Элиас Лённрот. Жизнь и творчество

СОДЕРЖАНИЕ И СТРУКТУРА «КАЛЕВАЛЫ»

Пятьдесят рун расширенной редакции эпоса составляют единое целое, и вместе с тем в этой целостности можно выделить ряд отно­сительно самостоятельных сюжетных циклов. Руны в каждом из ци­клов группируются либо вокруг определенного эпического героя, либо вокруг главного события с участием нескольких героев, либо предлагается развернутая картина старинного народного обычая, на­пример, свадебного обряда с обширным циклом свадебных песен.

Для начала обратимся к одному из последних писем Лённрота к Гроту, где он по просьбе последнего специально поясняет структу­ру расширенной редакции «Калевалы». Письмо это от 12 февраля 1882 г., и не исключено, что к тому времени в Петербургской Ака­демии наук, членом и вице-президентом которой был Грот, уже возник вопрос о полном поэтическом переводе «Калевалы» на рус­ский язык, который и был затем осуществлен Л. П. Бельским и опубликован в 1888 г. Непосредственным наставником Бельского являлся академик Ф. И. Буслаев (переводчик благодарил его в по­священии), Грот выступил в роли рецензента рукописи и, видимо, имел представление о ходе многолетней работы над переводом с самого ее начала.

Процитируем значительную часть письма Лённрота. ибо в нем изложены его собственные представления о структуре «Калевалы». Лённрот писал Гроту:

«Из письма, которое недавно написал мне наш общий друг В. Лагус, я вижу, что ты желаешь получить краткий отчет об основных со­ображениях относительно последовательности расположения dvh «Калевалы», особенно во втором издании. Я хочу исполнить твое же­лание и делаю это с тем большим удовольствием, что при этом ожи­вают воспоминания о прошлых временах и особенно о нашей совме­стной поездке в Аавасаксу. При расстановке рун «Калевалы» мне прежде всего хотелось, чтобы руны о Вяйнямейнене и другие были расположены в той последовательности, которую обусловливает их содержание, — так, чтобы не возник разрыв в естественном ходе со­бытий. Однако во время первого издания в 1835 г. не было собрано так много рун, как при более позднем издании 1849 г., что побудило меня внести во второе издание некоторые изменения также и в поря­док расположения рун. Таким образом, в песнях 1-10 теперь расска­зывается о Вяйнямейнене, Еукахайнене и Илмаринене без какого-либо разрыва в содержании. В связи с этим далее следует сватовство в Похъёлу, которое дает повод к появлению неустрашимого Лемминкяйнена, также пытающегося посвататься к прекрасной деве Похъёлы (песни 11-15). После неудачи Лемминкяйнена Вяйнямейнен и Илмаринен выступают снова и продолжают свое сватовство, которое для последнего имеет счастливый конец, и в итоге была отпразднова­на пышная свадьба (песни 16-25). Решение Лемминкяйнена отом­стить за обиду, нанесенную ему, является переходом к описанию подвигов Лемминкяйнена, поведанных в песнях 26-30. Вслед за этим в песнях 31-36 следуют руны о Куллерво, составляющие эпи­зод, который хотя и не находится в близкой связи с прочими, но и не стоит совсем изолированно», — Лённрот ссылался на то, что Кул­лерво явился виновником гибели жены Илмаринена и что в самом конце цикла рун о Куллерво на сцену выходит Вяйнямейнен, чтобы произнести над телом несчастного героя прощальное и назидатель­ное слово.

Отметим еще, что в упомянутом письме Лённрот считал расши­ренную редакцию «Калевалы» 1849 г. окончательной, так как именно в этой редакции «руны стали более известны и к ним чаще обращают­ся». То есть расширенная редакция получила к тому времени при­знание и стала канонической — с момента ее издания прошло уже бо­лее тридцати лет.

Как составитель Лённрот стремился к тому, чтобы помимо общих сюжетных связок, скрепляющих всю композицию, каждая группа рун имела свою кульминацию, свое нарастание драматического дей­ствия. Это требовало немалого умения и развитого эстетического вкуса, учитывая, что для героического эпоса в собственном смысле слова, с прославлением ратных подвигов героев, карело-финские ру­ны не дают достаточно богатого материала. В них не изображаются сражения и ристалища, нет боевых дружин и походов. Это мифоло­гический эпос, и конфликты тоже мифологические. Правда, в рунах упоминаются мечи и копья, но воинская слава в общем-то не воспе­вается. Герои рун состязаются не столько на поле брани, сколько в силе магических заклинаний. Не случайно в финском языке слово «герой» (sankari) происходит от древнешведского «sangare» (певец). И главным героем «Калевалы» становится вещий певец-заклинатель Вяйнямейнен.

