Экономическая мысль Древней Греции. Курс лекций

§ 1. Идеализация натурального хозяйства. Критика хрематистики

С появлением работ Аристотеля экономическая мысль Древней Греции сделала большой шаг и в разработке стародавней проблемы взаимоотношений города с деревней, промышленности с сельским хозяйством, товарного хозяйства с натуральным. Эта тема давно интересовала экономическую мысль Греции, а в IV веке приобрела чрезвычайную остроту. Вопрос о путях дальнейшего экономического развития Греции стал особенно актуальным со времени Пелопоннесской войны, когда банкротство торгово-промышленных городов (прежде всего Афин) в столкновениях с аграрной Спартой произвело на греков огромное впечатление. Появились сомнения в правомерности торгово-промышленного направления полисной экономики. По этому вопросу уже Ксенофонт и Платон высказали вполне определённые суждения, предлагая Греции ориентироваться на сельское хозяйство натурального типа. Но оба они были слишком тесно связаны с аристократией и выражали её узко классовые интересы. Естественно возникает вопрос о том, можно ли на основании их односторонних рассуждений говорить о существовании проблемы общегреческого характера, волновавшей экономическую мысль Греции вообще. Поэтому взгляды Аристотеля по столь важному вопросу приобретают для историков экономической мысли особый интерес. Ведь Аристотель был представителем греческой интеллигенции и жил в Афинах на положении метэка.

Не подлежит сомнению, что в его годы произошло дальнейшее углубление кризиса полисной экономики с её односторонним (торгово-промышленным) направлением. В связи с этим Аристотель идёт в том же направлении и осуждает хрематистику, предлагает ориентироваться на земледелие.

В «Политике» Аристотель давал обзор разных форм хозяйственной деятельности и указывал, что теоретическая свобода часто не предотвращает практической необходимости. Для выбора занятий требуются сведения об их относительной выгодности и специальные познания о волах, овцах, а также опыт в обработке земли, в организации скотоводства, пчеловодстве. Аристотель полагал (и это характерно для грека), что промышленная деятельность большей частью состоит в торговле трёх видов (морской, сухопутной, розничной). Ростовщичество он квалифицировал как второй род промышленной деятельности, а работу по найму как третий (имелись в виду ремесленники). Этот третий вид казался Аристотелю промежуточным между промышленной деятельностью и приобретательством. Он различал занятия художественные, ремесленные, рабские (в которых требовалась лишь физическая сила), неблагородные (не нуждающиеся в добродетели) ¹⁾.

Отражая экономические противоречия Греции IV века до н. э., Аристотель опасался одностороннего развития торговли и её спекулятивного направления, ориентировался на более прочную систему натурального хозяйства. Это ярко сказывается в рассуждениях относительно богатства и различий между экономикой и хрематистикой, содержавшихся в его сочинении «Политика». Он ставил вопрос о том, можно ли сказать, что приобретение имущества тождественно с экономической деятельностью или оно составляет только часть её? Отвечая на этот вопрос, Аристотель устанавливал тонкое различие между управлением хозяйством и приобретением имущества, утверждая, что умение управлять хозяйством не то же самое, что умение приобретать имущество. Над рассуждениями Аристотеля всё время довлела проблематика домашнего хозяйства, и он ставил перед собой задачу выяснить, является ли приобретение имущества только частью домашнего хозяйства?

Рассуждая материалистически, он выставлял общий тезис, что «без пищи жить нельзя» и в зависимость от неё ставил образ жизни как животных, так и людей, различая животных плотоядных, травоядных, всеядных. Среди людей обнаруживались наиболее ленивые, которые «ведут образ жизни кочевников», без труда добывая продовольствие. Но существуют также охотники и земледельцы. Все они, как подчёркивал Аристотель, обходятся без обмена и продажи своих продуктов, причём счастливы особенно те, которые соединяют несколько образов жизни. Сама природа доставляет пищу, так как «растения существуют на пользу животных, а последние на пользу человека». Покидая, однако, почву материализма, Аристотель писал: «Если верно то, что природа ничего не создаёт в незаконченном виде и всё творит для какой-либо цели, то следует признать, что она созидает всё вышеупомянутое ради людей».

Весьма характерным является определение, которое давалось богатству. По мнению Аристотеля, лишь необходимое в семейном быту составляет собою «истинное богатство», а мера имущества, необходимого для счастливой жизни, не безгранична, ибо средства удовлетворения любой потребности не безграничны. В соответствии с этим утверждалось, что «искусство приобретения относится, по своей природе, к сфере деятельности домохозяина», поскольку она естественна.

Но совсем другой характер носит приобретение денег, поскольку в злом случае, по мнению Аристотеля, «для богатства и стяжания нет, по-видимому, никакого предела», а потому стяжание неестественно и «скорее есть дело искусства, чем природы». Правда, всякий предмет допускает двоякое использование – для личного потребления или продажи, причём все предметы могут быть объектами мены. Однако Аристотель считал, что всё-таки естественным назначением вещи является её личное потребление и заявлял, что само по себе назначение обуви «не заключается в том, чтобы служить предметом обмена». Тем не менее обмен, как таковой, представлялся ему естественным явлением, раз некоторых предметов в распоряжении людей оказывается больше или меньше сравнительно с потребностями. Отсюда делался тот вывод, что «мелкая торговля не имеет по природе никакого отношения к искусству наживать состояние», если она ведётся в объёме потребностей. Следовала ссылка на то, что на стадии семейной формы общежития обмен производился в скромных размерах, варвары меняли лишь одни предметы личного потребления на другие. В таком обмене, говорит Аристотель, нет ничего противоестественного, люди тут просто стремятся к благосостоянию, а такое стремление «неразлично с природой человека».

Зато с изобретением денег обмен изменяет свой характер и появляется торговля ради прибыли, начинается погоня за ней и люди привыкают ошибочно думать, будто их богатство заклинается в большом количестве денег. Разоблачая эти заблуждения, Аристотель писал, что деньги сами по себе – пустяки и «имеют лишь условное значение», вне употребления они ничто, бесполезны и человек, богатый деньгами, часто терпит «нужду в насущном хлебе». При этом указывалось, что нельзя считать богатством то, что даже своим изобилием не спасает от голода, о чём свидетельствовало сказание о Мидасе, который терпел лишения потому, что в золото превращалось всё, к чему он прикасался. Отсюда и делался тот вывод, что существует «богатство естественное», приобретение которого составляет задачу экономики. Ей противопоставлялось приобретение денег, характерное для хрематистики (спекулятивной торговли, ростовщичества).

Аристотель признавал, что сама экономическая деятельность «имеет для себя предел» и часто близка к хрематистике (стяжательству), обе формы деятельности нередко заменяют одна другую. Причину этого прискорбного смешения он видел в том, что многие люди вообще заботятся о жизни, а не о счастье, и поскольку «желание жизни беспредельно», то экономика перерастает в хрематистику (сребролюбие). Некоторые же люди, стремящиеся к счастью, отождествляют последнее с материальным довольством.

