Его М.Альвина

Глава 23

«Приезжать не надо. Я уже нормально. Сегодня иду на пары»

«Может, полежишь еще пару деньков, чтобы никаких осложнений не подхватила? Ты же помнишь, что у нас скоро важное событие в семье? Если не придешь, то поставишь всех в неловкое положение».

Читаю на экране телефона сообщение от абонента «Мама» и с кривой ухмылкой возвращаю взгляд к зеркалу, продолжая докрашивать тушью правый глаз. Кто бы сомневался, что мне в очередной раз напомнят об этом «важном событии». Как будто мир теперь только и крутиться вокруг предстоящей свадьбы моей старшей сестры. Не удивлюсь, если мама интересовалась все эти дни о моем самочувствии лишь для того, чтобы убедиться приеду я или нет.

Мою мать в принципе не интересует все то, что происходит в моей жизни, с тех пор как я твердо решила связать ее с музыкой. Искренняя уверенность, что страсть к нотам свела их брак с моим отцом к нищите и пьянкам, раз и на всегда вдолбила ей мысль, что это разрушит и мою жизнь тоже. Я пережила миллионы скандалов и криков от матери в ответ на получение студенческого билета консерватории. Поэтому она не то чтобы не приглашена на мой предстоящий концерт-прослушивание… Мама о нем даже не знает.

Завершаю незамысловатый макияж еще несколькими взмахами туши по ресницам. Оценивающе осматриваю себя в зеркале: наконец-таки не пакля на голове, а идеально вытянутые феном блестящие темные волосы, уложенные на одно плечо. И не пижамная майка, а тонкий серый пуловер с V-образным вырезом, подчеркивающий ключицы.

Теперь хотя бы можно появляться на людях после недельных каникул в кровати и тонны таблеток на завтрак, обед и ужин.

Эти семь дней прошли в каком-то тумане. Особенно первые дни болезни. Меня до сих пор мучает вопрос: а мужские такие уютные руки, бархатный голос рядом и осторожные поцелуи в мой лоб – это была горячка?

Но даже если это всего лишь игра моего больного воображения, то совершенно точно, несмотря на осязаемое ощущение напряжения, первые дни Данил был мне нянькой. Хмурой, немного нервной, но нянькой, способной сварить вполне съедобный пересоленный куриный бульон. А еще… Специально или нет, но Данил больше не ночевал вне дома. И я не знаю, как бы справилась без него, находись одна в таком состоянии. Хотя внутренний голос ехидно подсказывал, что не появись он вообще в этой квартире, то и болеть не пришлось бы.

Но ведь Данил теперь есть. Живет со мной под одной крышей. И сейчас я должна выйти из ванной и сказать Дане, который чем-то тарахтит на кухне, хотя бы спасибо.

Поправляю тоненький ремешок на завышенной талии джинсов и вытираю об их черную ткань слегка влажные ладошки. Да. Я нервничаю. Как дура.

На кухне пахнет кофе и мужским парфюмом. И с первым вдохом моя любовь к этому напитку проигрывает аромату, который с первого дня въелся в эту квартиру.

Собираюсь громко произнести доброе утро, но задерживаю взгляд на широкой голой спине Данила, маячащей у плиты. Какое-то простое, домашнее, но очень завораживающее зрелище. Прочищаю горло и неловко топчусь на пороге гостиной:

– Доброе утро.

Данил сразу же оборачивается и удивленно осматривает меня с головы до ног:

– Доброе. Ты куда намылилась?

Я стараюсь не пялиться на голый торс перед собой и четко выделенные линии мышц, которые клиньями стремятся к низко висящими на мужских бедрах спортивкам. Меня снова сковывает жар… А я вообще точно выздоровела?

– На пары, – но, когда вижу как Данил, опираясь пятой точкой о кухонную столешницу, недоверчиво сводит брови, тут же поясняю. – Я нормально себя чувствую, правда.

– И даже больше не грохнешься в обморок?

– Нет, – с легким чувством стыда за то падение прямо в его объятия я уверенно трясу головой.

На кухне повисает тишина. Стоя в разных углах комнаты, мы просто смотрим друг на друга и тянем это неловкое молчание. Пока я первая не делаю шаг вперед, доставая из заднего кармана джинсов парочку аккуратно сложенных синих купюр.

– Вот, – протягиваю Данилу деньги, – это тебе за лекарства.

