Экономическая мысль Древней Греции. Курс лекций

В советской литературе экономические взгляды Аристотеля получили в основном правильную оценку, как об этом свидетельствуют работы Д. И. Розенберга, Д. Д. Столярова, Г. Ф. Александрова, С. Ф. Кечекьяна и др. В частности, правильно подчёркивалось, что для Аристотеля характерны настойчивые усилия задержать разложение рабовладельческого общества, консерватизм и обращение к прошлому в поисках средств для укрепления настоящего. Это привело его к софистике при оправдании рабства и к доказательству тождественности раба одушевлённому орудию на том лишь основании, что оба они принадлежат господину ¹⁾. Правильно делался акцент на том, что Аристотель выступал идеологом рабовладельцев при решении самых разнообразных вопросов ²⁾.

Правда, некоторые авторы допускали непростительные ошибки. Так, Д. И. Розенберг вслед за Железновым слишком подчёркивал зависимость Аристотеля от Ксенофонта и Платона. Между тем Аристотель был самостоятельным мыслителем и если многие выводы его совпадали со взглядами идеалиста Платона, то это объяснялось тем, что все трое являлись идеологами рабовладельцев, искали выхода из кризиса рабовладельческого строя, были почти современниками и работали над аналогичными проблемами. Аристотель решительно критиковал Платона там, где не соглашался с ним. Фантазии Платона он учитывал, но вовсе че сводил свою задачу к их «подытоживанию и обобщению».

Кроме того, Д. И. Розенберг совершенно ошибочно рассматривал Аристотеля прежде всего и главным образом как теоретика товарного производства, интересовавшегося проблемой товара, стоимости, денег, прибыли, процента и т. д., даже утверждал, что характерное для Аристотеля деление богатства на два вида (денежное и потребительское) составляло будто бы «краеугольный камень экономических воззрений» Аристотеля вообще ³⁾. К вопросу о рабстве Розенберг обращался лишь в конце изложения своих заключений, как к побочному моменту, не характерному для экономических взглядов Аристотеля.

Но такая постановка вопроса страдает антиисторизмом и отдаёт дань традициям буржуазной литературы. Аристотель вовсе не был обычным теоретиком товарных отношений и экономические взгляды этого мыслителя нужно рассматривать прежде всего с точки зрения рабовладельческого способа производства, экономических и классовых противоречий последнего. Нельзя модернизировать экономическую мысль античности и мерить её на аршин буржуазной политэкономии. Проблема рабства для Аристотеля стояла на первом плане.

§ 1. Методология Аристотеля

Большой интерес представляет вопрос о методологии Аристотеля. Краткие замечания о ней тем более необходимы, что она искажается в буржуазной литературе самым чудовищным образом. Так, многие буржуазные экономисты пытаются трактовать Аристотеля как субъективиста, хотя оснований для этого совсем нет. Некоторые авторы идут столь далеко в идеалистической фальсификации методологии Аристотеля, что приписывают ему даже неокантианский метод изучения «идеальнологических типов общества» ⁴⁾. Между тем Аристотель изучал вполне определённые общества античности и вовсе не оперировал подобными конструкциями идеалистического характера. Он был внимательным наблюдателем социальной жизни и специально изучал множество конституций разнообразных государств.

Правда, Аристотель выдвигал свой проект «идеального государства», но вовсе не считал последнее критерием для познания существующих государств, отмечал в них то, что было им свойственно. Свой экономический анализ Аристотель базировал на разнообразном, в том числе эмпирическом материале.

По мнению некоторых буржуазных исследователей, в экономической мысли древних греков нашли себе применение оба метода – индуктивный и дедуктивный. Сократ, указывают они, был предшественником эмпирической школы. Платон не упускал из виду социальные факты. Хотя он часто оказывался больше поэтом, чем учёным, но всё же изучал социальные формы, путешествовал по Египту. Аристотель же вообще был «наиболее крупным наблюдателем античности». Но в целом ни один из греков не был только «человеком системы», а греческая наука никогда не являлась «подлинно экспериментальной» и всегда колебалась между «наблюдением и рациональной конструкцией» ⁵⁾.

Конечно, в произведениях Аристотеля имелось много дедуктивных конструкций (часто рационалистического характера). Яркий пример их даёт тезис, согласно которому только эллины могли претендовать на свободу, досуг и материальное благополучие. Но всё-таки Аристотель обычно опирался на эмпирический материал, взятый из жизни, и строил на более прочном фундаменте, чем Платон. В методологическом отношении Аристотель далеко превзошёл фантазии Платона, который стремился больше к тому, чтобы показать детали своих проектов, чем доказать основательность сформулированных выводов.

Если для Платона был характерен крайний идеализм, то Аристотель в основном стоял на позициях материализма, отвергая гипотезу о бессмертии душ, объективном существовании идей и т. д. Вся его жизнь была посвящена изучению объективного мира, особенно природы. В истолковании многих явлений социально-экономического развития Аристотель выступал как материалист; возникновение государства он рассматривал как объективный процесс. То же самое следует сказать и относительно трактовки происхождения обмена. Переход к хрематистике связывался с развитием товарного производства, появлением денег и другими изменениями в экономике.

Правда, учение о форме, определяющей цель и смысл существования каждой вещи, свидетельствует о том, что материализм Аристотеля был непоследовательным, ориентировался на компромисс с идеализмом. Но материалистическая тенденция всё-таки преобладала в его научных исследованиях. Он искал объяснения конкретных явлений экономической жизни на материалистической основе. В пропорциях обмена, движении цен и др. экономических явлениях Аристотель пытался найти определённую закономерность объективного характера.

В своих заметках о лекциях Гегеля по истории философии В. И. Ленин указывал, что в теории познания Аристотель «вплотную подходит к материализму». Ленин отвергал попытки Гегеля исказить, подделать Аристотеля «под идеалиста XVIII–XIX веков» ⁶⁾.

По мнению Аристотеля, задача политических наук не познание, а практика, деятельность, опорой для которой будет знание ⁷⁾. В методологии Аристотеля имелись даже элементы историзма, поскольку общество рассматривалось как развивающийся процесс, анализировались определённые ступени в развитии форм стоимости, государства и т. д. Исторический подход ко многим явлениям составляет существенное преимущество методологии Аристотеля. Ему доступно было понимание многих сторон диалектики исторического развития.

В 1878 году Энгельс писал в работе «Анти-Дюринг», что «древнегреческие философы были все прирождёнными, стихийными диалектиками, и Аристотель, самая универсальная голова среди них, уже исследовал существеннейшие формы диалектического мышления». По мнению Энгельса, диалектический взгляд на мир был «присущ древнегреческой философии и впервые ясно выражен Гераклитом: всё существует и в то же время не существует, так как всё течёт, всё постоянно изменяется, всё находится в постоянном процессе возникновения и исчезновения».

В другом месте той же работы Энгельс писал, что диалектика была исследована «более или менее точным образом лишь двумя мыслителями, Аристотелем и Гегелем» ⁸⁾.

Следовательно, в методологическом отношении Аристотель стоял на много выше других представителей экономической мысли античности и даже последующих веков.

Над его экономическими исследованиями довлела натурально-хозяйственная концепция, которая служила ему методологической базой для разрешения многих экономических вопросов. Но эта концепция соответствовала историческим условиям эпохи и была вполне правомерной. Общее господство натурального хозяйства оставалось незыблемым, несмотря на широкое развитие торговли в V–IV вв. до н. э.

