Экономическая мысль Древней Греции. Курс лекций

§ 1. Поиски «античного социализма» буржуазными историками

Как известно, в экономической и политической жизни греческого полиса V в. до н. э. демос играл огромную роль. С одной стороны, он занимался производительным трудом, участвовал в материальном производстве, и экономические успехи греческих городов в значительной мере покоились на этом. С другой стороны, демос являлся социальным резервом рабовладельческого строя, поставлял ему солдат, был налогоплательщиком. Наконец, становясь политическим гарантом эксплуатации рабов и в известном смысле её соучастником, свободное гражданство требовало известную долю в прибавочном труде рабов, военной добыче полиса и результатах торговой эксплуатации его аграрной периферии. Эти требования становились тем более настойчивыми, что экспансия рабства и торговли городов всё больше подрывали основы мелкого ремесла, вызывали пауперизацию городского населения. Возникало непримиримое противоречие между политическими привилегиями демоса и его экономической нищетой. Не случайно Псевдо-Ксенофонт жаловался, что на улицах Афин нельзя по одежде отличить свободного человека от раба.

Более прочными были экономические позиции крестьянства, но в городах V в. пауперизм стал массовым явлением. Между демосом и рабовладельческой аристократией разгоралась острая классовая борьба, которая расшатывала устои греческого полиса как рабовладельческой общины.

Таким образом, положение демоса в V в. до н. э. оказалось крайне противоречивым. Он цеплялся за мелкое производство, но последнее исчезало, и демос терял почву под ногами. Он страдал от рабства, но вместе с тем служил его гарантом и ему перепадали крохи с господского стола. Поэтому делались попытки переложить вообще тяготы труда и жизни на рабов, использовать экономические резервы рабовладельческого способа производства. Возникали уравнительные тенденции; лозунг «хлеба и зрелищ» оказывался в порядке дня. Появлялись даже проекты уничтожения монополии знати на эксплуатацию рабов и превращения последних в общественное достояние, возврата к устаревшим формам государственного рабовладения.

Всё это делало экономические воззрения народных масс греческого полиса V в. очень своеобразными, противоречивыми и несводимыми к какому-либо «общему знаменателю» последующих экономических систем «нового времени». В них ярко отразились экономические и классовые противоречия рабовладельческого строя, господствовавшего в ту пору. Но эти противоречия были специфичными и модернизация, столь обычная в буржуазной историографии, не имеет под собою даже элементарного обоснования.

В классической Греции буржуазный немецкий историк Р. Пельман находил «полное развитие капитализма». Он указывал на то, что уже с IV в. до н. э. «проституция налагает свой отпечаток на целое литературное направление», порождая порнографию. Отсюда и делался вывод о том, что в истории Греции можно констатировать экономические и психические явления, «типичные для капиталистического общества». Характеризуя экономическую политику полиса, Пельман указывал, что недостаток местных продуктов оправдывал в глазах горожан вмешательство государства в экономическую жизнь (для надзора за производством, торговлей) и община ежедневно чувствовала свою силу в разрешении экономических проблем. Отсюда и вытекало в условиях демократии требование об использовании государства в интересах всех. В этом он усматривал основу для «античного социализма» и относил его возникновение к VII в. до н. э., когда якобы уже сложившийся греческий капитализм породил социализм с «психологической необходимостью».

Свою фразеологию об «античном социализме» Пельман уснащал злобными выпадами против подлинного социализма нашего времени. Он доказывал, что последний не сможет устранить экономических затруднений, связанных с перенаселением, хотя уже «эллинский социализм» был свободен от подобных иллюзий. Сей учёный муж собирался побить пролетарский социализм указанием на то, что «в человеке заложено несчётное количество страстей», с которыми не сможет справиться социалистическая организация воспитания. Он доказывал, что в инстинктивных потребностях народа меньше всего коренится идея братства. Братство может быть только призраком, так как сама природа порождает борьбу, «всегда творит победителя и побеждённого». Этот клеветник на социализм заявлял, будто социалисты собираются принести индивида «в жертву целому», т. е. государству.

Заканчивая свои блуждания по греческой истории, Пельман сам разоблачал их цель. Он заявлял, что не нашёл в Греции грандиозных сил, действующих «в духе равенства и братства» (ненавистных иезуиту прусского образца), а во Франции – классической стране социальной революции, где вера в её творческие силы была доведена до абсурда, можно говорить о «печальной безрезультатности классовой борьбы» ¹⁾.

Французские буржуазные историки экономической мысли Древней Греции тоже находят в её анналах социализм, причём «истинный», имея в виду Фалеса Халкедонского, «Законы» Платона и «Политику» Аристотеля, затем произведения некоторых философов и историков III–II вв. до н. э. Обычно эти историки указывают, что Фалес стремился к равному распределению богатства, а Платон развивал идеи коллективизма, сходные якобы с идеями Маркса и его учеников; вместе с тем «коммунизм» IV–III вв. до н. э. изображается предысторией «христианского коммунизма» ²⁾.