В первых двух рунах, повествующих о происхождении и обуст­ройстве мира, кульминацией является эпизод с гигантским дубом, грозящим закрыть своей кроной солнце и лишить людей света и теп­ла. Эпизод представляет собой один из вариантов широко распро­страненного у многих народов мифа о мировом древе — это могло быть и космическое древо как ось и опора мироздания, и древо жиз­ни и плодородия, и древо зла и смерти. К последнему варианту име­ет отношение и карело-финский сюжет о гигантском дубе. В руне ищут силача-дровосека, который смог бы повалить дерево. По зако­нам фольклорной поэтики, любящей контрасты, силачом оказывает­ся вышедший из моря миниатюрный герой, мальчик-с-пальчик. Вяйнямейнен удивлен:

Но чудесный малютка превращается в великана и справляется с делом. Лённрот стремился придать картине грандиозные, кос­мические масштабы; части сваленного дуба — ствол, ветви, ли­стья — покрывают все страны света и обладают волшебными свойствами.

Следующие четыре руны «Калевалы» (третья — шестая) соста­вляют целостный цикл, скомпонованный Лённротом из разных фольклорных песен, которые в устном исполнении не имели меж­ду собой прямых сюжетных связей и общих героев. Дерзкий Еукахайнен повержен магической мудростью Вяйнямейнена и обеща­ет ему в жены свою сестру. К этому фольклорному сюжету Лён­нрот присоединил другой фольклорный сюжет о девушке, которая при встрече с незнакомцем в лесу отказывается от свадебных да­ров и затем, несмотря на уговоры матери, кончает с собой. Девуш­ка из этого сюжета стала в «Калевале» сестрой Еукахайнена и по­лучила имя Айно. К двум фольклорным сюжетам был подключен третий, в котором Вяйнямейнен ловит рыбу и к нему из волн явля­ется дева-лосось, не узнанная им, и потому она насмехается над старцем. И, наконец, в цикл вошел четвертый фольклорный сю­жет, в котором во время поездки Вяйнямейнена на волшебном ко­не по морю его пытается подстрелить из лука злой Лаппалайнен, но убил только коня. В «Калевале» Лаппалайнен стал Еукахайненом, его злодеяние — месть Вяйнямейнену за прежнее свое уни­жение и гибель сестры. Как и водится в эпике, Еукахайнен стреля­ет троекратно, причем стрелы летят в космических измерениях мифа: первая стрела пролетела в небо (верхний мир), вторая — в Туонелу (подземный мир), но при этом содрогнулась земля, и только третья попала в коня.

Из этого примера видно, как Лённрот компоновал сюжетные ци­клы из разных фольклорных песен, исполнявшихся в народе отдель­но. Но это еще не все. Лённрот не только придавал единообразие именам, вписывал сюжетные связки, но отчасти эстетически пере­оформлял фольклорный материал, усиливал психологическую моти­вацию поступков героев, вносил какие-то этические коррективы, ко­гда фольклорные коллизии и развязки казались слишком жестоки­ми. А в фольклоре, особенно в песнях балладного типа, развязки и впрямь могут быть жестокими и кровавыми; есть сюжеты о жено­убийцах, мужеубийцах, детоубийцах и самоубийцах. В упомянутой песне, использованной Лённротом в измененном виде, несчастная героиня вешается на девичьем поясе и лентах. В «Калевале» же тра­гический образ Айно предстает уже в ином художественном оформ­лении. Лённрот стремился углубить психологизм, передать внутрен­ние переживания героини, ее горе и сознание личной несвободы, мо­тивируя это тем, что мать Айно из корыстных целей хочет выдать ее за знатного старца Вяйнямейнена; кроме того, Айно — как бы откуп­ной дар ее злосчастного брата. Как мы помним, мотив купли-прода­жи невесты, сама эта устойчивая словесная формула в свадебных песнях и обрядах давно интересовали Лённрота, начиная с первой его фольклорной поездки 1828 г. Ведь до сих пор в финском языке слово «naimakauppa» остается употребительным, и Лённроту хоте­лось выяснить его этнографическую историю, его корни в старинных народных обрядах.