Слабым местом методологии Аристотеля была потребительская точка зрения на экономические явления. Аристотеля не интересовало производство само по себе как таковое, решение очень многих вопросов искалось с точки зрения потребительских мотивов. Но не следует преувеличивать этот недостаток аристотелевской методологии, так как в Греции IV века производство ещё не стало самодовлеющим, как это характерно для капитализма. Потребительская точка зрения отражала натурально-хозяйственные условия эпохи и была неразрывно связана с натурально-хозяйственной концепцией, вполне естественной для античности. Ведь универсальное господство товарного производства пришло только много позднее, в эпоху капитализма. Аристотель являлся идеологом рабовладельческого строя, для которого потребительские мотивы стояли на первом плане. Наконец, следует отметить, что Аристотель вовсе не вычёркивал проблем производства из сферы своих интересов, как утверждают буржуазные экономисты, отождествляющие всякое производство с капиталистическим. На самом деле он очень активно интересовался проблемой рабства, она стояла у него на первом плане. Между тем это была фактически проблема античного производства, развивающегося на основе рабства. Конечно, потребительская точка зрения часто ограничивала успехи экономических исследований Аристотеля, ставила им узкие рамки.

Наиболее слабым местом методологии Аристотеля была точка зрения должного, с которой он подходил к оценке очень многих явлений. Моральные сентенции сопровождали экономический анализ на каждом шагу и запутывали его, привносили в экономическое исследование чужеродные явления. Нередко Аристотель ограничивался этими сентенциями, довольствуясь осуждением или одобрением отдельных явлений вместо их анализа. Как уже отмечалось ранее, такое привнесение этики в сферу экономической мысли античности не было случайностью.

По мнению буржуазных экономистов, гипертрофия моральных сентенций в экономической мысли Древней Греции была всего лишь «реакцией против эксцессов индивидуализма» ⁹⁾.

Но дело обстояло значительно сложнее. Идеологам рабовладельцев нужны были моральные сентенции для того, чтобы прикрыть жестокость эксплуатации рабов, повысить авторитет господ, удержать в повиновении свободное население и использовать его в качестве опоры рабовладельческого режима. Именно противоречиями последнего и объяснялось пристрастие философов Древней Греции к моральным нравоучениям всякого рода. Сам по себе индивидуализм мало объясняет что-либо в столь важном деле. Кроме того, такие нравоучения были обычной для античности формой выражения политических требований классов, симпатий и антипатий отдельных авторов. В частности, Аристотель вовсе не стоял вне борьбы классов и отражал политические требования одного из них, вплоть до обычных предрассудков. Правда, Р. Виппер уверял, будто у Аристотеля нет политических мотивов в исследовании разных форм государства и социальной жизни, и толковал о беспристрастном мыслителе ¹⁰⁾. Но это лишено элементарного обоснования. Произведения Аристотеля вопиют против такой трактовки его работ. Имело значение и то обстоятельство, что экономическая наука ещё только зарождалась и не обособилась от философии, этики. Таким образом, существовало много причин для привнесения этической точки зрения в методологию Аристотеля и его экономические идеи. Отсюда не следует делать вывода, будто эта точка зрения исключала экономический анализ. Сталкиваясь с конкретными явлениями экономической жизни, Аристотель часто оставлял в стороне свои нравоучения и начинал искать объективные причины того или иного развития событий, приступая к анализу природы экономических процессов. Так, были подмечены многие черты античного рабства, хотя анализ последнего сопровождался моральными сентенциями всякого рода. Аристотель смог выявить некоторые особенности товарного производства, обмена, денег, хотя их исследование сопровождалось осуждением хрематистики, спекулятивного обогащения, ростовщичества.

Следовательно, нельзя зачёркивать вклад Аристотеля в экономическую мысль античности только потому, что он одновременно судил о многих явлениях с точки зрения должного и выступал с моральными поучениями разного характера. Но всё же это привнесение морали в экономический анализ мешало расширению и углублению последнего, часто давало ему ложное направление. Характеристика сложных экономических явлений теряла нужную объективность, в неё просачивались классовые предрассудки самого примитивного рода. Этический подход сильно ослаблял методологические позиции Аристотеля в исследовании экономической жизни его времени. К счастью, этот подход не был единственным в сочинениях Аристотеля, и потому они явились новым шагом в развитии экономической мысли античности.

Аристотель был вполне человеком своего времени. Между тем моральные сентенции о превратности судьбы и богатства были широко распространённым явлением в Греции IV века до н. э. В своей первой Олинфской речи Демосфен заявлял, что «всё время, пока человек добывает состояние и сохраняет его, он испытывает глубочайшую благодарность судьбе, а как только богатство безрассудно растрачено, он вместе с богатством теряет и чувство благодарности» ¹¹⁾. Ходячие мотивы подобного рода оказывали влияние и на методологию Аристотеля в оценке экономических явлений.

§ 2. Обоснование рабства

Центральное место в экономической концепции Аристотеля занимала проблема рабства. Причины этого уже многократно отмечались выше. Подробнейшим образом свои взгляды на рабство Аристотель изложил в сочинении «Политика». Считая своей центральной задачей обоснование рабства в эпоху, когда устои последнего зашатались, он прямо заявлял, что «варвар и раб по природе своей понятия тождественные». Рассматривая рабство как естественное состояние для определённой категории людей, Аристотель не мог представить себе семью без рабов, утверждая, что «семья состоит из рабов и свободных», причём гражданин и раб, муж и жена, отец и дети «являются её элементами». Правда, у бедняков тогдашней Греции не было и не могло быть рабов, но Аристотель находил утешение в софизме, что «у бедняков бык заступает место раба». Излагая разные точки зрения на рабовладение, Аристотель отмечал, что некоторые считают власть рабовладельца царской, другие квалифицируют её как несправедливую, основанную лишь на законе. Сам он считал приобретение рабов вполне правомерным, поскольку имущество составляет «условие семейного быта», и рекомендовал лишь простоту жизни. С его точки зрения, раб является «в известной степени одушевлённою частью собственности» и вместе с тем служит как «лучшее средство для разных потребностей жизни».

Одновременно Аристотель указывал на техническую обусловленность рабства и писал, что если бы «челноки сами ткали», то у господ не было бы нужды в слугах. По его мнению, всякое имущество есть только «практическое средство жизни», раб представляет собою одновременно слугу и имущество, он «всецело принадлежит другому». Но кто принадлежит другому, тот «по своей природе раб». Правда, Аристотель не отрицал существования проблемы, насколько рабство согласуется с природой, но давал ей положительное решение. Исходя из того, что власть и подчинение являются необходимым и полезным условием общественной жизни, он делал неожиданный вывод, что самим рождением одни люди предопределены к господству, другие – к подчинению, и в каждом целом одни властвуют, а другие подчиняются. Среди одушевлённых существ это, по мнению Аристотеля, составляет «закон природы», находящий своё осуществление, напр., в том, что «душа по своей природе – начало властвующее, тело – начало подчинённое». Только среди порочных людей наблюдается противоположная картина.

Предлагая различать среди людей «власть деспотическую и политическую», он переносил эти положения и на отношения человека с животными, причём животные достигают благополучия именно тем, что подчиняются человеку. Аналогичным образом и женщина подчиняется мужчине потому, что она слабее его по своей природе. На этом основании Аристотель делал парадоксальный вывод, что люди физического труда «по своей природе – рабы» и подчинение другим составляет лучший для них удел. Разъясняя это положение, он писал, что рабом по природе является тот, кто «может принадлежать другому» и «настолько одарён рассудком, что лишь воспринимает указания его (по побуждению другого лица), сам же рассудком не обладает». Сближая рабов с животными, Аристотель утверждал, что польза от тех и других мало различима, их телесный труд помогает потребностям жизни, хотя животные руководствуются лишь инстинктом. Аристотель даже доказывал, что сама природа установила телесное различие между рабами и свободными, так как рабы сильны в физическом отношении и могут выполнять любую работу, а свободные люди слабы и приспособлены лишь «для политической жизни», воинской и мирной. Посему среди людей есть свободные только по телу и свободные только по духу. Поскольку же некоторые люди по своей природе свободны, а другие – по природе рабы, то, заявлял Аристотель, «этим последним быть рабами и полезно и справедливо».