Вся эта демагогия об «античном социализме» не стоит и «выеденного яйца». Буржуазные историки покушаются на ненавистный им научный социализм с явно негодными средствами, приклеивая ярлык социализма к самым разнородным течениям общественной мысли Древней Греции. Страдая страхом перед пролетарской революцией, они теряют способность различать правое от левого, им всюду мерещится социализм. Всякое покушение народных масс на частную собственность они воспринимают как проявление социализма и затем пускаются в демагогию относительности бесплодности борьбы современного пролетариата за торжество социалистических идеалов. Уснащённое плоскими аналогиями сочинение Р. Пельмана было издано в России в 1910 году, восхвалялось М. Ростовцевым, позднее во многом повторялось С. Я. Лурье и другими, но в действительности является позором немецкой буржуазной историографии, всегда гордившейся своей пунктуальностью, учёностью, документальностью и точностью выводов. Пельман совершенно произвольно, можно сказать, «вкривь и вкось» толковал историю античности, приклеивая ярлык социализма к самым разнообразным проявлениям общественной мысли, чтобы доказать бесплодность социальной революции и любых форм классовой борьбы.

На самом деле между борьбой античного крестьянства за землю и научным социализмом нашего времени нет ничего общего. Крестьяне пытались спасти свою частную собственность, между тем как марксизм ведёт пролетариат к победе под лозунгом её обобществления. Крестьяне античности смотрели в прошлое, добиваясь реставрации общинного строя, пролетариат XIX–XX вв. смотрит в будущее, бросая вызов наёмному рабству и стремясь дальше развить те производительные силы, которые создал капитализм. С другой стороны, что может быть общего между борьбой городской бедноты античности за перераспределение прибавочного продукта рабов в свою пользу и пролетарским требованием марксизма о ликвидации всех форм эксплуатации, любых способов присвоения прибавочного продукта? Народные движения античного демоса оставались на почве рабства, марксизм принципиально отрицает наёмное рабство, характерное для капитализма. В одном случае речь шла о приспособлении к существующим условиям эксплуатации, в другом случае – о её полном отрицании.

Демос добивался лишь поравнения собственности господ в свою пользу и ловил крохи, падающие с господского стола. А научный социализм ставит вопрос о ликвидации частной собственности вообще (с победой коммунизма) и не имеет ничего общего с приспособленчеством к эксплуататорским условиям наёмного рабства. Паразитическая тенденция античного пауперизма чужда пролетарским массам нашего времени, создающим все богатства мира и являющимся главной производительной силой современного общества. Именно победа социализма в СССР вызвала необычайный трудовой подъём среди нашего народа, сделала труд, презиравшийся беднотой античности, делом славы, доблести и геройства.

Не подлежит сомнению, что экономические воззрения городской бедноты в Греции V в. до н. э. были весьма своеобразны. Поэтому нелепыми являются попытки уложить их в узкие рамки односторонних определений, а тем более взятых напрокат из терминологии «нового времени». К сожалению, античный демос не оставил экономических трактатов, и для конкретной характеристики его экономических взглядов у нас нет полноценных документальных материалов. Об этих взглядах можно судить лишь на основании косвенных показаний источников разного происхождения.

§ 2. Программа городской бедноты

Прежде всего вполне определённые показания об экономических требованиях демоса греческих полисов V в. до н. э. дают их восстания и другие проявления классовой борьбы. Поведение городской бедноты в ходе восстаний не оставляет сомнений о направлении и характере её планов.

Отрицая классовую борьбу и уравнительные требования народных масс в истории Греции, немецкие фашисты (напр., Залин) доказывали, что вся античная жизнь была «художественным целым» ³⁾. Но на самом деле социальная жизнь Древней Греции уже в классический период была полна противоречий, классовая борьба приобретала острые формы, возникали крупные восстания. Так, в годы Пелопоннесской войны в Греции наблюдалось крайнее обострение классовых противоречий. По свидетельству Фукидида, вся Греция «пришла в движение», и «повсюду происходили раздоры между представителями демоса, призывавшего афинян, и олигархами, призывавшими лакедемонян».

В 426 г. до н. э. олигархи напали на демос Керкиры, но демократы нашли убежище в Акрополе и возвышенной части города. На следующий день обе стороны отправили вестников в сельские местности, призывавших на свою сторону рабов с обещанием им свободы. Большинство рабов примкнуло к демократам и последние одержали победу (хотя олигархи получили с материка подкрепление в 800 человек). Даже женщины помогали демократам, бросая черепицу с крыш и стойко выдерживая битву. Тогда олигархи подожгли город, не щадя и своих домов. Демократы ответили на это широкими репрессиями и 7 дней избивали олигархов, всех, «кто хотел ниспровергнуть демократию». Были случаи, когда должники убивали ростовщиков. Это событие послужило началом для открытых столкновений демократов с олигархами во многих городах Греции, причём первые приглашали на помощь афинян, вторые – спартанцев ⁴⁾.

Восстание на о. Керкире привело к истреблению богачей и знати. В 412 г. на о. Самосе 200 богачей было убито, 600 изгнано, а их имущество разделено. В 370 г. в Аргосе последовало избиение 1000 богачей. В Леонтинах (Сицилия) была сделана попытка передела земли богатых (в 422 г.). Позднее, в 317 г., переворот в Сиракузах (Сицилия) под руководством Агафокла сопровождался требованиями наделения землёй бедноты, уничтожения долгов, водворения настоящей свободы ⁵⁾.

В самих Афинах во второй период Пелопоннесской войны классовые противоречия достигают невиданной остроты, влекут за собой олигархический переворот и ответные меры демократических элементов, восторжествовавших опять после тяжёлых испытаний. Военные неудачи афинской демократии в борьбе с реакционной Спартой ускоряли развязку событий, ослабляя позиции демоса. По свидетельству Фукидида, в Сицилии погибло до 3000 афинских граждан (служивших гоплитами), а также не менее 15 000 фетов и метэков, составлявших экипаж флота и легко вооружённые отряды. Поражение Афин оказывалось неизбежно поражением демократии.

