Эльфийский бык

Глава 27 О женской непосредственности и мужском коварстве

Глава 27 О женской непосредственности и мужском коварстве

«Какие ребра, такова и Ева»

Из одного философского, почти богословского диспута, случившегося летним вечером в закрытом дворике под дегустацию нового сорта «Императорского Темное»

В вагоне было пустовато. Через приоткрытое окно врывался воздух, слегка разгоняя летний жар. Пахло железом и людьми, коих Софья Никитична разглядывала исподволь, очень надеясь, что интерес её не будет воспринят превратно.

Чувствовала она себя…

Престранно.

Как… как там, в далеком подзабытом уж детстве, когда случалось сбежать от строгого взгляда наставницы в сад. И укрыться там с запрещенною книгой.

И от этого почему-то становилось совестно.

Но…

У окна придремала женщина, у ног которой свернулся огромный косматый кот. Кота держали на поводке, и он явно был сим обстоятельством недоволен. И щурился. И порой начинал ворчать.

Жевала конфеты старушка, обставившая себя ящиками с рассадой, и не прекращая жевать, что-то говорила лысоватому старику в клетчатой жилетке. А тот не слушал, но кивал, то ли в такт перестуку колес, то ли по привычке.

Смеялись подростки, занявшие дальний угол вагона.

Перелистывала тетрадь с записями очень серьезного вида девушка…

— Знаете, — Софья Никитична вздохнула и призналась самой себе. — Это так… странно. Но мне почему-то нравится.

— Я рад.

Князь Чесменов ныне совершенно не походил на князя. На нем была летняя рубашка в синюю и красную клетку. Защитного окрасу жилет со многими карманами и такие же штаны. И рядом с ним Софья Никитична в нежно-бирюзовом дорожном костюме, который к поездке выбирала тщательно, казалась… нелепою.

И костюм этот гляделся чуждым вагону.

И шляпка.

И уж тем паче чемоданы из желтой кожи.

У князя вон рюкзак преогромный, почти как у Пашеньки. Стоило вспомнить про сына, и она снова вздохнула.

— Пашенька… будет недоволен.

— Будет, — вновь согласился князь Чесменов. — Но вы всегда можете сказать, что это я вас заставил. Обманом или шантажом.

— Это же неправда!

— Отчего же… тогда коварными манипуляциями… — и усмехнулся. И Софья Никитична неожиданно для себя поняла, что тоже улыбается.

Она бы даже хихикнула, хотя в ее возрасте и положении как-то совсем уж несолидно хихикать.

— Тоже неправда. Это скорее уж я вас… шантажировала. Вы ведь лишь о малой услуге попросили. А дальше оно как-то само…

Когда Кошкин предупредил о визите князя, Софья Никитична несколько заволновалась, поскольку давно не принимала у себя мужчин.

Очень давно.

Конечно, сейчас никто не скажет, что это неприлично. Она — почтенная вдова, и понятно, о чем Чесменов желает побеседовать, но как-то вот… было неспокойно.

Зря.

Князь оказался мил. И тягостный разговор о делах иных сглаживал, как умел. Получалось не всегда, но Софья Никитична оценила. Да и после того как-то само все получилось…

— Думаете, отправиться в Подкозельск? — спросила она позже, за чашечкой чаю, благо, князь был столь вежлив, что приглашение остаться на эту чашечку принял.

Софья спрашивала не столько из любопытства. Её все же не оставляло некоторое беспокойство за внука, который уехал, а дозвониться ему оказалось невозможно.

Пашенька сказал, что со связью сложно, но ведь…

— Не совсем. В Осляпкино.

— А почему туда? — удивилась Софья Никитична. — Хотя, помнится, оно тоже Вельяминовым принадлежало. Земли.

— Раньше, — согласился князь. — Однако часть земель были проданы этому вот Свириденко. А после и Осляпкино это пожаловано было. В боярское владение. При том, что сам Свириденко ни разу не боярин и к званию этому вовсе не стремиться.