Он шёл в моральном оправдании рабства настолько далеко, что пытался оправдать и насильственное порабощение военнопленных. Отвечая своим противникам, Аристотель признавал возникающие при этом для него затруднения, раз военнопленные становятся рабами лишь по закону и юристы имеют какое-то право осуждать его как основанное на силе, однако пускался в казуистику и утверждал, что военная победа предполагает храбрость, даёт нравственное превосходство, якобы «связана с внутренним достоинством». Наконец, утешение искалось и в той декларации, что «всякий закон в основе предполагает своего рода право».

Уточняя и конкретизируя свой основной тезис, Аристотель использовал культурно-исторические различия между народами и утверждал, что каждый варвар является рабом по природе, что «одни люди – повсюду рабы, другие – нигде таковыми не бывают». Делалась ссылка на то, что греки считают себя благородными везде, между тем как варвары – только дома. Иногда допускались сомнения и в свободе рабовладельца, но такие сомнения парализовались многократным повторением тезиса, что всё-таки «одни люди по своей природе – свободные, другие – рабы», и это очевидно. Посему следовал вывод, что среди людей «для одного человека полезно и справедливо быть рабом, для другого – господином». Вместе с тем, «необходимо, чтобы один элемент подчинялся, другой властвовал». Это подчинение должно быть безоговорочным и абсолютным, так как раб является «своего рода частью господина», хотя и одушевлённой. Больше того, в отношениях раба с господином существует взаимная польза и возможна их дружба, если оба они являются по природе тем и другим (т. е. рабом и господином). Лишь дурная власть и дурное подчинение не полезны для обоих. Зато иные отношения возникают в том случае, если они раб и господин по закону и силе. Тогда обнаруживается, что власть господина и государя не одно и то же. Как писал Аристотель, «власть политического деятеля в государстве это – власть над свободными по природе, власть же господина над рабами в семье это – власть над рабами по природе».

Аристотель допускал научную организацию рабовладельческого хозяйства, прямо заявляя, что обязанности господина и раба могут быть предметом науки, хотя знания для господина не важны, он должен обладать лишь умением отдавать приказы. Зато рабу полагалось умение их исполнять, и Аристотель одобрительно отмечал тот факт, что один рабовладелец в Сиракузах обучил детей рабов поваренному искусству. Допускалась передача распорядительных функций господина специальным управляющим, так как сами рабовладельцы занимаются государственными делами или философией.

Таким образом, господину нужна лишь наука о приобретении рабов, которая «является чем-то вроде науки о войне или науки об охоте». По мнению Аристотеля, война и охота для приобретения диких животных и людей, которые по природе своей назначены к подчинению, но «противятся своему назначению», представляют собою «дело естественное», и, конечно, справедливое.

Сам Аристотель склонен был давать некоторые советы относительно рациональной организации эксплуатации рабов. Он соглашался с тем, что раб совсем не имеет «способности рассуждать», которая свойственна для женщин в слабой степени и для детей лишь в неразвитом виде. Поэтому для раба опорой его добродетели должен быть господин. Но Аристотель считал неправильным то мнение, что рабы совсем лишены разума, подлежат только телесным наказаниям. С его точки зрения, рабам даже больше, чем детям, «нужно назидание». Рабы представлялись Аристотелю опасной собственностью, и он прямо указывал, что, напр., фессалийские пенесты опасны, как и спартанские илоты, чем нередко пользовались соседи. Поэтому он предупреждал рабовладельцев о том, что вообще трудно обращаться с рабами, так как при мягком обращении они грубы, а при жестоком питают ненависть к господам.

Обращаясь к анализу добродетелей человека и гражданина, Аристотель заявлял, что «в состав понятия об имуществе входят понятия о господине и рабе», а при рассмотрении достоинств разных форм политического устройства опять возвращался к выводу, что «институт господской власти одинаково полезен и для раба», хотя больше имеет в виду интересы господина.

В другом месте своей работы Аристотель доказывал, что в государстве с наилучшим политическим устройством граждане не должны заниматься ремеслом или промыслами, так как жизнь ремесленника «неблагородна и противна интересам добродетели». Вместе с тем добродетельные граждане не могут заниматься и земледелием, поскольку им необходим «философский досуг». Поэтому земледельцами должны быть рабы или варвары или периэки. Выдвигалась точка зрения, что государству необходимы воины и сословие политиков, причём у них должна быть поземельная собственность. Необходим для государства и клан жрецов. Поселение на землях общественного пользования признавалось делом государственным, на частных землях – делом частных лиц. Что же касается земледельцев, то, по мнению Аристотеля, ими «должны быть преимущественно рабы», свободные от страстей. В таком случае рабы будут полезны для работы и неопасны. Но допускалось использование для земледельческих работ также варваров и периэков, поскольку они «обладают теми же природными качествами, что и рабы». Среди эксплуатируемого населения Аристотель предлагал вести очень гибкую политику и «всем рабам в виде награды за их работу гарантировать в будущем свободу».

Считая рабство неотъемлемым элементом общественного строя, он делил все профессии «на занятия, свойственные людям свободным и рабам», причём опасался, как бы обучение детей свободных людей не сделало их простыми ремесленниками, сама профессия которых исключает добродетель. Аристотель повторял много раз изречение, что «быть счастливым возможно только в единении с добродетелью». Между тем занятия, потребные для трудовой жизни, представляют собою «порождение нужды и служат для цели вне себя». Он осуждал лакедемонян, которые постоянными тяжёлыми упражнениями «обращают детей в своего рода диких животных». Аристотель признавал за рабами способность к восприятию музыки, но указывал, что этого не лишены также дети и даже животные. ¹²⁾

В аргументации Аристотеля в пользу рабства имелись колебания, поскольку он не мог игнорировать тот факт, что в иноземных государствах даже греки могли быть рабами. Возникал сложный вопрос о том, может ли раб обладать добродетелью. Аристотель отвечал половинчатым образом, признавая добродетель у раба, но лишь «в слабой степени», в пределах его обязанностей («Политика», I). В «Этике» Аристотель утверждал, что «только рабскому характеру свойственно сносить обиды и не замечать обид, наносимых его близким». Вместе с тем «дружба и справедливость невозможны по отношению к неодушевлённым предметам, так же как по отношению к лошади или быку, или рабу, поскольку он раб. Нет с ними ничего общего: раб – одушевлённый инструмент, а инструмент – раб без души; итак, к рабу, поскольку он раб, нельзя питать дружбы, а можно – поскольку он человек». С точки зрения Аристотеля, тираническое отношение существует «между господином и рабами, которые действуют исключительно на пользу господина» ¹³⁾.

Все эти недвусмысленные рассуждения Аристотеля о рабстве часто шокировали историков. Но либеральные историки XIX века, изумляясь цинизму рассуждений Аристотеля о рабстве, довольствовались, однако, наивными сентенциями о том, что он просто смешивал «гипотезу и реальность в тех предпосылках, из которых он выводит свою теорию» ¹⁴⁾. Делались попытки фальсифицировать взгляды Аристотеля на рабство и модернизировать в соответствии с общими тенденциями буржуазной политической экономии. Так, например, чтобы найти у Аристотеля следа теории производительности капитала, буржуазные экономисты приписывают ему мысль, что древние рабы были одной из форм капитала, поскольку сам Аристотель признавал, что рабы являются наиболее надёжным средством производства ¹⁵⁾.