Осуждая хрематистику, Аристотель писал, что на самом деле не деньги могут быть целью, напр., мужества и врачебного искусства, а победа и здоровье. Он утверждал, что приобретение ценностей лишь отчасти «составляет предмет деятельности домохозяина» будучи для последнего побочным делом. Ведь материал для экономической деятельности должна давать сама природа, в царстве которой «для всего последующего пищей служит предыдущее». Поэтому естественным для людей является стремление к приобретению, подобно тому, как оно существует у растений и животных. Таким образом, экономическое приобретение «необходимо и похвально», но хрематистика достойна осуждения.

В частности, Аристотель особенно энергично осуждал ростовщичество, прямо заявляя, что оно «заслуживает презрения», так как прибыль получается ростовщиком «от самих денег», которые им употребляются «не на то, для чего они изобретены». По мнению Аристотеля, они «изобретены только для удобства мены», а между тем в итоге операций ростовщиков «из денег рождаются те же деньги». На этом основании он и делал тот вывод, что «из всех родов приобретения ценностей ростовщичество всего более дело нестерпимое».

Аристотель отмечал яркие примеры осуждаемой им хрематистики. Один из них дал Фалес Милетский, доказавший способность философов к обогащению. Зная по астрономическим наблюдениям, что урожай маслин будет плохим, он ещё зимой скупил их по дешёвке и летом мог перепродавать значительно дороже. Далее Аристотель упоминал одного сиракузца, который скупал железо и затем продавал его по удвоенной цене, за что был изгнан Дионисием из Сиракуз, так как подобные методы приобретения денег не соответствовали затратам труда. По мнению Аристотеля, в данном случае у Фалеса и сиракузца основой обогащения была «монополия искусственная» ²⁾.

В «Этике» Аристотель писал относительно «образа жизни, посвящённого наживе», что он «неестественный и насильственный», само «богатство не заключает в себе искомого блага, ибо богатство только полезно и служит для других целей» ³⁾.

Поскольку хрематистика опиралась преимущественно на развитие промышленности и торговли, порождающие неустойчивость в экономике греческих полисов, Аристотель скептически относился к торгово-промышленному направлению экономического развития Греции. Конечно, выгоды разделения труда ему были хорошо известны и он советовал использовать их. В «Политике» Аристотель предлагал законодателям учитывать опыт разделения труда в Карфагене и не допускать, чтобы «одно и то же лицо и сапоги тачало и на флейте играло», ибо «природа не делает ничего так скудно», как кузнецы, изготовляющие Дельфийский нож, служащий разным целям. Но Аристотель плохо отличал ремесленника от раба и писал там же, что ремесленник, занимающийся низким ремеслом, тоже своего рода раб, только с известным ограничением, так как его рабство не вытекает из природы. Такое отношение к ремеслу было широко распространено в Греции IV века.

Характерно, что и Демосфен считал низким занятием для свободных граждан ремесленное производство ⁴⁾.

В буржуазной литературе высказывалось положение, будто Аристотель «подобно физиократам XVIII века» считал действительно производительным лишь земледелие и родственные ему отрасли, а все другие отрасли производства – только меняющими форму продукта, распределяющими его ⁵⁾. Это заключение относится к разряду обычных домыслов буржуазных экономистов, цепляющихся за любой повод для сближения экономических взглядов Аристотеля с воззрениями разных школ буржуазной эпохи.

Однако не подлежит сомнению, что и Аристотель отдавал предпочтение сельскому хозяйству. В «Политике» он писал, что полезность близости моря для государства спорна, так как увеличивает число торговцев в стране, ведёт к опасному появлению иностранцев, что «стоит в противоречии с правильной организацией государственной жизни». Правда, близость моря облегчает доставку продовольствия и полезна для торговли, но не следует игнорировать и вредные последствия. По мнению Аристотеля, государство «есть общение подобных друг другу людей» и для его существования необходимы продовольствие, ремёсла, оружие, известное количество денег, попечение о религии, обсуждение вопросов государственной пользы и юриспруденции.

В другом месте этого сочинения говорилось, что «наилучшим классом народонаселения является класс земледельческий», так как он имеет мало досуга и не вмешивается в чужие дела. Поэтому, чтобы сделать народ земледельческим, законодательство некоторых государств нормирует земельную собственность, запрещает продажу родовых владений, ограничивает удалённость земельных участков от города, лимитирует сдачу земли в аренду. На второе место, с точки зрения демократии, ставилось скотоводческое население, как привычное к войне. Другие категории населения представлялись Аристотелю дурными и он патетически спрашивал, в какой добродетели нуждается жизнь ремесленника, торговца или наёмника? Его возмущало то, что они привыкли только к сходкам на рынках. По мнению Аристотеля, следует «всегда удалять худшие элементы населения» от государственных дел ⁶⁾.

Следовательно, Аристотель отдавал предпочтение сельскому хозяйству, но по мотивам вовсе не физиократическим. Его интересовали социальные резервы рабовладельческого строя.

Прекрасный анализ экономических взглядов Аристотеля по кругу вопросов о взаимоотношениях экономики и хрематистики, натурального и товарного хозяйства, земледелия и промышленности дал К. Маркс. Характеризуя экономические взгляды Аристотеля, Маркс писал, что Аристотель «противопоставляет хрематистике экономику», исходит из экономики. Поскольку последняя представляет собой искусство приобретения, она ограничивается лишь приобретением благ, необходимых для жизни или полезных для дома и государства.

Маркс ссылался на утверждение Аристотеля, что «истинное богатство состоит из таких потребительных стоимостей», ибо количество собственности этого рода, необходимые для хорошей жизни, не безгранично. Наоборот, для хрематистики как иного способа приобретения, не существует «границ богатства и собственности». Но товарную (по Марксу – мелочную) торговлю Аристотель исключал из хрематистики, так как здесь «обмен распространяется лишь на предметы, необходимые для них самих (покупателей и продавцов)». Первоначальной формой торговли был обмен, но с развитием последнего возникают деньги и тогда товарная торговля превращается в хрематистику, т. е. в искусство делать деньги. Хрематистика отличается от экономики тем, что для неё «обращение есть источник богатства» и вся она построена на деньгах, ибо деньги суть начало и конец этого рода обмена. Аристотель сравнивал хрематистику с искусством, задача которого не служить средством для чего-либо, а быть «последней конечной целью». Такое искусство «безгранично в своём стремлении». Аналогичным образом «хрематистика не знает границ для своей цели, её цель есть абсолютное обогащение» («политика», кн. 1, стр. 22–26) ⁷⁾.

Взгляд Аристотеля на так называемую хрематистику Маркс связывал с противоречиями формы движения ростовщического капитала, у которой «крайние пункты соединяются без всякого посредствующего звена» (Д-Д, деньги, обмениваемые на бо́льшее количество денег). Такая форма противоречит «самой природе денег» и необъяснима с точки зрения товарообмена.