Но вместе с тем Лённроту представлялось необходимым опоэти­зировать в «Калевале» трагическую судьбу Айно, эстетически скра­сить ее гибель. В «Калевале» Айно гибнет не в результате самоубий­ства, а скорее от горя и фантастических видений, родившихся в ее воспаленном сознании. Она долго блуждает в глухом лесу, приходит на берег моря и, желая присоединиться к трем девам на скале посре­ди волн, погружается в пучину.

В «Калевале» скомпонованный микросюжет дальше развивается таким образом, что слух о гибели Айно доходит до Вяйнямейнена, и теперь наступает его черед печалиться. Он тоскует по ней и в то же время не узнает ее в образе девы-лосося. В «Калевале» все изображе­но таким образом, что это как бы видение в его собственном созна­нии, укор совести за случившуюся драму. Оттого еще больше его рас­терянность и угнетенность мыслью о старости, о которой ему напо­минает дева Велламо.

Хотя отдельные строки этого отрывка фольклорны по своему происхождению, однако психологический рисунок именно в таком виде, в каком он предстает в «Калевале», является сотворчеством Лённрота. Собственно фольклорным эпическим героям в архаиче­ских рунах в общем-то не свойственно печалиться о старости и ду­мать о смерти, потому что они происходят от древних мифологиче­ских божеств и как божества бессмертны, хотя и обрели некоторые человеческие качества. Как уже говорилось, архаические герои не очень-то и ощущают свой биологический возраст, скоротечный ход биологического времени. Их возраст раз и навсегда определен поэти­кой и эстетикой эпоса, он — величина постоянная и неизменная. Вяйнямейнен всегда стар и мудр, Лемминкяйнен всегда молод и цветущ, что тоже предписано эпической поэтикой. Конечно, какие-то психологические сдвиги могут быть в рунах, как, например, в том же сюжете о Вяйнямейнене и деве-лососи, но в задачу Лённрота входи­ло усиление психологизма уже хотя бы потому, что в результате со­единения разных фольклорных сюжетов герои проявляли себя в раз­ных ситуациях и становились более многосторонними.

После огорчений с рыбной ловлей Вяйнямейнен вопрошает себя:

Родная мать в могиле услышала мольбу Вяйнямейнена и посове­товала ему ехать в Похъёлу свататься, там девиц предостаточно. Так начинается первое путешествие-сватовство в «Калевале», и затем их будет еще несколько. О «Калевале» даже сказано, что это не столько эпос героических сражений, сколько повествование о походах-путе­шествиях за невестами с выполнением разного рода трудных задач, которые полагались женихам по законам древней мифологии. Как раз в этой поездке Вяйнямейнена подстерегает Еукахайнен и убивает коня, но могучий орел доставляет героя до цели. Так начинается в «Калевале» первое знакомство с Похъёлой, холодной страной Севе­ра, где владычествует колдунья Лоухи. У обитателей Похъёлы и жите­лей Калевалы установились сложные взаимоотношения — они не только вступают в брачные союзы, но и соперничают и враждуют ме­жду собой.

Здесь мы должны обратить внимание на одну общую черту эпичес­кой поэзии разных народов. Это необходимо сделать во избежание уп­рощенного взгляда на «Калевалу» и роль Лённрота в ее композиции.

Иногда о «Калевале» судят таким образом, что построение ее ос­новного конфликта — соперничество двух эпических стран, Калева­лы и Похъёлы, — является всецело композиционным новшеством Лённрота по отношению к собственно народным рунам. В этом слу­чае невольно преувеличивается влияние «Илиады» и других класси­ческих эпосов, которые служили для Лённрота примером.

Влияние классических эпосов, разумеется, было, но нечто суще­ственное шло в этом отношении и от собственно народной традиции, от карело-финских эпических рун.

Для героического эпоса, независимо оттого, представлен ли он в виде отдельных песен (как, например, русские былины) или же в ви­де целостной поэмы (как «Илиада»), вообще характерно соперниче­ство, борьба двух противостоящих миров — своего и чужого. Всегда должны быть герои-антагонисты. В архаических эпосах это может быть борьба с мифологическим чудовищем, драконом, злой колдунь­ей. В эпосах с более поздними историческими отражениями это мо­жет быть борьба с этническими иноплеменниками или иноверцами, с иноземными нашествиями (осада Трои в «Илиаде», нашествие гун­нов в «Старшей Эдде», борьба с монголо-татарским игом в былинах, борьба с сарацинами в «Поэме о Сиде»).

Поездки в Похъёлу и соперничество с нею, борьба за Сампо и за не­бесные светила — все это есть в собственно народных рунах, только Лённрот обобщил эпизоды в сквозном сюжете целостной композиции.