Но на самом деле взгляды Аристотеля на рабство были вполне естественны для условий Греции IV века, где эксплуатация рабов продолжалась уже целые столетия и получила невиданный размах. В её справедливости были убеждены не только сами рабовладельцы, она казалась правомерной и более широким массам народа. Теофраст считал грубой деревенщиной тех, кто работал вместе со своими рабами, говорил с ними о делах и т. д. (Теофраст, «Характеры», IV).

В 1873 году Энгельс писал (в работе «К жилищному вопросу»), что «справедливость всегда представляет собою лишь идеологизированное, вознесённое в небеса выражение существующих экономических отношений либо с их консервативной, либо с их революционной стороны. Справедливость греков и римлян находила справедливым рабство; справедливость буржуа 1789 года требовала устранения феодализма, ибо он несправедлив». История показывает, что само «представление о вечной справедливости изменяется» ¹⁶⁾.

Аристотель жил в рамках рабовладельческого строя и дышал атмосферой рабства, которая отравляла сознание даже самых глубоких мыслителей древности, а потому не мог осуждать эксплуатацию рабов, на которой покоились все экономические успехи и культурные достижения Греции. На его мировоззрении сказывалось давление господствующего класса, которому служила греческая интеллигенция, предаваясь философским размышлениям и политической деятельности.

Маркс называл Аристотеля исполином мысли и противопоставлял его Бастиа. Маркс писал, что «если такой исполин мысли, как Аристотель, ошибался в своей оценке рабского труда, то почему мы должны ожидать правильной оценки наёмного труда от такого экономиста-карлика, как Бастиа?» ¹⁷⁾.

Поскольку в условиях кризиса IV в. до н. э. рушились устои рабовладельческого строя Греции, проблема рабства приобрела необычайную остроту. Нужно было предотвратить дальнейшее развитие этого кризиса и найти необходимую опору для рабовладельческого строя. Как один из идеологов господствующего класса Аристотель и попытался решить эту проблему. Он целиком стоял на почве рабства, санкционировал существование его в настоящем и проектировал сохранение в будущем. В кратком наброске плана идеального государства Аристотель предлагал возложить обработку земель на рабов. Необходимость и правомерность рабства не вызывает у него каких-либо сомнений. Он выступает настоящим рупором рабовладельцев и ярко выражает их мировоззрение.

В истории экономической мысли античности проблема рабства уже давно занимала очень важное место, но Аристотелем был сделан новый шаг в её разработке. Раньше дело ограничивалось простым признанием правомерности эксплуатации рабов или примирением с ней. Теперь, в условиях кризиса IV века, в обстановке чрезвычайного обострения экономических и классовых противоречий рабовладельческого строя, этого было уже недостаточно. Требовалось экономическое и моральное оправдание рабства, рассчитанное на дезориентацию демоса и деморализацию рабов. Нужна была концепция, которая идейно разоружила бы рабов в борьбе с господами и примирила бы с последними демос, доказав его заинтересованность в существовании рабства. Требовалась внутренняя консолидация господствующего класса, его идейное перевооружение для дальнейшей борьбы за стабилизацию рабовладельческого режима. Спрос на социальную демагогию сильно вырос, и Аристотель пытался удовлетворить его. Он сделал попытку дать экономическое и моральное оправдание рабства, внеся новые моменты в историю экономической мысли Древней Греции. В его лице рабовладельцы IV века переходят от обороны к наступлению и намереваются разоружить своих врагов в морально-политическом отношении. Аристотель красноречиво отстаивал экономические и моральные позиции рабовладельческого режима.

Его аргументация оказалась весьма разносторонней и детально была изложена выше. Повторять её нет смысла. Но характерно само направление мысли Аристотеля, интересны приёмы его социальной демагогии и их политические тенденции.

Аристотель очень глубоко понимал особенности античного рабовладения, которое покоилось на эксплуатации преимущественно иноземного населения. Ему ясны экономические возможности греческих городов, связанные с широкой эксплуатацией аграрной периферии. Вместе с тем он отлично понимал политические задачи греческих рабовладельцев IV века, состоявшие в нейтрализации противоречий внутри самой рабовладельческой общины и использовании свободного населения для подавления рабов. Надо было расколоть намечавшийся союз между демосом и рабами, спасти социальные резервы рабовладельческой формации.

Стоящие перед рабовладельцами задачи Аристотель решал очень искусно, пуская в дело все ресурсы логической казуистики и своей эрудиции. Он выступал с апологией рабства, вооружая господ разносторонней аргументацией в пользу сохранения существующего режима. Аристотель искусно и систематически противопоставлял рабовладельческую общину в целом рабам, играя на противоречиях между свободным и рабским населением Греции. Он упорно доказывал грекам, что рабство само по себе не касается их и не представляет опасности для свободы греческого населения. Ведь оно распространяется на иноземцев и совсем не угрожает свободному гражданству Греции. Наоборот, эксплуатация рабов даёт демосу много экономических возможностей. Аристотель красноречиво доказывал, что эта эксплуатация является непременным условием политических добродетелей свободного гражданства, его культуры, экономического благополучия и счастья. Ужасы рабства выдавались за искупительную жертву успехов греческой культуры и самого существования свободы. В обосновании классовых вожделений социальная демагогия Аристотеля шла очень далеко. Так, он утверждал, что рабство должно существовать для того, чтобы стала возможной свобода. Трудно придумать более искусный софизм, а между тем он имел определённый политический смысл. Надо было доказать демосу, что он сам заинтересован в эксплуатации рабов и потому не имеет оснований бунтовать против господства рабовладельческой знати. Грек может только в силу случайных обстоятельств войны стать рабом по формальному закону, но и в плену остаётся благородным, т. е. фактически свободным. Аристотель искал возможности примирения классовых противоречий, раздиравших рабовладельческую общину, и вынесения их за её пределы. Он доказывал, что демос вполне может помириться с рабовладельческой знатью за счёт аграрной периферии, на базе эксплуатации рабов иноземного происхождения. При этом предусмотрительно умалчивалось о том, что рабство приводит к разорению мелких производителей, пауперизации свободного гражданства и потери последним своих политических добродетелей, культурных завоеваний. Одичавшая толпа городских бедняков не могла быть носителем политических добродетелей греческого полиса, необходимостью которых Аристотель оправдывал существование античного рабства. Он игнорировал то важное обстоятельство, что в основном все выгоды, связанные с существованием рабства, оказывались доступными только узкому кругу рабовладельческой знати. Аристотель скрывал, что лишь во имя благополучия и процветания он доказывал необходимость и естественность рабства.

Казуистика Аристотеля лишь маскировала классовую ложь и выдавала привилегии, ничтожной группы олигархов за преимущества всего свободного гражданства. Пространные рассуждения о политических добродетелях господ служили только ширмой для классовых интересов рабовладельческой знати.