Взгляд напротив темнеет за секунды и я вижу, как «ходят» желваки на выразительных скулах.

– Убери, – мужской голос становится угрожающе низким. – Я не возьму.

– Но я видела сколько стоят эти таблетки.

Данил резко отталкивается телом от края столешницы, двумя шагами сокращает расстояние между нами и рывком выхватывает хрустящие купюры из моих пальцев. Все происходит так быстро, что я не успеваю опомниться, как они снова оказываются в заднем кармане моих джинсов.

– Цирк не устраивай, Мальвина. Я же сказал, не возьму, – раздраженно цедит он, глядя мне прямо в глаза.

– Я Альвина, – почти шепчу. И это все, что нахожу сказать в ответ, потому что теряюсь от его взгляда.

Поджав губы, Данил лишь усмехается и отрицательно качает головой. У меня начинают покалывать ладошки от желания просто коснуться напряженных скул и осторожно расчесать пальцами этот вечно взъерошенный хаус на голове. Еще пара секунд звенящего напряжения между нами, и Данил оставляет меня стоять посреди гостиной.

– Даня, – я с каким-то отчаянием кидаю ему в спину. – Спасибо тебе…

Он лишь согласно хмыкает, даже не обернувшись. А у меня почему-то начинает щипать в глазах от подкатившей к ним влаги.

Нужно быть полной идиоткой, чтобы не чувствовать – меня избегают.

И так происходит не только сегодня. Данил теперь не просто не покидает пределы квартиры. Он не высовывается из своей комнаты. Несколько дней подряд мы вообще не пересекаемся. Я знаю, что он за стеной, чувствую его присутствие. И такое натянутое молчание между нами еще хуже, чем открытая война и стычки.

Мне есть что сказать Данилу, есть о чем спросить. И пару раз я задерживаюсь перед дверью его комнаты, собираясь постучать в нее, или же просто нагло войти без приглашения… Но так и не захожу дальше этого порыва. Я бы очень хотела не думать об этом, не перебирать в голове тысячу причин и поводов, почему теперь все именно так. А вместо этого теряю всякую концентрацию и внимание на том, что действительно должно быть важным сейчас.

– Мальчевская! Ну, что ты творишь? Что за набор кривых звуков? У тебя после болезни пальцы атрофировались? – орет на весь зал Граховский так, что от его крика резонируют струны у рояля.

Мои руки буквально обвисают на клавишах, горло сжимает соленый спазм. Аристарх Григорьевич орет на меня каждую репетицию, за любую малейшую оплошность или взятую ноту на полтона ниже-выше нужного. А сегодня возмущения в мой адрес достигают пика децибел. Мне только и остается прятать глаза, которые уже на мокром месте. Сил выдерживать такое давление перед остальными студентами становится все меньше.

– Альвина! Ты слышишь, что играешь? Звук должен быть прохладным. Мелодия должна быть тягучей, как…как… как осенний вечер в лесу. Понимаешь?

Я киваю, как болванчик. И еще понимаю, что вернусь домой опять в полную тишину, которая имеет аромат жутко въедливого мужского парфюма.

– Ни черта не понимаешь! – громко вздыхает Аристарх Григорьевич. – Вот ты была хоть раз вечером в осеннем лесу?

Теперь я размахиваю головой по горизонтали, а Граховский неожиданно выдает фразу, от которой прекращается шушуканье остальных студентов:

– Через час жду тебя в Ботаническом саду ЮФУ*.

Я ошарашенно поворачиваюсь к Аристарху Григорьевичу, который, уже всем знакомым взмахом руки, распускает оркестр.

– Но…

– Без «но», Альвина, – Граховский смотрит на меня так, что вмиг леденеют кончики пальцев. – До приезда Андерсена меньше месяца, неделю из которого ты профилонила с температурой, а теперь каждый день тупо играешь мимо нот! Что вообще происходит? Возвращайся в себя. Не понимаешь на словах, будем носом тыкать. Через час, как штык, у входа в сад ЮФУ. И запомни. У тебя нет никакого права облажаться.

Я нервно сглатываю, опять послушно киваю и вылетаю из зала, а потом из самой консерватории быстрее пули. Все-таки веселые истории про методы воспитания молодых талантов Граховским – не студенческие байки. Но ведь он прав. Другого шанса пройти это прослушивание у меня не будет. А я беру и раскисаю из-за того, кого в этот раз, все-таки не оказывается дома. Входная дверь заперта на все замки.