С приходом к власти олигархической партии во времена «тирании тридцати» в Афинах были отменены учреждения Эфиальта и Перикла, в том числе суд присяжных (гелиэя). Последовала отмена даже некоторых законов Солона. Начались многочисленные преследования метэков, как об этом свидетельствует Лисий, и террор затрагивает около полутора тысяч человек.

Все эти события классовой борьбы в Афинах и других городах Греции показывают, что в пределах полиса как рабовладельческой общины демос имел вполне определённую и особого рода экономическую программу, не укладывающуюся в рамки классовых интересов рабовладельческой знати. Когда события классовой борьбы приобретали крутой оборот, то демос не ограничивался избиением аристократии, а посягал на её собственность. Начинался раздел богатств, принадлежавших аристократии и подтверждалась незыблемость политических привилегий свободного гражданства. Эгалитарные тенденции городской бедноты выступают достаточно отчётливо, но ни о каком социализме нет и речи. Дело сводится к перераспределению богатств, созданных рабами для аристократии, в пользу пауперов. Демос цепко держится за демократический строй полиса, за свои политические привилегии, дававшие ему возможность частичного использования экономических ресурсов рабства и перераспределения прибавочного труда рабов, результатов эксплуатации аграрной периферии. В ходе восстаний демоса вовсе не ставился вопрос о ликвидации рабства, обобществлении производства и организации его на общественной основе с участием в труде каждого гражданина. Такая программа чужда была античному демосу, усвоившему презрительное отношение к физическому труду как рабскому занятию. Демос стремился использовать рабов для борьбы с олигархами, но сам мирился с рабством. Только позднее, в период кризиса рабовладельческой формации, в истории Греции и Рима стали возможными совместные выступления свободного населения и рабов под общим лозунгом ликвидации рабства. Преимущественно в этих выступлениях участвовало крестьянство, которому рабство угрожало разорением. Что же касается городских пауперов, уже экономически обездоленных и потерявших надежду на восстановление своих позиций в области производства, то они мирились с рабовладением, особенно в период его расцвета. Характерно, что героическое восстание Спартака не было поддержано плебеями римских городов. В Греции V в. до н. э. городская беднота тоже не покушалась на первоосновы рабовладельческого строя, и классовая борьба в полисе шла на основе рабства. Говорить о социалистических планах античного демоса – значит издеваться над подлинным социализмом и в угоду политической демагогии демонстрировать своё невежество.

Для характеристики экономических воззрений демоса греческих городов V в. до н. э. интересные сведения имеются в комедиях Аристофана (около 450–385 гг.). Они ставились на театральной сцене Афин по случаю больших торжеств, получали одобрение публики, многократно отмечались наградами и считались, очевидно, правдоподобными. Персонажи, представленные в них, были взяты из самой жизни и лишь в утрированном виде олицетворяли тенденции, встречавшиеся среди самих афинян. Аристофан показывал то, что было понятно зрителям, раскрывало их сокровенные желания и мечты. На сцене дебатировались проекты экономических преобразований и герои Аристофана – участники этих дебатов-говорили то, что можно было повседневно слышать на улицах Афин. При изложении самой необыкновенной фабулы автор говорил языком демоса, когда формулировал мнение последнего по тому или иному вопросу.

В произведениях Аристофана нашла определённую формулировку и экономическая программа ремесленников, городской бедноты разного происхождения и настоящих пауперов (босяков), выбитых из хозяйственной колеи. Экономические позиции городского демоса были к концу V в. до н. э. более расшатаны, чем позиции мелких крестьян, и это накладывало отпечаток на его экономические взгляды. Пауперизация городского демоса зашла более далеко и потому он ещё в меньшей степени связывал свои экономические интересы с сохранением мелкого самостоятельного производства, с применением в нём личного труда. Среди экономически обездоленных элементов свободного населения городов оказывался возможным более решительный протест против монополии рабовладельческой знати на экономические ресурсы страны. Но с другой стороны, именно городской бедноте больше, чем рассеянному по деревням крестьянству, перепадали крохи с господского стола в виде раздач хлеба, устройства зрелищ, платы за участие в политической жизни и т. д. Поэтому городской демос ещё больше тянулся к использованию экономических ресурсов рабства, выдвигаемые проекты экономических реформ приобретали крайне карикатурный характер. В них причудливым образом сочетались эгалитарные тенденции и радикальные требования о превращении материального богатства в общее достояние с паразитическими вожделениями пауперов и босяков, претендующих на свою долю в прибавочном продукте труда рабов.

Эта экономическая программа была довольно определённым образом изложена одним из героев аристофановской комедии «Осы», относящейся к 422 году. В ней сын старого афинянина Мстиклеон, обращаясь к своему отцу, олицетворяющему афинское гражданство, требовал пшеницы «мер пять-десять безвозмездно на каждого выдать» ⁶⁾.