Чтобы смягчить классовые противоречия рабовладельческого режима, Аристотель доказывал рабам, что они самой природой и навсегда осуждены нести своё ярмо. Для политической деморализации рабов использовалось культурное превосходство греков над соседними народами, экономическое превосходство греческих городов над их аграрной периферией. При этом логика начинала хромать и аргументация оказывалась совершенно поразительной. Сотни лет греки занимались гимнастикой, укрепляя свои физические силы, тренируя своё тело и награждая победителей на Олимпийских состязаниях. Между тем Аристотель осмеливался доказывать, что крепкое телосложение и большая физическая сила, свойственная другим народам, делают последних рабами по природе. Совершенно очевидно, что для поддержания своего господства, участия в походах и битвах военной знати требовалась большая физическая сила, выносливость и т. д. Спартанцы специально тренировались и вели лагерный образ жизни, чтобы обрести нужную силу для избиения илотов и своих внешних врагов. Но Аристотель избегает затруднений с помощью весьма странной казуистики. Вместо того, чтобы объявить «рабами по природе» и спартанских атлетов, он начинал доказывать, что военные победы «объясняются силой разума и политическими добродетелями победителей, а вовсе не их физической силой». Само рабство военнопленных оказывалось совершенно необъяснимым с точки зрения, развивавшейся Аристотелем, так как оно становилось часто уделом наиболее культурных народов.

Во время греко-персидских войн V века порабощение стало реальной угрозой для самих греков, и это хорошо знал Аристотель. В случае победы деспотической Персии множество греков было бы продано в рабство. Однако Аристотель искал выход в софизме, что эллины и в состоянии рабов остаются людьми благородными. Они всегда причастны к свободе. Всем было хорошо известно, что греки V–IV веков часто покупали рабов грамотных, культурных, обладавших серьёзными и ценными познаниями. Сам Платон, учитель Аристотеля, побывал на рынке рабов и только деньги друзей спасли философа от настоящего рабства. Из рабов нередко выходили весьма выдающиеся люди. Но Аристотель игнорировал всё это и доказывал, что недостаток разума осуждает варваров на рабство. Зачем же тогда грекам требовалась вооружённая сила для подавления рабов? Ведь волы всё-таки не устраивали восстания по недостатку своего разума, а рабы бунтовали очень часто. Аристотель хорошо знал историю Греции и ему было прекрасно известно, что до V века она вовсе не превосходила в культурном отношении другие народы. Поэтому с точки зрения этой концепции следовало и греков гомеровской эпохи объявить рабами по природе. Однако по мотивам социальной демагогии он этого не делал. Даже в IV веке пастухи горных областей Греции отличались крайне низким уровнем культуры. Но Аристотель опять воздерживался от такого шага, проявляя удивительную непоследовательность.

Социальная демагогия Аристотеля не знала пределов. Чтобы оправдать паразитическое существование знати и дезориентировать рабов, парализовать их сопротивление, он осмеливался доказывать учёнейшим образом, что рабство полезно... для самих рабов. Не мог же Аристотель полагать, что работа на господ доставляет удовольствие рабам. Ему было хорошо известно, что рабы уклонялись от работы, выполняли её лишь под угрозой истязания и бежали от господ при первой возможности. Рабы сами отлично понимали свою пользу, но Аристотель толковал её совершенно поразительным образом. Он делал это в классовых интересах рабовладельцев, забывая об элементарной логике, правила которой им были формулированы столь чётко и изысканно. Из того обстоятельства, что господин плохо различает пользу от раба и вола, Аристотель делал вывод, будто раб и вол тождественны друг другу. На том лишь основании, что раб, вол и телега одинаково принадлежат господину, делался вывод, что все они представляют собою нечто тождественное и раб является всего лишь одушевлённым орудием.

В поисках оправдания рабства в глазах свободного населения Аристотель объявлял рабовладельцем каждого, кто имеет вола, пуская в оборот софизм, что раб и вол одно и то же. Аристотель яростно боролся за расширение социальной базы рабовладельческой системы. Ради этого он апеллировал к органической теории государства, доказывая, что существование господ и подчинённых является непременным условием всякой социальной жизни. В дело пускалась даже фикция господства души над телом, чтобы аргументация стала более убедительной. Элементы этой теории были представлены уже у Платона и вообще её мотивы являлись ходячим представлением Греции того времени.

Органическая теория государства сказывалась и в речах Демосфена. Во второй Олинфской речи он утверждал, что со «свободными государствами и с царями бывает то же, что с телом человеческим: пока человек здоров, он не ощущает в своём теле никакого повреждения», но при недомогании обнаруживаются все его болезни. Аналогичным образом, пока государства воюют вдали от своих владений, «слабые стороны незаметны для толпы, но как только возгорается война у самой границы, все язвы вскрываются» ¹⁸⁾.

Но если социальная жизнь на определённой стадии своего развития предполагает подчинение одних и повиновение других, то это вовсе не означает обязательно необходимость рабства. Такое подчинение может носить совсем другой характер. Между тем Аристотель из общей необходимости подчинения одних элементов общества другим делал совершенно произвольный вывод относительно вечности и неизбежности рабства. Аристотелевская теория прирождённого «рабства по природе» была лишена логических оснований. Фактически Аристотелю приходилось выходить за рамки этой теории.

Буржуазные историки воспроизводят лишь аргументацию Аристотеля о естественности рабства (напр., Г. Кунов). Но Маркс показал, что Аристотель имел в виду и общественную необходимость рабовладения. Так он говорил о возможности рабстве по закону. Практически это означает поражение Аристотеля и его теории естественного происхождения рабства. Рабство военнопленных не укладывалось в рамки такой теории. Любопытно, что Аристотель сам дружил с вольноотпущенником Гермием (который дважды продавался в рабство) и женился на его приёмной дочери. Это значит, что он не питал лично особого презрения к рабам и брутальные рассуждения о последних были основаны на классовых мотивах, а не личных чувствах. Своей теорией прирождённого рабства он выражал классовые вожделения рабовладельцев и вооружал их для борьбы с рабами.

Кроме того, Аристотель внёс новые моменты в историю экономической мысли Древней Греции своими советами рабовладельца о приобретении и методах эксплуатации рабов. Эти вопросы затрагивались уже Ксенофонтом и Платоном. Аристотель продолжая их разработку и формулируя целый ряд принципов экономической политики рабовладельцев, предупреждал последних о стоящих перед ними опасностях и советовал быть осторожными. Аристотель считал необходимой для них особую науку, хотя и сводящуюся к умению отдавать приказы рабам. Само порабощение людей представлялось весьма сложным делом, хотя и справедливым. Требовалось обучение науке о войне или охоте. Среди рабов Аристотель рекомендовал проводить лживую политику и поддерживать их повиновение обещанием свободы.

Любопытно, что фактически наука оказывалась необходимой больше рабам, чем господам, и Аристотель пространно разъяснял это в своих сочинениях. Ведь рабу приходилось выполнять господские приказы, что требовало большой смекалки, опыта и знаний, значит наличия разума. В противоречии со своей теорией прирождённого рабства Аристотель вынужден был допустить наличие у рабов весьма большой дозы разума.

Весьма интересным является вопрос, как Аристотель представлял себе будущее развитие человечества. По мнению Д. И. Розенберга, он «не был абсолютным защитником рабства», но это заключение противоречит учению Аристотеля о прирождённом рабстве как естественном уделе целых народов. В своём наброске проекта идеального государства будущего, он сохранял рабство и даже допускал его расширение. Правда, Аристотель мечтал и о тех временах, когда ткацкие челноки будут сами работать и господам не потребуется рабов. Это обстоятельство специально отмечалось Марксом.

В заслугу Аристотеля Маркс ставил и то, что этот «величайший мыслитель древности» мечтал об освобождении человечества от тяжкого труда с помощью применения машин. Маркс имел в виду слова Аристотеля, что если бы каждое орудие по приказанию или предвидению могло исполнять «подобающую ему работу» и ткацкие челноки ткали сами, то не потребовалось бы «ни мастеру помощников, ни господину рабов». Позднее, во времена Цицерона, греческий поэт Антипатр приветствовал создание водяной мельницы как освободительницы рабынь и восстановительницы золотого века. Однако в эпоху капитализма, говорит Маркс, машина стала наиболее могущественным средством удлинения рабочего дня ¹⁹⁾.