Не сдерживаю горькую усмешку. Все? Терпение сидеть в четырёх стенах закончилось? Ждем его, как обычно, к следующему утру?

Бросая сумку с нотами на пол в коридоре, хмыкаю сама себе. Да и пусть. Кто его там ждет? Блондинка? Или брюнетка? Удачи!

Стараясь не думать о том, что комната моего сожителя пуста, меняю ветровку на легкую стеганую курточку и параллельно вызываю такси до места встречи с Граховским. И уже через пару минут дверь квартиры опять закрыта на все замки, а я жду еле двигающийся лифт на свой этаж.

Пора действительно занять все мысли не тем, почему теряется Данил и почему вообще меня это волнует.

«Да, он выручил меня, когда я заболела», – стоя возле лифта мысленно уговариваю себя же. – «А тот поцелуй… Мне надо просто…»

Двери кабинки, наконец-таки, распахиваются и я, в полной уверенности, что она пуста, делаю уверенный шаг вперед и тут же врезаюсь в чью-то грудь. В нос моментально бьет до мурашек знакомый пряный аромат. Я с ходу вписываюсь в Данила, выходящего из лифта.

Испуганно ойкаю, когда поднимаю взгляд, а мужские руки слегка придерживают меня за талию, спасая от столкновения с бетонным полом подъезда.

– Привет, – Данил реагирует на нашу встречу очень спокойно, а же я теряюсь, когда вижу все такой же кавардак из тёмно-русых прядей, обрамляющих скулы и жутко уставший взгляд.

Даже мерещится, что Даня как-то осунулся за эти несколько дней, пока мы чудным образом умудрялись не видеться, находясь друг у друга за стенкой.

– Привет, – мямлю я так, словно язык слипся с небом, но от ладоней, попавших на мою талию, все-таки спешу отстраниться.

– И куда это мы на ночь глядя?

Одергиваю куртку и очень хочу съязвить, но получается лишь оправдаться:

– Ну… Погулять в Ботаническом саду.

– А-а-а, свидание. – Вот у кого отлично получается отвесить мне сочную издевку. Но ироничная улыбка Данила тут же меркнет, меняясь на озадаченно поджатые губы. – Стой… Туда, на ночь глядя? Скоро стемнеет вообще-то…

– Это не свидание. Еду слушать осень.

Мой ответ звучит из ряда вон странно, потому что лицо Данила изумленно вытягивается:

– Чего-о? Это так сейчас девочек замолаживают?

– Я еду со своим концертным руководителем. Это надо для прослушивания. Долго объяснять. Ты все равно не поймешь.

– У тебя прослушивание в Ботаническом саду? – Глаза Данила сужаются, а взглядом он очень внимательно впивается в мое лицо. – То есть ты реально едешь с каким-то мужиком на закате солнца практически в лес? Хочешь попасть в криминальную сводку по НТВ?

И, видимо, ему настолько важен мой ответ, что он с молниеносной реакцией отводит руку назад, чтобы придержать съезжающиеся обратно двери лифта.

– Не с каким-то мужиком, а с преподавателем! – терпеливо цокаю и оборонительно скрещиваю руки на груди.

Да и какого хрена я должна что-то объяснять Данилу, когда он сам стоит передо мной в очень странном виде: пыльные разводы на ветровке и несколько свежих мелких царапин на щеке. И когда я наберусь наглости и расспрошу, где он шляется?

– Одна не поедешь, – смело заявляет он. А я за секунду меняюсь в лице, вытаращив глаза: в смысле? – Дай мне пять минут.

– Тебя, вообще-то, не звали. – Мой ответ мало похож на дружелюбный, но… мне почему-то хочется глупо улыбнуться.

– А меня не надо звать, – Данил посылает мне свою коронную усмешку и делает парочку широких шагов к нашей двери, достает ключи, – я сам прихожу. Лучше придержи пока лифт, – на полном серьезе выдает он мне свое ценное указание и исчезает в уже открытой квартире.

Хлопаю ресницами, а рука почему-то послушно тянется к кнопке вызова. Не знаю, как я буду объяснять все Граховскому, но… Но я все-таки делаю это – закусываю губы, расплывающиеся в дурацкой улыбке.

А сердце ясно намекает: «значит, не так уж Данилу и все равно…»