Как и многое другое в рунах и в «Калевале», образ мифической страны Похъёлы многослоен, в нем отразились разные по времени происхождения мифологические пласты. В своих древнейших кос­могонических истоках Похъёла — это некий «нижний мир», куда по­гружается солнце на долгие зимние ночи. В «Калевале» Лоухи запи­рает солнце в каменную гору, Илмаринен пробует выковать новое, но оно не светит, и тогда он по совету Вяйнямейнена изготовляет ключи, которыми открывают запоры в каменном тайнике.

Вместе с тем Похъёла — это страна со своим народом и обычаями, Лоухи встречает пришельцев не только как врагов, но и как гостей, выдает за них замуж своих дочерей, требуя, однако, выполнения оп­ределенных условий.

Весьма важное место в «Калевале» занимает цикл рун о Сампо, точнее два цикла, размещенные в разных частях композиции — сна­чала в рунах 11-15 и затем в рунах 39-43. В первом случае повеству­ется об изготовлении Сампо по требованию Лоухи в качестве свадеб­ного подарка-выкупа, во втором случае эпические герои похищают Сампо у эгоистичной колдуньи.

Между прочим, исследователи считают, что появились эти два сюжетных мотива в обратном порядке по сравнению с тем, как они представлены в «Калевале»: мифологический мотив похищения пер­вобытным человеком каких-то благ у злых сил природы древнее мо­тива изготовления-производства этих благ самим человеком. В рунах чудо-мельницу Сампо кует искусный кователь Илмаринен — даже при волшебно-сказочном ее появлении на свет и ее волшебных свой­ствах, это все же символ развитого кузнечного ремесла, а не простое собирательство даров природы на ранней стадии дикости.

Уже в самих народных рунах образ Сампо как древний мифологи­ческий символ чрезвычайно многозначен. Он зародился в мифологи­ческих представлениях первобытных людей, может быть, тысячелетия тому назад и в течение истекших тысячелетий многократно переос­мыслялся — вплоть до того, что и сами рунопевцы в XIX в. уже не мог­ли объяснить, что означает слово «сампо» (или нечто созвучное с этим словом, поскольку и само слово в рунах варьируется, подчас изменя­ясь до неузнаваемости). Не удивительно, что в науке существуют де­сятки толкований этого мифологического образа-символа, и одно­значного ответа здесь, по-видимому, вообще быть не может.

Одно более или менее ясно: Сампо — это нечто желанное и благо­датное, с чем связано процветание и счастье людей — благополучие рода, племени, народа, то, о чем всегда мечталось и что было некогда достойно культового поклонения. С образом Сампо связывались представления о плодородии земли, изобилии даров моря, все дос­тигнутые и воображаемые культурные блага, включая кузнечное ре­месло. В образе Сампо угадываются и древнейшие космологические представления; как уже говорилось, в рунах этот образ чаще всего упоминается с параллельной, как бы поясняющей, метафорой «пест­рый свод», «пестрая крышка». В связи с этим в науке высказывалось мнение, что Сампо символизирует звездный небосвод и одновремен­но ось мироздания, скрепленную неподвижной Полярной звездой. Ведь небо для первобытного человека не было какой-то абстрактной сферой, оно воспринималось очень конкретно и осязаемо. У древне­го человека небо в виде «пестрой крышки» всегда было над головой, и вместе с тем это образ-метафора.

Лённрот в «Калевале» избрал воплощением образа Сампо чудо-мельницу, и хотя это только один из встречающихся в фольклоре ва­риантов многосложного символического образа, однако и в «Калева­ле» он символически многозначен — это Лённрот постарался учесть. Сампо в «Калевале» не просто самомолка, а нечто связанное с первостихиями, землей и морем.

Когда трое героев — Вяйнямейнен, Илмаринен и Лемминкяйнен — прибывают в Похъёлу за Сампо, спрятанное колдуньей Лоухи в горном тайнике за запорами, они обнаруживают, что оно вросло своими корнями глубоко в землю и что землю нужно распа­хать, чтобы все-таки завладеть сокровищем.

Вот как это изображено в сорок второй руне «Калевалы». Вначале Вяйнямейнен предлагает освободить Сампо молодому и физически сильному Лемминкяйнену.

