взяв и нас с собой. А потом на берегу ругала меня за то, что я неоправданно сильно боюсь и своим воем испортила все катание. В походах маме общалась, шутила, а мы плелись позади, без возможности пожаловаться. Помню, как другие взрослые удивлялись тому, что мы такие маленькие дети, а мама «тащит» нас с собой, и как мама «огрызалась» на них, говоря, что сама знает, как ей воспитывать собственных детей, а я очень переживала и плакала, что из-за нас обижают маму.

Потом еще был дом отдыха где-то в Подмосковье. На тот момент мне исполнилось около восьми лет, а сестре шесть, мы вдвоем от скуки ходили в деревню, через трассу, одни. Я уже понимала время, у прохожих мы спрашивали, который час, так как встретиться с мамой требовалось уже у входа в столовую. Маму, по-видимому, не интересовало, где мы, главное, чтобы вовремя пришли. Вся ответственность возлагалась на меня.

В другой раз две смены мы провели в пионерском лагере от маминого предприятия, где мама работала вожатой. Мама опять же не преминула сказать, что вожатой она работает только из-за нас, чтоб нам было, где отдохнуть. И мы отдыхали, но мама с детьми первого отряда, в котором работала, а мы сестрой в своих отрядах. Обращаться к ней лишний раз нам не разрешалось, так как мама считала, что это непедагогично. В лагере у мамы была веселая компания из вожатых, и как она сама говорила:

— Отдыхаешь, а еще и платят.

Я не умаляю ее заслуг, но, на самом деле, нас с нашей медицинской картой одних отдыхать никуда не брали. И у мамы было два варианта: или работать и смотреть за нами дома, или поехать вместе с нами в пионерский лагерь. И она, что логично, выбрала пионерский лагерь.

Самой запоминающейся стала первая и единственная поездка на море (Азовское) в двенадцать лет. На море врачами нам ездить не рекомендовалось из-за заболевания крови. Но ситуация с кровотечениями наладилась, и мама решила, что можно. От моря остались чудесные впечатления, несмотря на то, что температура поднималась выше тридцати пяти градусов. Жили мы на какой-то турбазе, в картонном домике с кучей комаров, но мы были счастливы. Не знаю, чем занималась мама, мы нечасто вместе проводили время, а мы с сестрой собирали абрикосы с деревьев, которые росли за заборами домов ближайшего к нашей турбазе поселка. Местные жители нас ругали. Но мы упорно делали свое дело, ведь это общественная земля, считали мы. Потом собранные фрукты мы вместе с мамой варили на летней кухне и разливали по трехлитровым банкам. Домой мы привезли два ведра абрикосов, банок десять варенья, рыжего котенка и… мои головные боли. Когда я пошла в седьмой класс, то учиться не смогла. Голова болела постоянно и невыносимо. Меня положили в больницу, где установили сильное повышение внутричерепного давления. Именно в этой больнице я провела два с половиной месяца.

Летом, в мамины выходные, если мы не отдыхали в «санатории» или в больнице, мы ходили загорать на местное озеро, которое располагалось в получасе ходьбы через лесопарк, сразу за кольцевой автодорогой. Мама на пляже весь день играла в волейбол. Я должна смотреть за сестрой. Называть себя мамой на людях она не разрешала, говоря, что это ее старит. В один из таких походов мы, играя в воде, познакомились еще с двумя девчонками, они были с отцом. Отец их подкидывал, они радостно кувыркались. Я помню, мне тоже очень хотелось так играть. Я оглянулась посмотреть и спросить разрешение у мамы, но она играла в волейбол, плед пустовал. И я решила присоединиться к девчонкам. А затем и моя сестра. Было очень весело. Наплескавшись, мы вышли на берег. Не помню, кто из девчонок куда делся. Пляж полон народу.

— А хочешь ягод? — неожиданно обратился ко мне с вопросом отец девочек.

К тому времени я закончила второй класс.

— Конечно, хочу! А где ягоды? — спросила я обрадованно.

— Там, на полянке растут. Пойдем, покажу? — он показал мне рукой на лесополосу на краю пляжа.

Я пошла. Ягоды действительно там росли. Он мне показывал на ягоду, а я радостно наклонялась и срывала ее. Вдруг сердце мое забилось, я что-то смутно почувствовала, какую-то опасность. В следующую секунду он уже уговаривал меня расслабиться. Я сжалась в комок… Спасло меня то, что в этот момент из-за деревьев вышли парень с девушкой. Они встали как вкопанные, а я, задыхаясь от рыданий, вырвалась и побежала через крапиву на пляж, истерично крича:

— Мама! Там дядя! Там дядя!

Мамы на месте не оказалось, она играла в волейбол. Я захлебывалась и кричала. Потом я помню смутно, как мы собрались домой, но пока шли, мама кричала на меня, что я сама виновата, и сама этого хотела. Дома меня еще раз буквально допросили и осмотрели. Слава богу, я только испугалась. Потом мама водила меня в милицию, где мне пришлось повторять рассказ еще несколько раз со всеми неприятными подробностями. Я просила маму саму все рассказать милиционерам, так как не могла добавить никаких подробностей. Но она не видела напавшего, так как играла в волейбол и рассказывать приходилось мне. Я чувствовала себя ужасно виноватой за произошедшее со мной. Наверное, года с два после этого мне снились дикие кошмары по ночам, во сне меня душили и мучили. Мама со мной на эту тему почему-то не разговаривала. И я варилась в собственном соку.

Я понимаю, что мама была молода, ей хотелось общаться и отдыхать, заводить новые знакомства и встретить новую любовь, да и просто жить, но для нас, детей, это имело не самые хорошие последствия.