Поэтому Аристотель и говорит, что «существует двоякого рода хрематистика: одна относится к торговле, другая к экономике; последняя необходима и достойна похвалы, первая основана на обращении и потому справедливо порицается (ибо она покоится не на природе вещей, а на взаимном надувательстве). Таким образом, ростовщичество справедливо ненавидимо всеми, ибо здесь сами деньги являются источником приобретения и употребляются не для того, для чего они были изобретены. Ведь они возникли для товарного обмена, между тем процент делает из денег новые деньги». Однако, заявлял Аристотель, «процент есть деньги от денег, так что из всех отраслей приобретения эта – наиболее противна природе» («Политика», кн. 1, стр. 28) ⁸⁾.

Маркс ярко показал своеобразие экономических взглядов Аристотеля, подчеркнув их связь с экономическими противоречиями эпохи. Зато буржуазные экономисты, стремящиеся к модернизации экономической мысли античности, никак не могут понять генезиса идей Аристотеля, осуждавшего хрематистику, ростовщичество. Онкен считал это поразительной загадкой. Железнов искал объяснение этому в столкновении экономических и моральных оценок абстрактного характера ⁹⁾. Для объяснения проявляемого афинскими философами пристрастия к сельскому хозяйству американские экономисты ищут аналогии в истории экономической мысли Древнего Востока ¹⁰⁾.

Однако все эти домыслы буржуазных экономистов лишены всякого основания. Перед Аристотелем стояла старая проблема, давно уже волновавшая экономическую мысль Древней Греции. Речь шла о путях экономического развития последней, его дальнейшем направлении. Одностороннее развитие торговли и промышленности в городах делало неустойчивой экономику полисов, приводило к непомерному обогащению купечества и пауперизации свободного гражданства, обостряло классовые противоречия рабовладельческого режима и сокращало его социальные резервы. Поэтому в IV веке, в период кризиса рабовладельческого строя и полисной экономики, оказался невозможным оптимизм Перикла. Уже Ксенофонт и Платон выразили сомнение, в торгово-промышленном направлении полисной экономики, они предлагали Греции ориентироваться на земледелие и натуральное хозяйство.

В годы Аристотеля кризис рабовладельческого строя и полисной экономики зашёл ещё более далеко. Возникшая уже раньше проблема приобрела необычайную остроту, и Аристотель более резко, чётко и обстоятельно формулировал взгляды, выражавшиеся его предшественниками. В этом и состояло то новое, что он внёс в историю экономической мысли Греции по данному вопросу. Аристотель выступил с широким обоснованием натурально-хозяйственной концепции и с её позиций решал коренные вопросы экономического развития Греции. Абстрактное столкновение между моральной и экономической оценками явлений совсем не объясняет позиции Аристотеля, так как его мораль выражала классовые интересы, в том числе и прежде всего экономические. Над экономическими взглядами Аристотеля довлели противоречия эпохи, обусловленные кризисом рабовладельческого строя и полисной экономики.

Выход из тупика для Греции он видел в натурализации её хозяйства, переходе к земледелию, ограничении крупной торговли, защите спекуляции и ростовщичества, использовании лишь мелкой торговли для поддержания экономических связей и разделения труда, преимущества которого были хорошо известны каждому греку. Такое направление экономического развития Греции представлялось ему более надёжным и устойчивым. С ним Аристотель связывал нейтрализацию экономических и классовых противоречий рабовладельческого строя, ликвидацию его кризиса. Наглядное представление об этом дают рассуждения Аристотеля о гражданских добродетелях земледельца, который прикован к своему участку, всегда занят хозяйственными делами и не суёт носа в чужие дела, мало интересуется политикой и редко посещает народные собрания. Поэтому аристократические элементы могут господствовать в политической жизни Греции. Зато ремесленниками Аристотель недоволен потому, что они всегда толкутся на городских площадях и слишком активно интересуются политическими делами. Вопрос о преимуществах того или иного направления экономической эволюции Греции (торгово-промышленного или аграрного) Аристотель решал с точки зрения того, насколько при этом будет гарантирована устойчивость рабовладельческого строя, господство аристократии.

Буржуазные экономисты множество раз комментировали аргументацию Аристотеля против лихоимства и ростовщичества, против торговой прибыли, особенно прибыли спекулятивного происхождения. Однако они так и не смогли раскрыть существо взглядов Аристотеля, довольствуясь демонстрацией своего изумления и указывая на странность, односторонний характер аргументации Аристотеля. Объясняется это тем, что с позиций буржуазной политической экономии, её антиисторизма вообще нельзя понять экономической мысли античности и в том числе взглядов Аристотеля.

В отличие от буржуазных экономистов Аристотель обеими ногами стоял на позициях натурально-хозяйственной концепции. Но с точки зрения последней его осуждение хрематистики и ориентация на сельское хозяйство и т. д. вполне понятны. Аристотель прямо заявлял, что считает естественными лишь такие формы хозяйственной деятельности, которые укладываются в узкие рамки домоводства, рассчитанного на личное потребление. Именно натуральное хозяйство оказывалось экономическим идеалом. Вполне определённо формулировалось натурально-хозяйственное понимание богатства как совокупности полезных вещей. С этой точки зрения богатство есть то, что служит удовлетворению человеческих потребностей.

Поэтому Аристотель остро реагировал на противоречие между натуральным и товарным хозяйством, рассматривая это противоречие совсем с другой стороны, чем буржуазные экономисты. Последние трактуют товарное производство как своего рода культурно-историческое приобретение человечества, которым может гордиться буржуазия. Но Аристотель воспринимал экспансию товарного производства как опасное вторжение в спокойные сферы натурального хозяйства, как внесение неустойчивости в экономическую жизнь Греции. Развитие товарного производства рассматривалось как угроза для натурального хозяйства и традиционных устоев рабовладельческого строя. Поскольку же на почве товарных отношений в городах Греции развивалось ростовщичество, повседневным явлением становилась спекуляция, то Аристотель вообще осуждал их, как недопустимое стяжательство. Ведь спекулятивное обогащение купечества ослабляло экономические позиции аристократии, с господством которой было неразрывно связано само существование сложившегося в Греции общественного строя.

Обогащение купцов и ростовщиков достигалось за счёт пауперизации мелких производителей, сокращения социальных резервов рабовладельческого режима. Аристотель выражал тревогу за судьбы этих резервов и осуждал деятельность спекулянтов, ростовщиков. Он соглашался терпеть лишь мелочную торговлю, которая является необходимой формой экономических связей и реализации успехов в разделении труда, но исключает спекулятивное обогащение. Фактически Аристотель ставил под сомнение само существование посреднической прибыли торговца, считая идеалом товарообмен непосредственных производителей и потребителей, не допускающий обогащения спекулянтов. С точки зрения натурального хозяйства Аристотелю была очевидна экономическая бесплодность денег, их обращения в сфере торговли и кредита. Кредит, обычный для этого хозяйства, носил потребительский характер и приводил лишь к разорению тех, кто обращался за помощью к ростовщикам. Домыслы буржуазных экономистов о пресловутой производительности капитала показались бы Аристотелю чистой нелепостью. Он решал экономические проблемы античности с позиций совсем других форм общественного производства.