Его длинная тирада заслуживает внимания историка экономической мысли античности. Красноречивый представитель афинского демоса конца V в. до н. э. гордится обширностью владений своего города и отлично понимает, почему рабовладельческая знать подкармливает свободное гражданство. Последнее должно для обогащения господ глушить сопротивление рабов и теснить «варваров». Он готов помириться как с рабством, так и с эксплуатацией аграрной периферии обширных владений Афин. Недоволен афинский демократ лишь тем, что демосу перепадают слишком малые крохи с господского стола, да и то ячменём вместо пшеницы, под угрозой конфликтов и политических волнений. Он хотел бы сделать эти подачки более весомыми и регулярными. Но его экономические проекты сводятся всего лишь к расширению эксплуатации подвластных Афинам городов и островов, превращению афинян в постоянных стипендиатов и иждивенцев, живущих за счёт дани с зависимого населения. Предлагалось издать закон о том, чтобы каждый город или остров, зависимый от Афин, взял на содержание по два десятка афинских граждан, и тогда экономические проблемы последних будут полностью разрешены. У всех афинян будет достаточно жареных зайцев и медовых коврижек, а о том, как и кем они заготовляются, им нет заботы. Деморализация афинского демоса выступает очень ярко в рассуждениях подобного рода. Политика его подкармливания за счёт рабов и других стран, проводившаяся длительное время рабовладельцами, давала известные результаты. Иждивенческая психология и паразитические тенденции приковывали свободное гражданство к колеснице рабовладельческого режима.

Ещё более ярко экономические воззрения афинского демоса Аристофан изобразил в комедии «Законодательницы», поставленной, видимо, в 392 г. В ней рассказывается, как афинские женщины захватили власть и решили изменить порядки в своём городе. В качестве вождя выступает энергичная Праксагора, излагающая программу предстоящего переворота. Даже сокровища, скрытые от людей, каждый собственник должен отдать «на общее благо» и, по мнению Праксагоры, тогда не будет каких-либо оснований для обмана.

Граждане Афин после столь решительных реформ даже «обнимать будут женщин бесплатно», которые станут «общим добром, чтоб свободно с мужчинами спали» и рожали детей. Вместе с тем Праксагора протестовала решительно против того, чтобы рабыни, напомадившись, «киприду крали у свободных гражданок».

В ответ на вопрос неугомонного Блепира – кто же будет возделывать землю, Праксагора категорически заявляла, что этим должны заниматься рабы, а постоянной заботой афинского гражданина будет, нарядившись, идти на попойку как только «долгая тень упадёт». Зато она обещала, что афинянки выткут новые одежды для мужчин, а пока надо довольствоваться старыми.

Праксагора считала, что в условиях новых порядков воров больше не будет, так как «всё ведь обще» и «у всякого всё есть для жизни», в случае кражи потерпевший может получить ещё лучший плащ из общественных кладовых. Правда, практическое осуществление этой экономической программы сразу встретило сопротивление даже мелких собственников. Сосед Блепира не хотел сдавать своё имущество.

Характерно, что речь шла о благоустройстве быта лишь «трёх десятков тысяч граждан с лишкою» ⁷⁾.

Любопытно, что дело реформы Аристофан поручал женщинам. Многие историки объясняют это тем, что в конце V в. до н. э. греческая женщина начинает выходить на политическую арену, будучи недовольна своим приниженным положением. Это ярко отразилось в комедиях Аристофана «Лисистрата», «Женщины на празднике фесмофорий», «Женщины в народном собрании» («Законодательницы») ⁸⁾.

Конечно, во всякой комедии Аристофана много выдумок. Изображение спора старух с разбитной молодкой за внимание юноши даёт об этом наглядное представление. В описании предстоящих пиршеств автор допускал множество преувеличений. Но содержание его комедий вовсе не сводимо к «занимательной клубничке» и балаганщине, как это кажется некоторым авторам ⁹⁾. На самом деле они имели реалистическую основу в социальных условиях греческого полиса и, несомненно, отражали экономические воззрения городского демоса, особенно бедноты и пауперов разного рода. Эти воззрения поданы в утрированном виде, однако на основе фактического положения вещей. Разве можно сомневаться в правильности изображения психологии несдатчика, который не торопится сдавать свой скарб на «общее дело», но в то же время не может устоять перед соблазном отведать кулебяки за общественный счёт!

Психология мелкого собственника античности показана в комедии весьма реалистически. С одной стороны, если бы афинские женщины вознамерились по воле Аристофана освободить рабов и посадить их за богатый стол, а сами решили нести за рабов все тяготы труда, то вполне закономерным был вопрос о фантастичности подобных конструкций. Между тем в комедии всё клонится к иному решению вопроса. Афинянки сами собираются работать челюстями, а все тяготы труда взвалить на рабов.