Но следует учитывать, что подобные мечты о безмятежном существовании рода человеческого противоречили первоосновам теории Аристотеля, так как он тем самым признавал экономическую обусловленность рабства и связь последнего с определённым уровнем развития производительных сил. Выходит, что рабство «варваров» не является прирождённым и не дано самой природой, но навязано им господами в силу экономической необходимости. Иначе при низкой технике оказалось бы невозможным поддержание нормального хода производства и его дальнейшее развитие.

В этих мечтах Аристотель отступал фактически от своего основного положения. Следовательно, они не характерны для него, не выражают существенных мотивов его мировоззрения и экономических взглядов. Он мечтал, но не верил в осуществление своих грёз. Такие мечты утилизировались греческой комедией и не принимались всерьёз.

Все проекты социальных реформ, порождённые античной Грецией, сохраняли рабство. Например, в сочинении Кратеса указывалось, что «никто не будет владеть ни рабом, ни рабыней», но лишь в том случае, если реформатор заставит «двигаться все нужные предметы без малейшего прикосновения к ним. Всякий корабль будет приближаться сам собой, когда его позовут», как и пирожок или рыба из горшка.

Решающее значение для оценки взглядов Аристотеля имеет то, что он считал физический труд позорным для свободного человека и гражданина. Этим уже определялось отношение Аристотеля к рабству в настоящем и будущем. Чтобы свободный гражданин был свободен от физического труда, рабы должны работать. Следовательно, рабство считалось им нормальным явлением и для отдалённого будущего.

§ 3. Защита частной собственности

В историю экономической мысли античности Аристотель вошёл как ярый защитник не только рабства, но и частной собственности. Буржуазные экономисты усматривают в этом особую заслугу Аристотеля и признают его аргументацию в пользу частной собственности, к которой они питают особое уважение и пристрастие, даже классической. Ею и сейчас часто довольствуются всякого рода апологеты капитала. Но фактически буржуазные интерпретаторы Аристотеля приписывают ему свои собственные мотивы и домыслы, вкладывая произвольно в аргументацию знаменитого философа совсем иное содержание.

Интерес Аристотеля к проблеме собственности тоже не был случайным. Кризис рабовладельческого строя в IV веке придавал ей большую остроту. Обострение классовой борьбы ставило под сомнение права богачей на свои богатства. Поведение городской бедноты становилось всё более угрожающим. В ходе её восстаний выдвигались лозунги раздела имущества богачей и явного нарушения принципа частной собственности. Поэтому идеологам рабовладельцев приходилось защищать не только рабство, но и частную собственность.

Естественно, Аристотель взялся за это дело и приступил к нему с использованием всех ресурсов своей учёности, логической казуистики, психологической мотивации и исторического опыта господствующего класса. В раскалённой атмосфере классовой борьбы, обострившейся в IV веке, даже рабовладельческие проекты Платона казались ему слишком опасными, поскольку они в той или иной степени затрагивали частную собственность.

Аристотель был горячим сторонником частной собственности и решительно отвергал проекты Платона. В своём сочинении «Политика» Аристотель указывал, критикуя Платона, что «элементы, образующие государство, не одинаковы», ибо сама «природа не установила на земле всеобщего равенства» и не следует делать государство исключительно единым, так как не могут же все говорить одно и то же. По мнению Аристотеля, сам эгоизм людей свидетельствует о недостатках системы общинного владения, общие сыновья не будут заботиться об отце, не зная его, ведь их тысячи. Больше того, общие жёны и дети будут порождать ссоры мужчин. Вместе с тем и общинное землевладение станет источником конфликтов по причине несоответствия доли каждого в труде и продукте. Указывалось и на то, что всякое общение людей порождает споры, даже в компаниях путешественников господа негодуют на слуг, помощью которых ежедневно пользуются.

Аристотель выражал удовлетворение существующей системой собственности, которая является будто бы одновременно общественной и частной. Что же касается землевладения, то оно должно быть только отчасти общинным, а вообще частным. Подобное разделение не будет вызывать каких-либо ссор, правда, при хороших обычаях и правильном законодательстве. Задача последнего состоит в достижении того, чтобы «собственность была частною, эксплуатация же её – общею».

По мнению Аристотеля, для человека одна мысль о собственности доставляет «несказанное удовольствие», а эгоизм представляет естественное чувство, оно достойно порицания лишь в том случае, когда становится чрезмерным. Так, напр., люди осуждают сребролюбие, хотя все они любят деньги. Он ссылался на то, что для человека приятно помогать друзьям, а между тем это якобы возможно только в условиях частной собственности, без последней исключены щедрость и благоразумное обхождение с женщинами. Как писал Аристотель, благородная щедрость «сказывается именно в возможности распоряжаться своим добром» и вовсе не частная собственность порождает судебные процессы и лесть бедных перед богатыми. Эти дурные явления проистекают, с его точки зрения, от «нравственной испорченности людей», причём именно среди общинников возникает больше всего конфликтов. Более того, Аристотель утверждал, что при общинном владении сама жизнь становится невозможной и у Платона ошибочно основное положение. Аристотель соглашался, что «должно требовать относительного, а не абсолютного единства как семьи, так и государства». Если это единство «пойдёт слишком далеко, то и само государство уничтожится», переступая предел должного единства. Из одного звука нельзя создать симфонию, а множество людей можно превратить в нечто цельное и единое лишь посредством воспитания.

Судить о республике Платона, по мнению Аристотеля, невозможно, так как исключено уже её создание и сам Платон не сказал что-либо о других гражданах (помимо воинов), не показал возможность общинного быта. В платоновском государстве, заявлял Аристотель, и воины лишены личного счастья, но тогда возникает вопрос о том, кто же будет в нём счастлив?

Таким образом, в специальной главе о собственности Аристотель подверг проекты Платона разносторонней критике.

К вопросу о защите частной собственности он возвращается в главе IV при оценке проектов Фалея Халкидонского, отмечая там, что некоторые считают разрешение вопроса о собственности наиважнейшим делом, поскольку борьба за неё порождает беспорядки. Поэтому, например, Фалей Халкидонский требовал имущественного равенства среди людей, полагая, что последнее легко установить с помощью государства, путём безвозмездных раздач бедным имущества богатых. Но Аристотель в ответ на это заявлял, что тогда пришлось бы уравнивать и число детей у граждан, устанавливать максимальную норму имущества равных размеров и даже уравнять желания граждан, а это невозможно, поскольку желания людей зависят от воспитания. Если даже установить определённое воспитание для людей, то всё же люди будут стремиться к богатству и почестям. Обеляя собственность, Аристотель писал, что столкновения между людьми возникают не только из-за собственности, но и неравномерного распределения почестей. По его мнению, несправедливости порождаются прихотями, а не нуждой, и тиранами люди становятся не из-за стужи. Человечество оказывает больше чести не убийце вора, а убийце тирана. Ссылаясь на то, что «людская алчность ненасытна», и желания людей естественно беспредельны, Аристотель утверждал, что установление имущественного равенства не является главной задачей. Следует добиваться лишь того, чтобы «люди интеллигентные по своей природе не желали иметь больше, а люди малоразвитые не имели возможности желать этого». Аристотель отмечал в заключение, что сам Фалей требовал лишь равенства поземельной собственности, забывая о рабах, деньгах, стадах ²⁰⁾.

Доказывая естественность собственности, Аристотель ссылался на то, что некоторые животные ко времени рождения детёнышей доставляют для них такое количество пищи, которого будет достаточно до приобретения способности самостоятельно добывать её.