— А разве… — Софья Никитична была, конечно, несколько далека от дел высокой политики. Так, слышала кое-что. — Погодите… я слышала от Анны Никифоровны… да, от нее, она организовала благотворительный комитет для помощи переселенцам! Очень хорошо отзывалась об этом вашем Свириденко.

— Анна Никифоровна Меженцева? Которая в девичестве Одинцова?

— Она самая. Она еще планировала вечер устроить. С концертом.

— И чем же ей Свириденко угодил?

— Он давно уже благотворительностью занимается… — Софья Никитична попыталась вспомнить, что именно слышала. — Кажется… помощь беженцам… устройство их. И бедным людям. Какая-то программа… переселения. Он дает работу, жилье… она об этом от внука узнала.

— Как интересно…

— Да, тот занимается какими-то программами… государственными, что ли… простите, я в этом ничего не понимаю.

— Очень интересно… — сказал тогда князь.

— Только потом она сказала, что тот отказался… почему-то. Обычно ведь никто не отказывается от помощи, а он вот… все сам.

А вечером цветы принесли. С карточкой от Чесменова. В благодарность за беседу и потраченное время, если карточке верить. Пусть букет был скромен и выказывал дружеское расположение, но… Софье так давно никто не присылал цветов.

Пашенька вечно занят.

Иван тоже.

Да и не считали нужным время на глупости тратить. Тем паче, цветов в доме хватало, и сад имелся, и оранжереи… Нет, Софья Никитична знала, что её любят. Но ведь цветы… цветы — это так приятно.

Князь объявился на следующий день. Без приглашения и даже звонка. И одет был престранно. И сказал:

— Софья Никитична, мне и государству очень нужна ваша помощь!

Князю Софья Никитична, может, и отказала бы, постеснявшись, но отказывать в помощи государству было крайне непатриотично.

— И что нужно делать? — спросила она, робея.

— Составить мне компанию… прогуляться в одно прелюбопытное агентство… и нет, нет, вы выглядите совершенно очаровательно. Единственно, если вас не затруднит, я бы просил примерить еще и вот это…

Он протянул футляр, в котором оказалась нить жемчуга.

А к ней и серьги.

И еще один — с огромной аляповатой брошью.

— Я понимаю, что в это выглядит чересчур… нагло с моей стороны, но мне нужен определенный образ. Считайте, что это игра.

— Мы… будем притворяться?

Чесменов поклонился. Сам он был одет в модный костюм из бледно-голубого вельвета. И на шейном платке поблескивал яркий крупный камень. Такие же виднелись в запонках, чересчур уж вычурных.

Идея вдруг понравилась.

Безумно понравилось.

— Вы ведь скажете, что нужно делать?

— Несомненно, — Яков Павлович поцеловал протянутую руку. — Я просил бы вас немного подыграть, изобразить… как бы это выразиться… особу в высшей степени легкомысленную… далекую от жизненных реалий.

— Дурочкой?

— Что вы! — князь даже слегка смутился. — Я в жизни не рискнул бы просить вас изображать… дурочку.

— Ах, бросьте, Яков Павлович, — Софья с трудом подавила улыбку. — Поверьте, любая женщина мечтает хоть раз в жизни побыть дурочкой на законных основаниях.

А вот место, которое пришлось посетить, не слишком глянулось. Какой-то офис, изо всех сил пытающийся выглядеть роскошным. Да только кожаная обивка на огромных диванах местами потрескалась, выдавая низкое качество этой кожи. Позолота на лепнине — кто в современном мире вовсе золотит лепнину? — прохудилась и пошла пятнами.

Из кондиционера дуло нестерпимо.

А от девицы, с которой беседовал Чесменов, столь сильно пахло духами, причем дрянными, что у Софьи Никитичны на глаза навернулись слезы. Сами собой.

— Видите, — князь тотчас подхватил её под руку. — Моя дорогая супруга…

Что?

Она так удивилась, что слезы перестала сдерживать. Или они от пыли? Убирались в офисе не слишком хорошо.