В целом можно утверждать, что в аристофановской комедии «Женщины в народном собрании» («Законодательницы») нашли отражение существенные моменты экономической платформы городского демоса Греции конца V и начала IV веков до н. э. В этой платформе, как в фокусе, нашли концентрированное выражение экономические и классовые противоречия греческого полиса в период начинавшегося кризиса рабовладельческого строя. Политически привилегированный демос рабовладельческой общины по-прежнему гордился своими правами, но экономически оскудел. Страдая от нищеты, он переставал быть опорой рабовладельцев, и заколебались устой всего здания рабовладельческого режима. Сам демос упорно искал выхода из положения, но обнаруживалась его трагическая безысходность. Городская беднота чувствовала свою историческую обречённость и пыталась лишь приспособиться к существующим условиям рабства. Она проектировала возврат к государственному рабовладению, при котором прибавочный продукт труда рабов стал бы общественным достоянием, доступным для прежних пауперов. В истории Древнего Востока под лозунгами подобного рода происходили крупные восстания народных масс, как об этом свидетельствуют реформы Урукагины в Шумере. Мотивы аналогичного характера могли возникнуть и в условиях греческого полиса V–IV вв. до н. э. Искала же Спарта того времени спасения в государственном рабовладении. Сам Платон считал его спасительным для Греции IV в. до н. э. Поэтому нет ничего удивительного в появлении среди афинского демоса проектов водворения «справедливости» путём превращения рабов в достояние всего полиса, всей рабовладельческой общины. Это сделало бы возможным эгалитарное распределение и продуктов, создаваемых рабами. Общественные трапезы существовали на Крите и в Спарте для господ, афинский демос мечтал завести их в своём городе для всех граждан. Что же касается требования Праксагоры относительно обобществления земли и всех существующих богатств аристократии, то оно вполне гармонирует с поведением городского демоса во время восстаний V–IV вв. до н. э. в разных местах Греции. В ходе этих восстаний требование о разделе имущества олигархов было обычным. Вместе с тем в ходе постоянной политической борьбы городской демос неизменно стремился к расширению политики «хлеба и зрелищ» и хотя бы частичному перераспределению в свою пользу экономических ресурсов рабовладельческого строя.

Таким образом, рабовладение с конца V века вступает в период своего кризиса, но даже страдающий от него городской демос не мог выставить программы революционного выхода из создавшегося положения. Экономически разорённый и политически деморализованный экспансией рабства, городской демос сам собирался кормиться крохами с господского стола, пытался приспособиться к существующим условиям рабства или даже водворить государственное рабовладение. В этом и состоял трагизм положения Греции на грани V–IV вв. до н. э. В ней не оказалось социальной силы, способной вывести страну на широкую дорогу прогрессивного развития. Ослабшая Греция стала достоянием македонских завоевателей, а позднее, во II в. до н. э., – римских. Её противоречия были вынесены на международную арену и несколько смягчены экономическим подъёмом тех стран, к которым были присоединены греческие территории.

Конечно, борьба городского демоса и деревенского крестьянства против рабовладельческой знати расшатывала устои полиса и объективно ускоряла кризис рабовладельческого строя. Она сама была одним из проявлений этого кризиса. Выступления городской бедноты часто блокировались с восстаниями рабов, и тогда всё движение приобретало антирабовладельческое направление. Но это всё-таки не принесло Греции разрешения стоящих перед ней проблем и не вывело её из тупика. Дело кончилось внешним завоеванием, и в значительной мере потому, что демос оказался не в состоянии выдвинуть прогрессивную программу революционного характера. Олицетворяемые им формы производства уходили в прошлое и вместе с тем не заключали в себе зародышей будущего, которое принадлежало феодализму. Мелкотоварное производство позднего средневековья несло в себе экономические возможности будущего капитализма, а потому борьба крепостного крестьянства и горожан против феодализма сыграла огромную и прогрессивную роль. Наоборот, мелкотоварное производство античных городов оказывалось исторически бесплодным, так как ему не было места в рамках раннего феодализма (с его натуральным хозяйством), идущего на смену рабству. В рамках античности оно могло лишь обслуживать рабовладельческий способ производства, но не приводило даже к появлению эмбрионов капитализма, а тем более к торжеству последнего. Эта историческая бесплодность мелкотоварного производства античности являлась причиной того, что демос оказался не в состоянии выдвинуть прогрессивную программу революционного выхода Греции из тупика, обусловленного кризисом рабовладельческого строя.

§ 3. Экономические требования рабов

Экономической основой греческого полиса V в. до н. э. была эксплуатация рабов и было бы заманчивым выяснить экономические воззрения последних. Однако попытки этого рода встречают большие затруднения, так как рабы не писали философских или экономических трактатов, не произносили пространных речей и даже в художественной литературе показаны мало, преимущественно в качестве статистов или слуг. Их мнением не интересовались античные писатели. Не сохранилось и документов, которые позволяли бы выявить экономические взгляды греческих рабов V в. до н. э. Можно использовать лишь косвенные показания разных документов и сведения о поведении самих рабов в сложившейся тогда обстановке.

Обычно считается, что рабы античности вообще «не могли выдвинуть никакой положительной программы» ¹⁰⁾. Подобное заключение нельзя делать общим правилом. Необходимо его конкретное обоснование для определённой ситуации (как это и делал Энгельс). Нельзя отрицать, что разрушительная программа была вполне доступна для рабов античности. Ведь их противоречия с рабовладельческой знатью носили антагонистический характер. В отличие от свободного гражданства, даже пауперов греческих городов, рабы не могли мириться с рабством. Они были непримиримыми врагами рабовладельческого строя и, разрушая последний, начинали играть прогрессивную роль в истории античности. Разрушительная программа тоже играет часто большую роль в истории. В. И. Ленин ярко показал это на примере народничества в России XIX века, борьба которого с пережитками крепостничества прокладывала дорогу капитализму (несмотря на иллюзии общинного социализма, свойственные народникам). Можно сослаться на историю спартаковского восстания. Оно нанесло тяжёлый удар римскому рабовладению, ускорило кризис последнего, напугало господ, сделало рабов ещё более опасной собственностью и подготовило (в значительной мере) ликвидацию латифундий, переход к колонату.