Однако в экономических взглядах Аристотеля имелось одно существенное противоречие. При обосновании идеи естественности прирождённого рабства Аристотель аргументировал культурным превосходством греков над другими народами, обязанными по причине своего варварства работать на греческих рабовладельцев, дабы последние могли заниматься философией, политикой и пользоваться досугом. Но как могли бы греки достигнуть этого превосходства без серьёзного развития своих городов, их торговли и промышленности? Возникшее при этом противоречие опять ярко обнаруживает то, что Аристотель не был просто объективным учёным (как утверждал Виппер). Над его экономическими взглядами довлели классовые интересы рабовладельцев.

§ 2. Вопросы теории товарного производства

Зато чрезвычайно ценным приобретением экономической мысли античности был теоретический анализ обмена, стоимости и денег, представленный в работах Аристотеля. Такой анализ был новостью в истории экономической мысли, открывал новую страницу в её анналах. Он был предпринят Аристотелем впервые и дал результаты огромного значения для истории экономической науки. Рождалась система экономических знаний и гениальные исследования Аристотеля показывают, что уже в древности была пройдена грань, отделяющая экономические воззрения бесформенного характера от экономической науки как системы знаний. Исследования Аристотеля не оставляют сомнений в том, что экономическая наука зародилась раньше капитализма и её корни уходят вглубь античности. Своим анализом обмена, стоимости и денег он закладывал основы экономической теории, которая потом будет развиваться на протяжении целых тысячелетий. Аристотель не ограничился выражением своего отношения к тем или иным явлениям экономической жизни, определением желательных путей экономического развития или выработкой программы экономических реформ, как это характерно было для его предшественников и позднее для множества представителей экономической мысли Рима, средневековья. Аристотель был глубоким аналитиком и смог подняться выше других в истолковании экономической жизни своей эпохи. Ему оказались доступными высоты экономической теории. Это обнаружилось уже в разработке им проблемы рабства, в теоретическом обосновании последнего. Ещё более это сказалось в теоретическом анализе обмена, стоимости и денег.

Это было качественно новое явление в истории экономической мысли, её развитию открывались неизвестные ранее перспективы. Не случайно Аристотель в течение двух тысячелетий был авторитетом для множества представителей экономической мысли и оказал огромное влияние на её развитие. Его заслуги в истории экономической науки совершенно исключительны. Он занимает в ней столь важное место, что до сих пор идёт борьба за Аристотеля между разными течениями в экономической литературе. Буржуазные экономисты не останавливаются перед замаскированной фальсификацией взглядов Аристотеля, чтобы авторитетом последнего подкрепить репутацию своих реакционных концепций.

Так, в буржуазной литературе делаются попытки занести Аристотеля, путём фальсификации его взглядов, в разряд прозелитов субъективизма, даже пресловутого принципа предельной полезности. В частности, Р. Орженецкий писал, что Аристотель дал «теорию ценности в полном смысле этого слова», на которой лежит «печать глубоко обдуманного и оригинального произведения». Основание для столь восторженной оценки автор усматривал в том, что Аристотель установил различие между «родовой полезностью» материальных благ и конкретной их полезностью (в зависимости от количества). По мнению Орженецкого, в этих взглядах Аристотеля «нетрудно увидеть те основные положения, логическое развитие которых приводит к понятию так называемой предельной полезности, играющему столь важную роль в современной науке»

Автор подбрасывал Аристотелю ту мысль, что деньги лишь условная мера оценки благ, действительной единицей её является потребность, а «цена денег также измеряется потребностью». Тем самым и получался желанный вывод, что в теории Аристотеля «основанием ценности является потребность», пропорции обмена определяются сравнительной полезностью товаров. Выходило, что Аристотелем развивались основные понятия, характерные для теории предельной полезности, олицетворяющей «наиболее новые учения о ценности». Хотя в сфере производства материальные предметы являются продуктами труда и Аристотель понимал это, но в разрешении проблемы ценности он якобы пошёл по другому пути, признав потребность определяющей «для сравнительного значения материальных благ» ¹¹⁾.

Железнов в своей монографии также настойчиво доказывал, что Аристотеля нужно отнести к субъективистам и утверждал, что для Аристотеля оценка товаров коренится «в психической способности человека производить отбор желаемого», хотя этот мыслитель древности допускал колебания. Поэтому теория субъективной хозяйственной ценности осталась незавершённой, несмотря на то, что мысль об ограниченности запаса хозяйственных благ как факторе их ценности была уже «совершенно определённо намечена». При этом делалась ссылка на то, что, по мнению Аристотеля, ценность предмета определяет получающий его (а не дающий). Между тем покупатель может руководствоваться лишь точкой зрения полезности. Уравнивание предметов обмена в отношении их к участникам торговой сделки, о котором говорил Аристотель, сводилось Железновым к сравнению их потребностей в обмениваемых товарах, а не их трудовых затрат. Однако он находил у Аристотеля разноречивые толкования, необъяснимые удовлетворительно «ни с точки зрения труда, ни полезности как факторов ценности». Вывод автора гласил, что экономическая мысль греков ориентировалась на потребление и «идея полезности образует её основной, руководящий принцип». Уже греки с полной отчётливостью признали «субъективный характер экономической оценки», а полезность и ограниченность запаса хозяйственных благ рассматривали как факторы оценки последних. Поэтому «из глубины веков протягиваются нити» к ... школе предельной полезности ¹²⁾.

Правда, некоторые комментаторы Аристотеля толкуют его теорию ценности в смысле теории издержек производства (понимаемых в народнохозяйственном смысле) и стараются потребность свести к издержкам ¹³⁾.

Однако все эти домыслы построены на песке и представляют собой непростительную модернизацию экономических взглядов Аристотеля, их фальсификацию. На самом деле Аристотель был далёк от теоретических фокусов и робинзонад субъективистов, он развивал своеобразную теорию стоимости, характерную для античности с её рабством и господством аристократии. Не только в обосновании рабства и истолковании его природы, но также в разрешении сложной проблемы стоимости Аристотель был человеком своей эпохи, выросшим в условиях рабовладельческой формации. Эти условия оказались определяющими для направления его мысли, наложили свой отпечаток на развитое им понимание обмена, стоимости и денег.

Но для того, чтобы правильно судить о взглядах Аристотеля по этим сложным вопросам, следует изложить их его словами, тем более, что в последних многое остаётся недостаточно ясным. Наиболее обстоятельно он формулировал их в «Этике». Тексты этого сочинения являются основными по интересующему нас вопросу. Обратимся к ним.