— … пребывает в крайне расстроенных чувствах. И целитель настоятельно рекомендовал ей отдых на природе… нет-нет, Лазурный берег — это совершенно не то. Во-первых, там людно, во-вторых, Софьюшка хотела бы оказаться в местах, где прошла её юность… а потому мы к вам и обратились.

Князь говорил, речь его журчала, окутывая девицу тонким полотном силы. Надо же, каков затейник… и ведь не обвинишь, что воздействует. Напрямую — не воздействует, а что легкий флер ментального очарования, так это не запрещено.

Этим многие пользуются.

Из тех, кому столь тонкие материи подвластны.

— … к превеликому нашему огорчению оказалось, что просто снять дом там нельзя. Все выкуплены вашей компанией. Да, да, я понимаю, что для переселенцев, что условия там самые простые… удобства имеются? Вот видите, уже хорошо…

Девица слушала, что-то даже отвечала.

— … мы подумывали… нет, я понимаю, что просьба моя несколько необычна… но вы же понимаете…

Софья душевно всхлипнула и прижала к глазам платок. Она часто заморгала, старательно пытаясь вспомнить что-нибудь огорчительное.

— … для своей жены я готов на все… возможно, если место нам глянется, мы и вовсе переселимся. Все же в нашем возрасте хочется чего-то этакого. Свежего воздуха, свободы… не переживай, дорогая, — князь погладил Софью по руке. — Думаю, мы уладим это недоразумение…

— А ваши дети…

— Ах, какие дети…

Софья всхлипнула чуть громче. И князь с упреком посмотрел на девицу, отчего та даже несколько смутилась.

— Видите, вы её совсем расстроили… увы, наша жизнь такова, что одиночество — естественный удел старости… и только остается, что искать тихий уголок, где можно в покое провести оставшиеся годы…

— Доброго дня, — девицу сменила другая, понаглее. — Я управляющая. Думаю, мы можем решить этот вопрос. Если вы готовы компенсировать издержки, ибо занятый вами дом, сами понимаете, выпадет из программы и нам придется искать бедным переселенцам другое жилье…

— Помилуйте, дорогая, — князь расплылся в улыбке, правда, была она несколько хищною, но девица, кажется, не заметила. — Если бы все проблемы решались вот так, деньгами, то это не проблемы, а расходы… я готов перевести аванс.

И договор был подан.

Софья Никитична не очень понимала, что за он, но послушно вздыхала и даже изобразила вялую радость, чем весьма воодушевила князя.

— Депрессия… — сказал он шепотом управляющей, что и всучила договор. — Увы, возраст, болезни… одиночество. Но верю, что в ваших краях, где мы были когда-то счастливы, моя Софьюшка вернется к жизни… воспрянет, так сказать.

Софья Никитична поспешно кивнула, постаравшись всем видом своим подтвердить, что всенепременно воспрянет, глотнувши свежего сельского воздуха.

— Тоскую я, — сказала она, платочек к очам приложив, причем аккуратненько, дабы не смазать тушь. — По Осляпкинским красотам… как вспомню тамошний закат, так прям душа вся переворачивается. А еще знаете что?

Девица новая от старой отличалась разве что длинною ресниц и ногтей, покачала головой.

— Мне ныне гороскоп от мадам Ловари настоятельно рекомендует перемены и сближение с природой. А где тут, в Петербурге, я с природой могу сблизиться? И главное, позавчера я карты раскладывала… вы, милая, гадать умеете? Нет? Зря, очень полезно… хотите я вам рекомендацию дам к одной весьма знающей ведунье, она очень ловко с картами управляется… так вот, выходит, что мне нужно обратиться к корням, дабы обрести себя! Но какие корни, если родни не осталось. Вот я и подумала, что мы когда-то в Осляпкино жили. Раньше. Это тоже, можно сказать, корни.

Князь важно кивнул.