На лугах Похъёлы Лемминкяйнен нашел огромного быка, на краю поля плуг и —

С мотивами плодородия земли и изобилия моря ассоциируется образ Сампо и в заключительной сцене сорок третьей руны. Ос­колки Сампо, разбившегося в схватке с Лоухи, падают в море, Вяйнямейнен подбирает их на берегу и углубляет в землю для ее плодородия —

Подобно тому как небосвод соединяется с землей и морем, так же Сампо в качестве символа плодородия и изобилия связано с этими первостихиями, в чем угадываются, повторяем, древнейшие космо­логические пласты этой символики.

Наряду со всем этим Лённрот усматривал в образе Сампо отраже­ние этапов человеческой цивилизации в ее исторической эволюции и постарался запечатлеть это в «Калевале». Еще в первом издании «Калевалы» (во второй руне) хозяйка Лоухи, обещая Вяйнямейнену дочку в жены, если он выкует Сампо, перечисляет материалы, из ко­торых оно должно быть изготовлено: «Из одного лебяжьего перыш­ка, из одной овечьей шерстинки, из одного ячменного зернышка, из осколков одного веретенца».

В этом перечне, конечно же, отражается прежде всего существен­ная черта фольклорной эстетики, особенно когда речь идет о заведо­мо трудных задачах: предельная контрастность, максимальная несо­измеримость видимости и сути, того, что дано первоначально, и то­го, что в конечном итоге должно получиться. В фольклоре ведь все­гда так: в сказках бедная Золушка оказывается красавицей принцес­сой, Иванушка-дурачок на деле умнее всех. Так же и с изготовлени­ем Сампо: почти из ничего получается чудо — недаром же особо под­черкивается, что выковать нужно именно из одного перышка, из од­ного ячменного зерна и не более того.

Но в приведенном перечне материалов изготовления Сампо мож­но усмотреть и нечто другое. На это обратил внимание, как уже гово­рилось, Якоб Гримм, и Лённрот придерживался того же мнения: в перечне материалов отразились стадии эволюции хозяйственных ук­ладов древних людей: охота (символ лебяжье перышко), хлебопаше­ство (ячменное зерно), скотоводе Ло (овечья шерстинка), ремесла (веретено и кузнечное дело).

Эта символика и ее смысл осознавались Лённротом, видимо, уже в процессе работы над первым изданием эпоса, а замечание Гримма лишь укрепило его во мнении, что такое толкование правомерно. Это поощрило его к тому, чтобы в расширенной редакции «Калевалы» предложить еще более развернутую символическую картину изготов­ления Сампо.

Любопытно в обоих изданиях изображение самого Илмаринена, берущегося за выполнение трудной задачи. В Похъёле не оказывает­ся ни кузницы, ни наковальни, ни мехов, ни инструментов. Но Илмаринен не теряется и налаживает все сам, вспоминая, что и небо­свод он выковал без наковальни и из ничего. Однако несколько дней работы не приносят успеха, пока вместо кузнечных мехов не задули мощные ветры со всех стран света. Новое в расширенной редакции состоит в том, что в горне вначале рождается не Сампо, а совсем дру­гие, более обыденные предметы: лук, лодка, корова, плуг. Это опять-таки символика хозяйственных занятий, но обыденные предметы выходят с некими функциональными изъянами, ими можно вос­пользоваться не только во благо, но и во вред: из лука можно и охо­титься, и убивать, на лодке можно отправиться на войну, корова мо­жет заблудиться в лесу и утратить молоко, плуг норовит запахать и соседское поле. Только в Сампо воплощается идеальное благо, иде­альная мечта о счастье. Это не только древний миф, но и мечта о бу­дущем; символ в «Калевале» обращен к потомкам.

Классические эпосы часто имеют трагический финал. Вспомним о гибели Патрокла и Гектора в «Илиаде» (ее главный герой Ахиллес гибнет от стрелы Париса не в рамках самой «Илиады», а в «Эфиопиде», одной из так называемых циклических послегомеровских поэм); гибнет Беовульф в одноименной поэме, гибнут боги и герои в «Стар­шей Эдде»; трагизмом пронизано «Слово о полку Игореве».

Лённрот в «Калевале» воздержался от трагического изображения гибели языческого мира. После рождения святого младенца Вяйня­мейнен отплывает на «медном челне», но оставляет в наследие по­томкам кантеле, руны, знание о прошлом, и это будет его духовным возвращением.

Наряду с сюжетом о гибели Айно есть в «Калевале» и еще один трагический сюжет — о рабе-бунтаре Куллерво. Цикл рун о Куллерво стоит несколько особняком не только в композиционном отноше­нии, но и по силе трагизма.