Важно отметить, что Аристотель понимал экономическую необходимость обмена, искал последнему хозяйственное обоснование. По мнению Аристотеля, «нужда связывает людей в одно», так как если бы два человека не нуждались друг в друге или один из них не нуждался в другом, «то не было бы и обмена» ¹⁴⁾.

Следовательно, обмен представлялся Аристотелю экономически обоснованным явлением, имевшим глубокие корни в хозяйственной жизни, и выражавшим её нужды. Осуждение хрематистики не означало осуждения обмена, Аристотель признавал закономерность разделения труда и обмена. Правда, он отказывался выводить обмен из природы самой вещи.

Характеризуя различия между потребительной и меновой стоимостью товара, Маркс попутно цитировал Аристотеля, который писал, что «двояко употребление каждого блага. – Первое присуще вещи как таковой, второе – нет; так, сандалия может служить для обувания ноги и для обмена. То и другое суть потребительные стоимости сандалии», ибо даже тот, кто обменивает сандалию на пищу, всё-таки «пользуется сандалией как сандалией. Но это не есть естественный способ её употребления. Ибо она существует не для обмена» («Политика» Аристотеля, стр. 23) ¹⁵⁾.

Но это не значит, что Аристотель считал сам обмен противоестественной формой экономической деятельности. Обмен представлялся ему вполне естественным удовлетворением человеческих нужд, отвечающим насущным потребностям хозяйства и полезным для общества. Он лишь настаивал на том, что естественным назначением вещи является непосредственное удовлетворение человеческих потребностей, а не обмен её на другую вещь. Аристотель правильно считал, что обмен товаров нельзя вывести из их физических свойств или, согласно позднейшей терминологии, потребительной стоимости, так как из природы вещи вытекает лишь использование последней для удовлетворения обычных и непосредственных потребностей человека. Аристотель полагал и правильно, что обмен порождается общественными условиями, экономическими потребностями общества, а не природой самих вещей или их физическими свойствами.

Конечно, раскрыть подлинные основы обмена, заключающиеся в сочетании общественного разделения труда с частной собственностью, Аристотель не смог. Но ценно всё же то, что он признавал экономическую необходимость обмена и его обоснованность.

Впрочем, это не мешало ему указывать на условный характер использования вещи как предмета обмена и противопоставлять подобное использование такому её применению, которое естественно вытекало из физических и др. свойств той же самой вещи.

Аристотель считал, что «в двух смыслах говорим мы о стоимости вещей и об искусстве использования этой стоимости. Именно один вид использования принадлежащей человеку вещи, например, сандалии или гиматия – использование её как таковой; другой же условный, правда, однако, не в такой степени, чтобы пользоваться сандалией в качестве тяжести, но такой, как, например, продажа или прокат; ибо и в этом случае мы используем сандалию» («Евдемова этика», III, 4).

Однако условность применения товара в обмене, о которой говорил Аристотель, не лишала сам обмен экономического обоснования. Последнее считалось Аристотелем самоочевидным, на существование такого обоснования прямо указывалось. Об условности же использования вещи для обмена он видимо говорил в том смысле, что потребление остаётся формальным, не приводит ещё к исчезновению вещи, реальное потребление которой станет возможным лишь после её перехода к покупателю, завершения торговой сделки. В столь же фигуральной форме Аристотель фактически противопоставлял потребительную и меновую стоимость товара, хотя такое противопоставление не было сознательным. У Аристотеля имелись лишь проблески идеи относительно противоположности этого рода.

Признавая экономическую необходимость обмена, Аристотель пытался выяснить его закономерности. Он искал равенство между товарами, участвующими в обмене, и пытался формулировать принцип эквивалентности как закон обмена. Всё это было вполне правильно. Однако в соответствии с методологическими принципами своей концепции, её этическими установками эти поиски получили ошибочное направление. Аристотель искал решение вопроса на почве своего учения о справедливости. Тем самым он покидал почву экономического анализа и переносил решение вопроса в область весьма шатких и ошибочных рассуждений. Проблема стоимости отчасти смешивалась с проблемой распределения.

В «Этике» Аристотель утверждал, что «существует несколько родов справедливости» и «один вид её проявляется в распределении почестей, или денег, или вообще всего того, что может быть разделено между людьми, участвующими в известном обществе». Другой вид её проявляется «в уравнивании того, что составляет предмет обмена; этот последний вид подразделяется на две части: одни общественные сношения произвольны, другие – непроизвольны; к произвольным относятся купля, продажа, заём, ручательство, вклад, наёмная плата; они называются произвольными, ибо принцип подобного обмена произволен». К числу же непроизвольных и частью скрытых сношений относились прелюбодеяние, приготовление яда, сводничество, переманивание прислуги, убийство, лжесвидетельство, грабёж, брань, увечье и т. п.

При этом, если несправедливое заключается, в неравномерности, то «должна быть и средина в неравномерности». Поскольку же «равномерное – средина, то и справедливое – средина».

Все люди, – говорит Аристотель, – согласны в том, что «распределяющая справедливость должна руководствоваться достоинством», но мерило достоинства не все видят в одном и том же, так как граждане демократии усматривают его в свободе, «олигархии – в богатстве, аристократии – в добродетели». Отсюда делался тот вывод, что «понятие справедливого состоит в известного рода аналогии [пропорциональности], ибо пропорциональность свойственна не только абстрактным числам». Иначе говоря, «как лицо a относится к лицу b, точно также относится предмет c к предмету d» или «a относится к c как b относится к d». Такую пропорцию математики называют геометрической, ибо в ней «целое относится к целому, как один член относится к другому». Следовательно, с точки зрения Аристотеля, «справедливое – пропорция, а несправедливое – противоречащее пропорции».

Развивая свою точку зрения, Аристотель писал, что «уравнивающая справедливость – возникает в произвольных и непроизвольных обменах и отношениях», между тем как распределяющая справедливость «касается благ, общих всем гражданам, и распределяет их пропорционально». Поэтому при распределении общественного имущества естественно следует руководствоваться тем отношением, в котором «стоят взносы в общественную казну отдельных граждан».

Справедливость же в обменах «также заключается в своего рода равенстве, но не в такой пропорции, а в арифметической, ибо здесь не имеют в виду разницы, лишил ли порядочный человек другого чего бы то ни было, или дурной порядочного». Наоборот, «закон обращает внимание лишь на различие ущерба, а с лицами обходится как с равными во всём...».

Следовательно, гласил вывод Аристотеля, «уравнивающая справедливость есть средина ущерба и выгоды», а точнее «справедливость есть средина выгоды и ущерба, ограничивающая произвол; она стремится к тому, чтобы каждый, как раньше, так и позднее имел равное [следуемое ему]» ¹⁶⁾.