В истории Греции не было столь грандиозных восстаний рабов, но борьба последних против рабовладельческого строя, несомненно, являлась прогрессивной. При этом всё зависело от исторической ситуации. Конечно, в период подъёма и экспансии рабства такая борьба оказывается бесплодной. Но когда начинается кризис и упадок его, активное сопротивление рабов приобретает совсем иной характер. Оно разрушает основы рабовладельческого строя и ускоряет освобождение элементов нового способа производства. Выпадая из сферы рабовладения, рабы стремились к возрождению мелкого производства (преимущественно крестьянского хозяйства), на базе которого в дальнейшем будет развиваться феодализм. Их разрушительная программа приобрела позитивное значение, она ускоряла переход от рабства к крепостничеству. Аналогичным образом в истории раннего средневековья борьба крепостных против феодализма осталась бесплодной, так как феодализм был прогрессивен и переживал период своего подъёма. Но в позднее средневековье даже простое бегство крепостных ускоряло разложение феодализма и развитие капиталистических отношений.

Правда, рабы Древней Греции подвергались столь жестокой эксплуатации и жили в таких тяжёлых условиях, что не могли разработать каких-либо экономических программ. Но они имели вполне определённое суждение об экономическом строе греческого рабовладения и выражали его тем, в частности, что при первой возможности бежали от своих господ.

Бегство рабов было столь массовым явлением в истории Греции, что для борьбы с ним возникли частные конторы, содержавшие специальных сыщиков. Такие конторы брали заказы на ловлю беглецов. Одновременно этим занималась городская администрация.

Имеются прямые свидетельства о том, что побеги рабов были массовым явлением в истории Греции. Так, по свидетельству Фукидида, в 413 г. до н. э. 20 000 человек перешло на сторону спартанцев, вызвав тем самым большой ущерб на рудниках Лавриона, принадлежавших Афинам. В договорах между государствами часто предусматривалось возвращение беглых рабов.

В данном случае бегство рабов приняло столь большой размах, что может считаться своеобразным восстанием. Аналогичные явления наблюдались в других греческих государствах. Так, в 425 году в Спарте возникло восстание илотов, когда афинский флот прибыл к гавани Пилос. Они готовы были помогать афинянам в борьбе со спартанцами.

В этих выступлениях рабов Греции V в. до н. э., как и в массовом бегстве их, ясно вырисовывается характер свойственных им экономических воззрений. Рабы были олицетворением и страдающей стороной антагонизма, характерного для рабства, и отрицали последнее в самой основе. Они не могли идти на сделки с ним и даже элементарные требования их приобретали большое прогрессивное значение. Если эти требования подкреплялись бегством или восстанием, гибель рабовладельческого строя ускорялась. Самые грубые и невежественные из рабов оказывались прогрессивнее утончённых философов и других писателей античной Греции, пресмыкающихся перед рабством. Рабы оказывались прогрессивнее и городского демоса, ловившего крохи с господского стола и искавшего формы использования экономических возможностей рабства. Даже мелкое крестьянство не требовало уничтожения рабства, хотя и страдало от бедствий рабовладельческого режима.

Следует отметить, что в комедиях Аристофана имеются некоторые замечания, позволяющие судить об экономических взглядах рабов. Так, в комедии «Богатство» (388 г. до н. э.) раб Карион восклицает:

С другой стороны Хремил (земледелец) говорит о нём:

Карион соглашается с утверждением Хремила, что богатство «управляет миром всем» и на этой основе даёт объяснение своему порабощению:

В дальнейшем Карион произносит целую тираду о преимуществах богатой жизни:

Конечно, все эти тирады афинский раб произносил по воле Аристофана и в порядке выполнения своих обязанностей по отношению к господину (т. е. жадному Хремилу). Но Аристофан не мог допускать произнесения Карионом речей, не подходящих для раба, чуждых обычным представлениям последних. Такой оплошности автора не простили бы зрители. В той или иной степени речи Кариона должны были звучать правдоподобно, т. е. быть созвучными обычным воззрениям рабов.

Последние жили в тяжёлых условиях крайней нищеты и были объектом повседневных издевательств. Поэтому нет ничего удивительного в том, что изголодавшиеся афинские рабы мечтали о лёгкой и сытной жизни. Карион в своих тирадах о богатстве и выражал эту тоску рабов. Своё порабощение они связывали с нищетой и экономические факторы рабства не были для них секретом. Правда, удел рабства казался им вместе с тем результатом божественного промысла, неумолимой судьбы. Отчаяние и признание безвыходности положения, своеобразный фатализм были вполне естественны для тех, кто нёс иго рабства. Многие из них пытались сопротивляться эксплуатации крайне примитивными средствами мелкой хитрости, воровства и т. д. В представлениях Хремила преданность раба совмещается с его вороватостью.

Но при всём убожестве своих экономических воззрений рабы не мирились с рабством и не претендовали на право жить за чужой счёт. Им чужды были паразитические тенденции уже в силу чисто объективных условий. Эти условия неизбежно делали класс рабов антагонистом способа производства, становившегося реакционным.

§ 4. Экономические требования крестьянства

Подобно Сократу, Эврипиду и др., Аристофан начинал сомневаться в целесообразности торгово-промышленного направления экономической жизни Греции и проявлял склонность к идеализации деревенского быта, сельского хозяйства и крестьянства, не затронутого соблазнами городов. Об этом свидетельствуют многие тексты его комедий.