И уточнил:

— Аренда на три месяца? С правом продления? А возможность выкупа, так сказать, в частное владение…

— И соловьи! Там соловьи так пели по утрам… Яшенька, соловьи ведь будут? — капризно поинтересовалась она.

— Обеспечим, — кивнул Яков Павлович. — Так, значит, мы договорились?

Управляющая очнулась и защебетала.

Дальше было почти и не интересно. Разве что наблюдать за девицей, которая то пыталась скрыть раздражение, вызванное дотошностью Чесменова, то бросала завистливые взгляды на украшения Софьи Никитичны.

То губы поджимала.

Хмурилась.

Отвечала.

И выдохнула, когда князь все же подпись поставил. И деньги заплатил. Наличными. Терминалу у них нет, видите ли… интересно.

— Только, — купюры девица убрала в ящик. — Попрошу вас об одном… даже не знаю как… как бы это выразиться… люди у нас живут… бедные… многие пережили трагедию… и вам же будет проще, если…

— Не выделяться? — уточнил Чесменов.

— Постараться хотя бы… ваши украшения чудесны, но там это будет… не совсем как бы…

— К месту, — Софья Никитична изобразила задумчивость.

— Именно. И в целом… мы стараемся сделать так, чтобы среди переселенцев не возникало внутренних противоречий… социального, так сказать, расслоения.

— Мы поняли, — Чесменов предложил Софье руку. — Думаю, это будет даже любопытно… совсем как в молодости. Помнишь, Софьюшка, когда мы жили вдвоем? Скромно так…

— И печка будет? — уточнила Софья Никитична, глянув на князя прехитро.

— Боюсь, дома оборудованы электроплитами.

— Справлюсь… ты прав, дорогой. Тогда мы были счастливы… не богаты, но все же счастливы, — получилось как-то даже чересчур… возвышенно.

— Именно… так что не волнуйтесь, дорогая… Виктория, — имя у девицы было обозначено на бэйдже. — Мы постараемся соответствовать окружению.

Офис покидали под руку. И Софья Никитична не могла отделаться от мысли, что за ними наблюдают. И уже в машине князя она поинтересовалась:

— И чего ради это представление было?

А князь не стал запираться. Лишь поинтересовался:

— Позволите угостить вас кофе?

Отчего бы и нет. Заняться было все одно нечем. И беседа продолжилась в маленькой очаровательной кофейне, которую просто так и не найти бы. Но Чесменов, судя по всему, в ней был постоянным гостем.

— Видите ли… вы давече обмолвились об этой благотворительной деятельности, — князь заказал и кофе, черный, густой. А к нему — восточные сладости, совсем не сладкие, но удивительно соответствующие кофе. — И мне стало любопытно, отчего же нигде-то в документах о ней ни слова. Я, признаться, решил, что вы ошиблись. Прошу простить…

Софья Никитична простила.

Ей не сложно.

— У меня сложилось впечатление о Свириденко, как о человеке, который… скажем так, блюдет выгоду. Свою.

— А благотворительность не выгодна?

— Отнюдь. Скорее уж такая… тихая вот. Он мог бы получить налоговые преференции. Частичные возвраты потраченных денег от Империи. Или хотя бы репутацию. Многие и занимаются благотворительностью, скажем так, на люди. И потому это стремление остаться в тени… оно противоречит портрету личности.

— И только?

— Не только. Как удалось узнать, Свириденко занимается благотворительностью давно… лет пятнадцать точно, а может и больше. Начинал с помощи бездомным. Детские дома… приюты. Но в императорскую программу вписался года два как. Большей частью он специализируется на переселении людей в свои земли. Беженцы. Иностранные и наши, пострадавшие от наводнений, землетрясений, пожаров и иных катаклизмов…

Князь пил кофе медленно, смакуя каждый глоток.

— Он держит весьма внушительный штат, который занимается этими вот переселениями… транспорт и не только. И все-то люди переселяются в Осляпкино.

Софья Никитична чуть нахмурилась.

— Все?

— Именно. Все… и вот по моим прикидкам это Осляпкино давно должно было бы стать городом. А оно по-прежнему деревня. То есть, поселок городского типа.