По мнению Аристотеля, «общество держится тем, что каждому воздаётся пропорционально его деятельности», само государство «держится подобными взаимными услугами». Потому, говорит Аристотель, храмы Харит и ставятся на рынках, чтобы «услуга была оплачиваема услугой». Неравный обмен продукции сапожника и архитектора не может состояться, их изделия надо приравнять, ведь ничто не мешает одной быть ценнее другой. Тоже самое Аристотель утверждал и относительно других видов ремесла, полагая, что они взаимно уничтожились бы, если бы работник не производил определённую (в количественном и качественном отношении) ценность, а принимающий работу не получал её. Эквивалентный обмен представлялся Аристотелю условием разделения труда и самого существования общества. Он заявлял, что два врача не могут создать общество, но врач и земледелец в состоянии достигнуть этого, только их работу надо приравнять, так как обмен между ними предполагает сравнимость товаров. Для этой цели и служит монета, которая стала посредником обмена, она «всё измеряет и определяет».

По мнению Аристотеля, при несоблюдении пропорций невозможны обмен и сами общественные отношения, а пропорции предполагают в товарах равенство. Предметы обмена должны измеряться чем-либо одним, и они измеряются нуждой, которая всё соединяет. Воздаяние равным становится фактом, если «земледелец относится к сапожнику так же, как работа сапожника к работе земледельца». Равенство дано лишь в фактических отношениях обмена, когда каждый получает следуемое ему.

Аристотель вновь повторял, что без воздаяния невозможно общество, и утверждал, что порукой будущего обмена являются деньги. Хотя ценность денег меняется, но ими должно оцениваться всё, и они должны быть более твёрдым мерилом оценки. Таким образом, по мнению Аристотеля, и делается возможным обмен, а с ним и общение людей. Деньги делают сравнимым всё, так как всё измеряется деньгами ¹⁷⁾.

В этих рассуждениях Аристотеля о справедливости распределения и обмена имеется много наивного. Он доказывал, что общественное богатство должно распределяться в соответствии с достоинством каждого гражданина греческого полиса, сообразно социальному статусу участников распределения и их значимости для государства, вклада в государственную казну. Тем самым Аристотель лишь выражал претензии рабовладельческой аристократии на социальные привилегии и преимущественные права на общественное богатство. Фразеология о справедливости лишь маскировала эти классовые претензии и прикрывала их философским туманом. В рассуждениях Аристотеля о геометрической пропорции распределения общественного богатства, в соответствии с рангом каждого человека и социальной значимостью последнего, были очень сильны иерархические тенденции. Аристотель санкционировал существование социальной иерархии рабовладельческого режима и объявлял справедливым распределение богатства сообразно с классовой структурой рабовладельческого общества. Выходило, что господа должны получать львиную долю материального богатства в силу своего социального достоинства, если даже последнему не соответствует активность участия господ в экономической жизни и если даже они вообще ведут чисто паразитический образ жизни. Наоборот, рабы с точки зрения этой концепции, могут сколько угодно надрываться, выполняя с утра до ночи тяжёлый труд, их доля в общественном богатстве должна оставаться мизерной. Эта доля определяется социальным статусом рабов, а он крайне низок. Тем самым Аристотель увековечивал рабство, прокламировал незыблемость социальных перегородок, разделяющих рабовладельческое общество на классы. Он опять выступал идеологом рабовладельцев, провозглашал справедливым их господство.

Развивая свои идеи о справедливости распределения общественного богатства в соответствии с социальным достоинством каждого, Аристотель фактически предвосхищал иерархические идеи Фома Аквинского, который тоже полагал, что в итоге распределения каждый участник должен получить долю, сообразную с его сословным положением. Такое поразительное совпадение объяснялось тем, что рабовладельческое и феодальное общество отличались аристократизмом (хотя и в разной степени). В том и другом господствовала аристократия, правда различная по своей социальной природе. Её господство в обеих случаях и порождало сходные теории распределения, в основу которых идеологи господствующего класса клали иерархический принцип. В этом заключалась одна из причин необычайной популярности Аристотеля в средние века. Он давал идейное оружие в руки феодальной аристократии средневековья, его иерархические мотивы оказались понятными и приемлемыми для канонистов, были подхвачены последними.

Позиция Аристотеля в теории обмена оказалась несравненно более сильной, чем в теории распределения. Аристотель и в обмене искал справедливость, т. е. анализировал его с этической точки зрения должного, с позиций ошибочной методологии, которая крайне запутывала вопрос, перенося его в туманные сферы этики и весьма неопределённых рассуждений. Но всё-таки Аристотель освобождал свой анализ от иерархической точки зрения и справедливость обмена искал уже в рамках арифметической пропорции. При этом выдвигались две гениальные идеи, которым суждено было играть чрезвычайно важную роль в истории политической экономии. Аристотель доказывал, что обмениваемые товары должны быть равными в каком-то отношении и обмен должен возмещать ущерб, который наносится продавцу потерей проданной вещи. Прямо заявлялось, что без равенства товаров в известном отношении был бы невозможен регулярный обмен, а без возмещения ущерба от участия в обмене оказалось бы невозможным существование самого общества.

К сожалению, Аристотель не пошёл дальше этих общих положений и оставил без ответа вопрос о том, что не лежит в основе равенства товаров и как измеряется ущерб продавца, подлежащий возмещению. Ему осталась чуждой идея субстанции стоимости, и причину равенства товаров, их соизмеримости он начал искать в чисто внешнем явлении (в функционировании денег как мерила стоимости). Что же касается характера того ущерба, который подлежит возмещению на основе эквивалентного обмена, то этот вопрос Аристотель оставил тоже невыясненным.

Можно лишь строить догадки о ходе его мысли. Как отмечалось выше, буржуазные экономисты пытаются истолковать концепцию Аристотеля с позиций субъективизма и сделать его прозелитом пресловутой теории предельной полезности. Но эта фальсификация взглядов Аристотеля лишена основания. Субъективизм ставит пропорции обмена в зависимость от произвольных моментов психологического характера, субъективных переживаний продавцов и покупателей. Наоборот, Аристотель в эквивалентности обмена усматривал объективную необходимость, существенное условие самого существования общества, подчёркивая, что без возмещения ущерба, который терпит продавец при продаже своего товара, невозможно будет разделение труда, дальнейшее поддержание обмена. При этом заявлялось, что каждый участник должен получить следуемое эму «пропорционально его деятельности», очевидно, в создании обмениваемых товаров. В этом же смысле нужно толковать и заявление, что на рынке услуга продавца оплачивается услугой покупателя. Чрезвычайно важным является утверждение Аристотеля, что разные виды ремесла исчезнут, если занятые в них люди не будут производить определённую ценность. Воздаяние равным в обмене, по мнению Аристотеля, имеет место, когда земледелец относится к сапожнику так же, как «работа сапожника к работе земледельца».

Всё это даёт основание думать, что Аристотель далёк был от субъективистских представлений о стоимости и скорее склонялся к объективному истолкованию последней. Во всяком случае, общественная необходимость возмещения издержек производства ему, видимо, была ясна. Правда, состав издержек не расшифровывался, к этому Аристотель не проявлял интереса. Однако в издержках труду отводилось, вероятно, большое место.