Следовательно, Аристотель выступил с весьма красноречивой защитой принципа частной собственности и полемика с Платоном была лишь поводом для этого выступления. Желающих реализовать платоновские планы не находилось, и эти планы не имели актуального значения. Более реальной угрозой для частной собственности были настойчивые требования городской бедноты о проведении уравнительных мероприятий и приобщении её к материальным богатствам рабовладельческого режима. Характерно, что Аристотель искал такое решение вопроса о собственности, которое сделало бы её политически безопасной, исключив возникновение конфликтов, а тем более классовой борьбы. В этом ярко сказываются мотивы, которые побудили Аристотеля заниматься проблемой собственности. Это был страх греческих рабовладельцев и купцов за свою собственность в условиях кризиса рабовладельческого режима, обострения классовой борьбы, угрожающего поведения народных масс. Аристотель снимал с частной собственности обвинение в том, что она порождает судебные иски, конфликты и т. д., связанные с её разделами, правами отдельных лиц. Переходя в наступление, он переносил это обвинение на общинную собственность и решительно утверждал, что именно она порождает больше всего конфликтов и борьбы.

Таким образом, Аристотель искал бесконфликтную форму собственности, гарантирующую рабовладельческой знати и купцам спокойное владение своим имуществом. Он отдавал предпочтение частной собственности перед общинной и это было естественно для условий Греции IV века, когда частная форма собственности, особенно в греческих городах, прочно укоренилась. Но аргументы Аристотеля оказались весьма тривиальными, так как связь возникновения частной собственности с развитием производительных сил и разложением общинного строя была ему непонятной. По мотивам социальной демагогии умалчивалось о классовых интересах, связанных с частной собственностью.

Приводимые им аргументы противоречили даже его методологическим принципам и общим воззрениям. Так, забыв о принципах историзма, он начинал искать корни собственности даже в повадках животных. Аристотель доказывал в своих работах, что человек есть существо политическое и отсюда следовало, что первостепенный вопрос о собственности надо решать с точки зрения общественных условий существования людей, в интересах общества и его прогрессивного развития. Но вместо этого он начал искать психологические основания для собственности, находя их в личных переживаниях отдельного индивида. Приятные чувства последнего, связанные с обладанием собственностью, признавались основанием для её существования. Искажая фактическое положение вещей, Аристотель доказывал, что лишь частная собственность делает людей способными на щедрость, великодушное отношение к женщинам, детям и т. д. Но сам же Аристотель в своей критике так называемой хрематистики или стяжательства, безмерного накопления денежного богатства, утверждал, что частная собственность в условиях денежного хозяйства порождает жадность. Кроме того, история показывает, что именно в условиях общинной собственности на ранних стадиях исторического развития для человеческой щедрости было значительно больше простора, чем в узких рамках частной собственности. Положение женщины в ту пору было более благоприятным. Только с появлением частной собственности женщина превращается в разновидность личного имущества собственников.

Отстаивая право частной собственности на существование, Аристотель допускал её идеализацию. Это и вызывает восторг у апологетов капитала. Но, пускаясь в полемику против проектов уравнительного характера, Аристотель оперировал явными софизмами. На том основании, что нельзя достигнуть абсолютного равенства людей в имущественном отношении, делался вывод, что не следует стремиться и к относительному равенству в распределении материальных богатств. Между тем невозможность первого ещё ничего не доказывает и вовсе не опровергает реальность второго варианта решения вопроса. Но народные массы Греции IV века и требовали как раз дележа имущества богатых, а не установления абсолютного равенства во владении имуществом между всеми гражданами. Чтобы запутать вопрос и дезориентировать своих противников, Аристотель привлекал не относящийся к делу вопрос о распределении почестей. Неравномерное распределение последних среди людей, как и такое же распределение среди них солнечных лучей, минеральных богатств и т. д., вовсе не исключает относительно равномерного распределения собственности. Странным является аргумент, состоящий в ссылке на ненасытность человеческих желаний. Именно в связи с такой ненасытностью и оказывалось важным для Греции IV века более равномерное распределение материального богатства среди её жителей. Тогда меньше стало бы в ней бедноты и настоящего пауперизма.

В своей защите частной собственности Аристотель тоже становился на путь тенденциозных суждений и не смог остаться на позициях беспристрастного аналитика.

Следует, однако, отметить, что Аристотель не был таким поклонником абсолютной и не знающей каких-либо исключений частной собственности, каким его изображает буржуазная литература. Осуждая хрематистику, он ставил частной собственности довольно узкие рамки, определяемые интересами домашнего, потребительского хозяйства. Следовательно, Аристотель отвергал как раз то, что больше всего привлекает прозелитов буржуазной собственности, именно неограниченное обогащение. Кроме того, Аристотель вовсе не исключал существования общинной собственности и даже предлагал поощрять её в сфере землевладения. Использование собственности (в том числе частной) в общественных интересах допускалось и в весьма широких масштабах. Остаток государственных средств Аристотель предлагал использовать для поддержания бедноты.

§ 4. Проект идеального государства

Весьма ярко эти взгляды отразились в его наброске плана идеального государства. Ориентация на сохранение рабства и стабилизацию экономической жизни на почве натурального хозяйства характерна для этого плана. Как идеолог рабовладельцев, Аристотель шёл по пути, которым шли в своё время Ксенофонт и Платон. Его «идеальное государство» мало отличалось чем-либо от рабовладельческих государств тогдашней Греции. Жестокую действительность античного рабства Аристотель выдавал за своего рода идеал, окружая его ореолом мечты. С помощью моральных сентенций он пытался возвысить эту действительность до общественного идеала.

Как уже отмечалось выше, Аристотель проектировал сделать обработку земли обязанностью рабов и использовать для этого также пришлые элементы населения (периэков). Поскольку занятие ремеслом запрещалось свободному гражданству, очевидно, и производство ремесленных изделий предполагалось возложить на рабов и иноземцев (метэков). Круг замыкался и потому «идеальное государство» Аристотеля оказывалось вариантом хорошо известной Греции рабовладельческой республики.

В положение рабов не вносилось каких-либо изменений и Аристотель рекомендовал разные методы эксплуатации их, подавления протеста. При этом разным формам социальной политики отводилось большое место. О них уже говорилось выше. Что рабы должны работать на господ – в этом Аристотель вполне был согласен с греческими рабовладельцами, причём, в отличие от Ксенофонта и Платона, отказывался вносить какие-либо изменения и в сами формы рабовладения. Слава Спарты уже померкла и Аристотель оказался свободен от идеализации спартанского режима. Ориентация на государственное и общинное рабовладение, характерная для Ксенофонта и Платона, оказалась чуждой Аристотелю. Он проектировал сохранение частного рабовладения и подверг резкой критике планы превращения рабов в коллективное достояние господ, в общественную собственность. С позиций частной собственности он критиковал проекты Платона. Аристотель в бо́льшей мере сохранил ещё веру в полисную демократию и требовал лишь её ограничения в интересах аристократических элементов. Он не хотел мириться с деспотическим режимом олигархической Спарты и отказывался идеализировать спартанские добродетели.