Так, в комедии «Ахарняне» (поставленной в 425 г. до н. э.) земледелец Диксополь восклицает:

В комедии «Всадники» Аристофан высмеивал политическую коррупцию, обычную для демоса, и в ней народ хором заявляет колбаснику и Клеону, обещающим зерно, муку, лепёшек подрумяненных, тушёных почек:

В комедии «Облака» (поставленной в 423 г. до н. э.) Аристофан возмущался крайней затяжкой Пелопоннесской войны, выражая чаяния мелкого люда, тосковавшего о мире ¹²⁾.

В комедии «Осы» (422 г. до н. э.) Аристофан осуждал суетливость, кляузничество, вымогательство и паразитизм в разных формах, получившие широкое распространение среди горожан. В комедии «Тишина» (421 г. до н. э.) выражена тоска народных масс о мире и сильно звучат крестьянские мотивы. В ней хор 24 поселян призывал: «Бросим гневные раздоры и кровавую вражду!», а виноградарь Тригей восклицал:

Тишина-богиня мира прославлялась как богатство и клад, свет и счастье «для всех, кто боронит, сеет, жнёт!». Выражалось возмущение тем, что

В комедии Аристофана «Богатство», относящейся уже к началу IV в. до н. э. (поставлена в 388 г.), дебатировались вопросы обнищания народных масс, высказывались жалобы на несправедливое распределение имущества и показывалось бедственное положение пауперов и мелких производителей. В ней происхождение богатства связывалось с проделками всякого рода и даже земледелец Хремил заявлял своему рабу Кариону:

В распределении богатства не обнаруживалось какой-либо справедливости, так как бог его оказался слепым, сам Зевс специально выколол ему глаза для того, чтобы он каждый раз делал ошибку при распределении материальных наград среди людей. Между тем, как говорил Хремил, именно «богатство – вот что управляет миром всем». Богатство с помощью гребцов нагружает корабли и, по мнению Хремила, оно «сильней, чем выговорить можно», так как ещё никто им «не пресытился, и всё другое в жизни – докучает вмиг», включая любовь и лепёшки, музыку и печенье, отвагу и кашу, славу и ежевичину, стратегию и коврижки, честолюбие и мёд.

Между тем, в распределении богатства Хремил не находил справедливости.

Он призывал бога богатства собрать хлебопашцев, которые «на полях солёный проливают пот», дать каждому из них «долю равную» в богатстве и, в частности, сделать бедный дом самого Хремила «полной чашею, прямыми путями, или кривдою». Хремил был уверен, что сам он не является причиной своей бедности, поскольку умеет «скопидомить, как никто другой». Новое распределение богатства должно было дать всем земледельцам жизнь «в довольстве и в весельи», вообще «отдых от забот, от горечи и пота». Блепсидем (сосед Хремила) всех уличает в пристрастии к богатству. «Нажива, вот что надо всеми властвует», – говорит он. Однако Хремил, получивший возможность от имени божества распределять богатство, твёрдо намеревался сделать богатыми «только честный люд, трудолюбивый, добрый, рассудительный». Бедность вызывала негодование земледельцев, и Блепсидем решительно заявлял, что «в мире зверя нет губительнее бедности и мерзостней». По мнению Хремила, только «негодным, безбожным, бесчестным, мукам поделом нищетою казниться», между тем как «порядочным людям и честным владеть подобает богатством и счастьем». В ответ на заявление Бедности, что лишь благодаря ей бедняк работает, надеясь прожить на земле хоть немного, Хремил произносил целую тираду, рисуя яркую картину народной нищеты.

В пылу полемики с Бедностью он приходил к весьма мрачным заключениям, отказываясь идеализировать «бедняцкую, чёрствую долю», так как «всю то жизнь над грошем пропотеет бедняк, а умрёт – и на гроб не оставит». Доказательства того, что «бедность богатства милей», Хремил воспринимал как нахальное и злое желание сделать «чёрное белым» в глазах бедняков. Между тем из уст Бедности текли речи, которые порочили богатство, указывая, что бедняку свойственны бережливость и любовь к работе, отсутствие изобилия и вместе с тем недостатка в чём-либо. Прямо заявлялось, что «бедностью честность живёт, а с богатством – порок и насилье». Но Хремил оставался непреклонным и твёрдо заявлял Бедности:

Отвергая бедность и осуждая несправедливость существующего распределения богатства, Хремил требовал его передела. В предвидении столь радужной перспективы Блепсидем подчёркивал, что ему тоже «хочется быть богачом», чтобы «с ребятишками, с жёнкой в довольстве пожить». В таком случае он собирался плюнуть «на всё ремесло и на бедность проклятую».

Правда, возникал сложный вопрос, кто же будет заниматься ремеслом и земледелием?

Ответ Хремила заслуживает особого внимания, так как исключительно ярко отражает экономические воззрения тех земледельцев, от имени которых он произносил свои тирады. Хремил заявлял Бедности:

Слуг же можно купить за деньги. В ответ на замечание Бедности, что не найдётся продавцов, раз «вдоволь у каждого будет добра», Хремил утверждал, что рабов привезёт из Фессалии дальней сквалыга-торгаш, безобразнейший душепродавец. Не унимавшаяся Бедность настаивала всё-таки, что Хремилу придётся самому работать, поскольку никто, «довольством владея», не захочет рисковать шкурой и «ради лишней наживы» заниматься работорговлей. По её мнению, что «за прибыль, за радость в богатстве тогда, если не на что тратить богатство?» Однако Хремил на всё это отвечал лишь руганью, считая, что более справедливое распределение богатства освободит его от работы и все тяготы последней падут на рабов ¹⁴⁾.