Такого рода предположения находят себе подтверждение в ряде других текстов, имеющихся в сочинениях Аристотеля.

В «Риторике» Аристотель прямо заявлял, что благом считается «то, ради чего было понесено много труда и издержек». Однако речь шла о благах нехозяйственного характера, о жертвах и трудах войны. Аристотель считал естественной продажу товаров в соответствии со стоимостью сырья, как существенного элемента издержек производства. В своей «Афинской политии» он одобрительно отзывался о деятельности особых надзирателей за хлебной торговлей (избиравшихся по жребию), которые обязаны были следить за тем, чтобы зерновой хлеб «продавался добросовестно» на рынке и, в частности, чтобы мельники «продавали ячменную муку в соответствии со стоимостью ячменя» ¹⁸⁾.

Такое заключение носит вполне определённый характер и Аристотель в нём ясно высказывается о том, как должна определяться цена товара. В ней должна учитываться стоимость основного сырья, используемого при производстве товара.

Нельзя отрицать того, что Аристотель признавал влияние редкости на оценку материальных благ. В «Риторике» он указывал, что «благо, которое отличается редкостью, превосходит благо, которое имеется в изобилии» и является общераспространённым: золото, таким образом, превосходит железо, несмотря на то, что оно менее полезно; обладание золотом есть бо́льшее благо, так как оно достаётся с бо́льшим трудом. Но с другой точки зрения, имеющееся в изобилии предпочтительнее редкого, так как употребление первого более широко; вот почему поэт говорит: «нет ничего лучше воды». Вообще «более трудное важнее более лёгкого, так как оно более редко; и обратно, более лёгкое важнее более трудного, так как имеем его в такой мере, как желаем» ¹⁹⁾.

Трудно признать столь витиеватое изложение вопроса достаточно определённым. Аристотель колебался между разными оттенками своей мысли. Но всё-таки он и в этом тексте заявлял, что обладание золотом является бо́льшим благом, так как оно «достаётся с бо́льшим трудом» и вообще более «трудное важнее более редкого». Кроме того, в данном случае Аристотель рассматривал сравнительную полезность материальных благ в связи с их редкостью или изобилием, но вовсе не решал проблемы стоимости. При этом доказывалось, что и блага, имевшиеся в изобилии, могут быть для человека важнее других, так как они допускают неограниченное потребление. Совершенно очевидно, что такой вывод решительно противоречит домыслам субъективистов.

Следует также учитывать, что само понятие ценности Аристотель толковал весьма расширительно, фактически безбрежно. Примесь этики в его методологии давала для этого широкую основу. Толкуя часто ценность в моральном смысле, Аристотель заявлял в «Этике», что дружеская услуга, отеческая забота или помощь в философских размышлениях «не измеряются ни на какие хозяйственные блага, их ценности нет равной цены».

В «Риторике» Аристотель утверждал, что «никакой цены не имеет то, что не имеет и никакой ценности», а богатство «является как бы ценой достоинства (ценности) всего остального» и «почесть есть как бы ценность». Таким образом, понятие о ценности, представленное в работах Аристотеля, было столь неопределённо и расплывчато, что иногда оно вообще исчезало.

Блестящий анализ его взглядов дал Маркс в I томе «Капитала», показав их ограниченность, выявив вместе с тем научное значение работ Аристотеля. Маркс высоко ценил исследования Аристотеля о формах стоимости и писал, что особенности эквивалентной формы стоимости станут для нас ещё более осязательными, если мы обратимся «к великому исследователю, впервые анализировавшему форму стоимости, наряду со столь многими формами мышления, общественной жизни и природы».

Маркс находил, что для Аристотеля «денежная форма товара есть лишь дальнейшее развитие простой формы стоимости, т. е. выражения стоимости одного товара в стоимости любого иного товара», поскольку он считал, что отношение «5 лож = 1 дому» не отличается от равенства «5 лож = равно такому-то количеству денег». Как писал Маркс в связи с этим, Аристотель понимает, что стоимостное отношение, в котором заключается это выражение стоимости, свидетельствует, в свою очередь, о «качественном отождествлении дома и ложа» и что эти «чувственно различные вещи без такого тождества их сущностей не могли бы относиться друг к другу, как соизмеримые величины». Маркс ссылался на заявление Аристотеля, что «обмен не может иметь места без равенства, а равенство без соизмеримости». Однако здесь Аристотель останавливается в затруднении и прекращает дальнейший анализ формы стоимости, заявляя, что «в действительности невозможно, чтобы столь разнородные вещи были соизмеримы», т. е. качественно равны. Такое приравнивание казалось ему чем-то чуждым истинной природе вещей, следовательно, лишь «искусственным приёмом для удовлетворения практической потребности».

Таким образом, Аристотель сам показывает нам, что именно сделало невозможным его дальнейший анализ – «отсутствие понятия о стоимости. В чём заключается то одинаковое, т. е. та общая субстанция, которую представляет дом для лож в выражении стоимости лож? Ничего подобного „в действительности не может существовать“, – говорит Аристотель. Почему? Дом противостоит ложу в качестве чего-то равного и поскольку он представляет то, что действительно одинаково в них обоих – и в ложе и в доме. А это человеческий труд».

Но того факта, что «в форме товарных стоимостей все виды труда выражаются как одинаковый и, следовательно, равнозначный человеческий труд, – этого факта Аристотель не мог вычитать из самой формы стоимости, так как греческое общество покоилось на рабском труде и потому имело своим естественным базисом неравенство людей и их рабочих сил. Равенство и равнозначность всех видов труда, поскольку они являются человеческим орудием вообще, – эта тайна выражения стоимости может быть расшифрована лишь тогда, когда идея человеческого равенства уже приобрела прочность народного предрассудка. А это возможно лишь в таком обществе, где товарная форма есть всеобщая форма продукта труда и, стало быть, отношение людей друг к другу как товаровладельцев является господствующим общественным отношением. Гений Аристотеля обнаруживается именно в том, что в выражении стоимости товаров он открывает отношение равенства. Лишь исторические границы общества, в котором он жил, помешали ему раскрыть, в чём же именно состоит „в действительности“ это отношение равенства» ²⁰⁾.

Маркс указывал, что в 1 книге «Политики» Аристотель анализирует оба процесса обращения (Т-Д-Т и Д-Т-Д) в их противоположности под именем «экономики» и «хрематистики» ²¹⁾.

Много позднее В. И. Ленин признал ценными попытки Аристотеля решить проблему уравнения разных видов труда и указывал, что это «стремление найти закон образования и изменения цен» идёт от Аристотеля к Марксу через всю классическую политическую экономию ²²⁾.