Аристотель критиковал спартанцев (лакедемонян), обвиняя их в устранении женщин из общественной жизни, допущении неравенства во владении землёй, непоследовательности и т. д. Их законодательство устанавливало запрет на продажу земли, но допускало дарение, завещание и назначение приданого. В силу этого 2/5 земли оказалось в руках женщин. По мнению Аристотеля, надо было установить норму для приданого. Он не возражал против умножения населения, в том числе и путём уравнения имуществ, но указывал, что покровительство деторождению дробит ещё больше собственность, увеличивает число бедных. Вместе с тем он упрекал спартанцев за то, что они культивировали только воинские добродетели и потому после достигнутой победы в том или ином конфликте ни к чему не годились. Кроме того, они плохо платили налоги ²¹⁾. Аристотель критиковал сами принципы Ликурга, а не только отклонения от них, осуждал военный режим Спарты. Хоть и по соображениям, далёким от гуманности, но всё-таки Аристотель осуждал жестокость спартанцев в обращении с илотами, опасаясь восстаний народа. Он указывал на неравномерность распределения собственности в Спарте. Правда, Аристотель находил, что спартанские сисситии являются «прекрасным учреждением».

Конечно, следует учитывать, что «Политика» писалась Аристотелем после поражения Спарты при Левктре и Мантинее, т. е. в такой период, когда вера в чудодейственную силу спартанского государства рассеялась. Произошли определённые сдвиги в оценке спартанского режима и его «добродетелей». Кроме того, Аристотель был менее тесно связан с рабовладельческой аристократией, чем Ксенофонт и Платон, над ним сильно довлели политические мотивы греческой интеллигенции. Между тем последняя плохо мирилась с деспотизмом военного режима Спарты, с её лагерными порядками.

Во всяком случае ироническое отношение Аристотеля к общественному строю Спарты выражало принципиальную позицию его по наиболее важному вопросу о характере рабовладения, поскольку отвергались проекты перенесения на Грецию общинных форм государственного рабовладения Спарты и предлагалось остаться на прежних позициях. Частные формы рабовладения, характерные для греческого полиса, вполне удовлетворяли Аристотеля, и он верил в их экономические возможности. Этим его планы существенно отличались от первоначального проекта Платона и тенденций Ксенофонта, сильно идеализировавшего спартанские порядки с их коллективизмом рабовладения.

Но отвергая общинность спартанского рабовладения и военный режим Спарты. Аристотель вслед за Ксенофонтом и Платоном принимал другие элементы её общественного строя. Поэтому его «идеальное государство» оказалось всё-таки сильно похожим на спартанское. В частности, оно проектировалось на базе натурального хозяйства, в котором не будет торговли для наживы, или так называемой хрематистики. Натурально-хозяйственная концепция Аристотеля нашла своё отражение в его проекте «идеального государства». Последнее мыслилось как земледельческая община замкнутого характера, в которой господствуют землевладельцы и главным занятием населения является земледелие. Ремеслу отводилась ничтожная роль. Сама территория государства проектировалась очень скромной и критерием её величины считалась достаточность земельных угодий для доставки нужного населению продовольствия. Вопрос о территориальных владениях «идеального государства» решался с точки зрения потребительских мотивов натурального хозяйства. О необходимости развития торговли и промышленности, о строительстве городов и усилении их экономической экспансии в проекте Аристотеля ничего не говорилось. Планы этого рода были органически чужды Аристотелю, считавшему натуральное хозяйство, земледелие и деревню более надёжной опорой рабовладельческого режима. В поисках устойчивости для последнего он шёл по пути Ксенофонта и Платона, отражая общие тенденции экономической мысли Древней Греции, её традиции. Становясь на этот путь, Аристотель неизбежно возвращался к той же идеализации спартанских порядков, поскольку для последних было характерно натуральное хозяйство, преобладание сельского хозяйства и т. д.

Подобно Спарте, проектировавшееся Аристотелем «идеальное государство» отличалось крайним аристократизмом. Аристотель во многом воспроизводил второй вариант платоновского проекта, изложенный в «Законах». Правда, отвергался строй египетских каст и замкнутых сословий в платоновском понимании. Но общее господство в «идеальном государстве» оставлялось за поземельной аристократией или сословием свободных граждан. Последним давалась монополия на землю, и половина земельных владений оставлялась в распоряжении государства. Одна часть государственных земель предназначалась для нужд культа, т. е. фактически для жрецов, и другая – для организации сисситий спартанского типа, т. е. для содержания светской знати. Следовательно, доходы с 1/4 земли должны были поступать жречеству и с 1/4 – военному сословию.

Аристотель в своей «Политике» подвергал критике конституцию Гипподама Милетского, предусматривавшую классификацию граждан на крестьян, ремесленников, воинов и деление земли на 3 части – священную, общественную, частную. Аристотеля изумляло то, что воинам приходилось самим обрабатывать землю. Он предлагал дать крестьянам земли, чтобы они снабжали продуктами и воинов ²²⁾. Практически это означало бы порабощение остатков самостоятельного крестьянства.

Аристотель проектировал превращение земледельцев в рабов, поскольку они живут на земельных участках, предоставленных государством, а не на частных землях. Зато меры Аристотеля против непомерного роста богатства знати и разорения крестьян, ремесленников оказались очень скромными паллиативами. Он апеллировал к благоразумию и доброй воле рабовладельцев, их надлежащему воспитанию посредством законов ²³⁾.

Отсюда видно, насколько беззастенчивой фальсификацией истории являются рассуждения Пельмана о том, что Аристотель проектировал такое государство, которое служит средством «к возможно равному удовлетворению интересов каждого». Искажая проект государства, разработанный Аристотелем, Пельман утверждал, что Аристотель допускал к управлению государством всех людей, не приносил человека в жертву государству, стремился к установлению прочного благосостояния народных масс. При этом имелось в виду предложение об использовании в интересах бедноты излишков государственных доходов и прикреплении бедняков к богачам для экономической помощи ²⁴⁾.

Правда, Аристотель в соответствии с традициями общинности в развитии античной собственности одобрял систему раздач, восхвалял щедрость, которую люди «любят почти более всего». Он рекомендовал попытаться «сблизить неимущую массу с имущими или усилить средний класс в государстве», стремясь к тому, чтобы «собственность была частная, пользование же ею – общим». Но все эти пожелания не выходили за рамки рабовладельческого строя античности и были рассчитаны на его консолидацию.

Одной из важных задач своего проекта Платон считал нейтрализацию экономических затруднений свободного населения, порождаемых ростом последнего, проектировал выведение колоний, которые должны были поглощать избыток населения. Этим вопросом интересовался и Аристотель, но искал решение вопроса в прямой регламентации деторождения и вообще брачных отношений. Он предлагал установить брачный возраст для женщин с 18 лет и мужчин с 37 или несколько раньше, определить само время брачных соглашений (зимнее), фиксировать максимальную норму для числа детей в каждой семье, мужчинам старше 50 лет запретить «обзаводиться детьми». В соответствии с жестокими нравами античности Аристотель рекомендовал оставлять без пропитания детей, родившихся калеками. Заботы о воспитании подрастающих поколений он возлагал на государство и давал определённые советы педагогического характера. Супружескую верность Аристотель считал обязательной и предлагал лишать гражданских прав её нарушителей. Предложения Аристотеля о регламентации деторождения мотивировались тем, что излишние дети могут впасть в бедность, а между тем «бедность – источник возмущений и преступлений».

Всё это показывает, что экономические проекты Аристотеля носили консервативный характер, ориентировались на укрепление рабовладельческого режима, переживающего глубокий кризис и зашедшего в тупик. Некоторые историки утверждают, что экономическая концепция Аристотеля была реакционна, поскольку она призывала греков к возврату к земледелию и к политической ориентации на земледельческое население среднего достатка ²⁵⁾.

Но дело не только в этом. Более важное значение для оценки экономической концепции Аристотеля имеет то обстоятельство, что он добивался консолидации уже обанкротившегося режима греческого рабовладения. С этой точки зрения реакционность экономических воззрений Аристотеля особенно очевидна. Он искал пути для спасения экономического строя, ставшего реакционным.