— И вы решили посмотреть?

— Скажем так… у меня возникли некоторые… сомнения… — Чесменов чуть поморщился. — Право слово, неудобно было вас во все это вовлекать, но… иногда на меня находит.

— Я только рада. Дома как-то… одиноко.

— Понимаю.

И показалось, и вправду понимает эту вот гулкую пугающую пустоту особняка, которую ничем-то не заполнить.

— Так, — Софья Никитична прищурилась. — И когда мы выезжаем?

— Помилуйте, я не могу…

— Вы не можете вот так бросить женщину, которой пообещали приключение!

— Софья Никитична! Это может быть опасно.

— Но вы-то не боитесь.

— Я, между прочим, маг и не из худших. Кстати, уровень дара наш тоже замерили, если вы заметили…

— И?

— О, артефакт простенький, так что у них отразился мой полноценный пятый и ваш — шестой… не знаю, зачем им маги. Но после измерения нам и пошли навстречу.

Софья Никитична чуть прищурилась.

— Нет, — покачал головой Чесменов. — Я не могу ставить вас под удар. Довольно того, что…

— Кстати, а если они проверят? Документы? — Софья Никитична имела немалый опыт общения, что с супругом, что с сыном, которые оба отличались изрядным упрямством.

— О, тогда убедятся, что некий Яков Павлович Орешков, мещанин, уже сорок лет состоит в браке с Софьей Никитичной, мещанкой, и за эти сорок лет сумел нажить несколько квартир, которые сдает в аренду, коммерческие помещения разной величины и так, по малости. Бизнес небольшой, но весьма прибыльный, он недавно продал, обзаведшись внушительною суммой на счетах. И что родственников у него нет, как и близких друзей.

— То есть все это… — Софья Никитична подняла ожерелье.

— Если все именно так, как мне представляется, то они не устоят… определенно, не устоят.

— А князь Чесменов в это время…

— Угодил в больницу, — спокойно отозвался Яков Павлович. — Сердце не выдержало тягот имперской службы. Князь лежит в реанимационном отделении императорского госпиталя. Прогнозов врачи не дают. Проверками же занимаются его люди… пребывающие в весьма непростом положении.

— Чудесно, — Софья Никитична взяла кусочек медовой пахлавы с орехами. — Печально будет, если такой хороший план расстроится.

— Почему? — удивился князь.

— Не знаю… я одна, мне скучно… и печально… и сердце тревожится. Вдруг да проболтаюсь. Женщин, Яков Павлович, очень опасно оставлять без присмотра.

Она чуть сощурилась.

— Кстати, уровень у меня второй.

— В документах…

— Поездка в Предвечный лес сказалась… молоко у них там особое, — она с удовольствием откусила кусочек. — Но заявлять я не стала. Да и кому это ныне интересно-то.

— Молоко, значит…

Чесменов задумался ненадолго, чтобы поинтересоваться:

— Вы меня, никак, шантажировать изволите?

— Увы, приходится. Взяток, говорят, вы не берете.

— Ваш сын будет недоволен.

— Если узнает. А он не узнает. Скажу ему, что хочу навестить подругу, — отмахнулась Софья Никитична. — Что вы на меня так смотрите? Открою вам страшную тайну. Все родители рано или поздно начинают врать своим детям. Думаю, Пашенька переживет.

— Пашенька, может, и переживет… скажите, Софья Никитична…

— Софья. Или как вы там говорили… мы же супруги. Сорок лет как…

Князь поглядел с насмешкой, но голову склонил.

— Только Якусенькой не называйте, — попросил он и уточнил. — Матушка у меня была слишком заботливая. С тех пор немного… нервничаю.

— Хорошо.

— Так вот, Софьюшка… вы когда-нибудь на электричках катались?

Нет.

И сейчас, глядя в окно, вдыхая странно-дымный свежий воздух, Софья Никитична подумала, что она, кажется, многое в жизни упустила.

Включая электрички.