§ 3. Происхождение денег и их роль

Весьма глубокими оказались аналитические экскурсы Аристотеля в область вопросов денежного обращения. Эти вопросы приобретали всё большую актуальность. Дело в том, что в IV веке до н. э. товаризация хозяйства Греции значительно продвинулась вперёд. Наблюдалось общее увеличение добычи драгоценных металлов, особенно золота. Отношение последнего к серебру оказывается теперь на уровне 1:12 и к концу IV века даже на уровне 1:11 (вместо 1:14, обычного для V века). Усиливается чеканка монеты. Поэтому грекам надо было как-то разобраться в вопросах денежного обращения, и аналитические начинания Аристотеля отвечали назревшей потребности.

Аристотель делал попытку разрешить проблему происхождения денег. Он утверждал, что деньги возникли в результате соглашения людей по причине неудобства перевозки многих вещей на далёкие расстояния. Между тем деньги «удобны для обращения», как показывает функционирование меди и серебра. Сначала люди определили их величину и вес, а затем стали на них ставить знак, чтобы избежать перевешивания. Как писал Аристотель, люди в конце концов «пришли к соглашению давать и получать при взаимном обмене нечто такое, что, представляя само по себе ценность, было бы вместе с тем вполне сподручно в житейском обиходе, например, железо, серебро, или нечто иное, тому подобное». Поэтому «торговля, по-видимому, имеет дело, главным образом с денежными знаками, служащими необходимым элементом и целью всякого обмена» ²³⁾.

Сами деньги Аристотель определял как «условие (орудие) использования вещей» («Евдемова Этика», III, 4), но закономерно появляющееся на определённой стадии развития обмена, противоречий последнего.

Деньги представлялись Аристотелю неизбежным продуктом расширения и усложнения обмена, приводящего к необычайному усложнению расчётов между товаропроизводителями. Связи с отдалёнными рынками вызывали много затруднений, когда нужно было переводить стоимость товаров на большие расстояния. Само измерение стоимости ставило проблему денег с большой остротой. Аристотель правильно указывал на объективную необходимость появления денег, ссылаясь на затруднения обмена, усложнение последнего, расширение рыночных связей. Поэтому нет оснований объявлять Аристотеля предшественником Кнаппа и сближать с последним, как это делают буржуазные экономисты. На самом деле Аристотель вовсе не считал деньги результатом государственного произвола и простого решения властей. Он связывал возникновение денег со стихийным движением рынка и в основном давал материалистическое толкование проблемы. Но рассуждения об активной роли соглашения людей в процессе генезиса денег были, конечно, серьёзной уступкой идеализму.

Ещё больше идеализма оказалось в истолковании функций денег. Аристотель не ограничился указанием на то, что деньги функционируют в процессе обмена как мерило стоимости и средство обращения, а стал утверждать, что вообще лишь деньги делают соизмеримыми товары. Это было явное преувеличение роли денег, которое все отношения между товаром и деньгами ставило на́голову. Будучи глубоким реалистическим мыслителем, Аристотель тем не менее становился жертвой какой-то аберрации, рисовал явно фантастическую картину.

В своих исследованиях Маркс ярко вскрыл ошибку Аристотеля и показал своеобразие его концепции.

Анализируя работы Аристотеля, трактующие процесс обмена, Маркс находил у него понимание того, что «меновая стоимость товаров является предпосылкой товарных цен», раз Аристотель утверждал, что обмен происходил ещё до появления денег и нет никакой разницы в том, «взять за дом пять кроватей или стоимость пяти кроватей». Однако, поскольку товары только в цене приобретают форму меновой стоимости друг для друга, то, по мнению Аристотеля, они становятся соизмеримыми лишь при помощи денег. Ибо, как писал Аристотель, «не будь обмена, не было бы общества, не будь приравнения, не было бы обмена, не будь соизмеримости предметов, не было бы приравнения».

Таким образом, по мнению Маркса, Аристотель не скрывает от себя, что эти различные вещи, измеряемые деньгами, «представляют собою совершенно несоизмеримые величины. Он ищет, в чём заключается единство товаров как меновых стоимостей, но, как античный грек, он этого найти не мог. Он выходит из этого затруднения, предполагая, что предметы сами по себе несоизмеримые, становятся через посредство денег соизмеримыми, поскольку это необходимо для практических потребностей». Маркс указывает на прямое заявление Аристотеля, что соизмеримость предметов возможна лишь «для практических потребностей» ²⁴⁾.

Не только у Платона, но и у Аристотеля, по мнению Маркса, находила себе отражение общая тенденция античных писателей рассматривать даже золотую монету как «символ или знак стоимости», хотя они могли наблюдать только явления металлического обращения, а не бумажного.

Маркс вновь указывал на утверждение Аристотеля, что «всеобщим средством обмена деньги сделались по соглашению», они существуют по установлению и в нашей власти «заменить их и сделать неупотребительными».

Однако, по мнению Маркса, он «понял деньги несравненно многосторонне и глубже, чем Платон», поскольку в одном отрывке «прекрасно объясняет, как из меновой торговли между различными общинами возникает необходимость придать характер денег специфическому товару, т. е. субстанции, которая сама по себе имеет стоимость». Маркс имел при этом в виду рассуждение Аристотеля о том, что с расширением рынков снабжения и сбыта люди «неизбежно прибегли к употреблению денег», придя к соглашению о том, чтобы «давать и брать при взаимном обмене нечто такое, что будучи ценным само по себе было бы удобным в обиходе», напр., железо, серебро или что-нибудь другое («Политика», стр. 24).

Маркс отвергал истолкование (М. Шевалье) этой фразы Аристотеля в том смысле, будто, по мнению последнего, средство обращения должно состоять из субстанции, которая сама по себе имеет стоимость. Напротив, Аристотель ясно говорил, что деньги в качестве простого средства обращения имеют, по-видимому, только обусловленное обычаем или законом существование, как свидетельствует уже их название, и тем обстоятельством, что они «получают свою потребительную стоимость в качестве монеты только от своей функции, а не от какой-нибудь потребительной стоимости, присущей им самим» ²⁵⁾.

Следует отметить, что Аристотель по-разному относился к вопросу о внутренней стоимости денег в своих сочинениях «Этика» и «Политика». В «Этике» он искал справедливость обмена и рассматривал деньги преимущественно как платёжное средство; они выступают как денежный знак безотносительно к своей внутренней стоимости. Аристотель шёл по стопам Платона. Наоборот, в «Политике» он определённее ставит проблему стоимости денег, их природы.

Маркс высоко оценивал исследования Аристотеля в теории денег. Критикуя домыслы Дюринга об экономической мысли Древней Греции, Маркс указывал в 1878 году, что Аристотель открыл «обе различные формы обращения денег – одну, в которой они функционируют как всего лишь средство обращения, и другую, в которой они функционируют как денежный капитал». Вместе с тем Аристотель осмеливается приступить к анализу денег и их роли мерила стоимости и на деле «правильно ставит эту проблему, имеющую столь решающее значение для учения о деньгах». Энгельс протестовал против утверждения Дюринга, будто Древняя Греция имела только «совершенно обыденные идеи» ²⁶⁾. Маркс называл Аристотеля «экономистом древности» ²⁷⁾.