Таким образом, в своих комедиях Аристофан дал яркую характеристику экономических воззрений греческого крестьянства конца V и начала IV веков до н. э. Крестьянство с недоверием относится к городу с его суетной торговлей, ненадёжностью источников снабжения, судебным крючкотворством, ораторской демагогией, вымогательствами. Крестьяне твёрдо уверены в преимуществах натурального хозяйства деревни, которое являлось надёжным источником её снабжения. Стародавний вопрос о взаимоотношениях натурального и товарного хозяйства крестьяне Аттики этого времени решали вполне определённо, склоняясь к признанию экономических преимуществ первого. Даже сильное развитие городов в Греции V в. до н. э. не могло изменить в корне экономических взглядов крестьянства. Среди последнего натурально-хозяйственная концепция всё ещё пользовалась кредитом. Вера в преимущества натурального хозяйства перед товарным, земледелия перед промышленностью прочно удерживалась среди крестьянства Греции и много веков спустя после возникновения гомеровского эпоса.

Войны греческого полиса, неразрывно связанные с экспансией его торговли и рабства, не пользовались популярностью среди крестьянства, от которых оно больше всего страдало. Во всяком случае Пелопоннеская война оказалась ненавистной для земледельцев Аттики и они настойчиво требовали мира, прославляли тишину, призывали бросить оружие и вернуться к садоводству, виноградарству, обработке земли, посевам хлеба. Войны представлялись им результатом интриг городских политиканов, преследующих корыстные цели и предающих кровные интересы своей страны. Над воззрениями крестьян и в данном случае довлела обстановка натурального и земледельческого хозяйства деревни. Экономическое отставание последней от далеко ушедшего вперёд города сказывалось при этом очень сильно. Среди крестьян удерживались представления далёкого прошлого, уже преодолённые городом. Правда, отношение крестьян Аттики к Пелопоннесской войне во многом определялось тем, что они очень сильно пострадали от неё. Но не подлежит сомнению, что тут сказывалось и их общее отношение к военной экспансии полиса.

Крестьянство было надломлено своей нищетой и протестовало против того, что богатство попадает в руки плутов, пройдох всякого рода, трутней. По мнению крестьян, богатство должно принадлежать людям честным, трудолюбивым и бережливым. Они возмущались несправедливостью Плутоса, который, оставаясь слепым, распределяет богатство среди людей по совершенно случайным обстоятельствам.

Экономическая платформа земледельцев Аттики конца V в. до н. э. требовала уравнительного перераспределения богатства, но дальше этого не шла. Никаких требований относительно обобществления производства и организации его на коллективных началах с участием всего населения эта платформа не выставляла. В ней нет даже малейших намёков на социализм, она отражает лишь притязания мелких собственников, жаждущих более равномерного распределения материальных ресурсов страны и смягчения своей нищеты. Вопрос о ликвидации паразитизма, рабовладельческой знати она не ставила и мирилась с эксплуатацией рабов. Больше того, как мелкие собственники эпохи рабовладельческой формации, крестьяне Аттики V в. до н. э. сами стремились использовать экономические возможности рабства, приспособиться к его условиям. Их экономическая платформа проектировала переложение всех тягот труда и материального производства на рабов, которые и в случае прозрения Плутоса, водворения справедливого распределения богатства должны были оставаться объектом жестокой эксплуатации. Экономическая платформа аттического крестьянства ориентировалась не на устранение рабства, а на использование ресурсов последнего более уравнительным образом. Она готова была примириться с рабством, если только рабы станут достоянием и мелких собственников. Было бы нелепым искать социализм в подобных планах, рассчитанных на приспособление рабства к нуждам мелких собственников, на более равномерное распределение прибавочного продукта рабского труда.

Возникает вопрос, как могло крестьянство Греции мириться с существованием того самого рабства, которое угрожало первоосновам мелкого производства, не исключая и сельского хозяйства? Ведь жалобные сентенции имелись уже у Гесиода. Но с того времени минуло три столетия и в ограниченной мере рабство проникло в само крестьянское хозяйство. Зажиточные крестьяне имели нередко 1–2–3 рабов для выполнения наиболее тяжёлых работ. Это оказывало влияние и на экономические взгляды более широких слоёв крестьянства. Мировоззрение последнего формировалось в обстановке, отравленной миазмами рабовладения. Среди земледельцев Аттики распространились презрительное отношение к труду, склонность к паразитическому существованию, перенесению тягот материального производства на рабов. Именно рабство в условиях Греции V века выступало первоисточником материального богатства и благополучия знати. Этот факт оказывал важное влияние и на мировоззрение мелкого крестьянства, мечтавшего выбиться из нужды. Нельзя игнорировать и тот факт, что на протяжении целых веков рабовладельческая знать использовала свободное население для подавления рабов. Оно систематически противопоставлялось последним и к этому сводилась в основном социальная демагогия античной демократии. Такая демагогия естественно затрагивала отчасти и крестьянство, а не только городской демос. Характерно, что экономическая платформа античного крестьянства, нашедшая своё отражение в произведениях Аристофана, ориентировалась на использование иноземных источников для пополнения рабов. Припёртый к стенке назойливыми вопросами Бедности, Хремил утверждал, что рабы будут доставляться из Фессалии жадными душепродавцами. Особенности греческого рабовладения очень отчётливо отразились на экономической платформе аттического крестьянства V в. до н. э. Эксплуатация «варварской» периферии стала одной из задач и мелких собственников деревни.