Эльфийский бык

Глава 7 О делах разной степени давности и секретах разной степени подзабытости

Глава 7 О делах разной степени давности и секретах разной степени подзабытости

«Моя жизнь! Когда хочу — тогда и дура!»

Девиз одной весьма достойной, пусть и не юной, леди

— Этот… нестоящий доброго слова человек, — матушка все же получила хорошее воспитание, хотя сам Кошкин искренне не понимал, почему сволочь нельзя назвать просто сволочью. И проще же, и понятнее. — Во всеуслышание заявил, что не сумел справиться с влечением. Что, возможно, его даже опоили. Или приворожили… а Людочка… мы с Людочкой… как назло обращалась к одной особе…

— Мама⁈

— Что? Да гадать мы ходили! Все наши девчонки к ней гадать бегали. На будущее, женихов. Обычное, если так-то, развлечение… кинотеатра еще не было. Этого вашего недограмма тоже. Вот и оставалось, слухи и гадалки. Она мне еще заговор продала на счастливую жизнь. И главное, пять рублей обошелся! Я их месяц зарабатывала…

— Как, боюсь узнать?

— Бестолочь, — ласково произнесла матушка. — Уроки делала. Далеко не все ученицы так уж хотели постигать науки. Особенно тяжко некоторым давалась арифметика. Или вот рукоделие… помнится, была у нас одна… у нее никогда терпения не хватало. Зато деньги имелись…

— Значит, вы ходили к ведьме.

— В том и дело, что она в императорском реестре значилась.

Кошкин мысленно закрыл лицо рукой. Они еще и ведьму лицензированную отыскать сумели.

— И заявила, что провела для Людочки ритуал сведения судеб. Этого оказалось достаточно…

— Что за ритуал?

— Да… пустое. Ведьма та девятой категории была. Ей только дома от мышей и заговаривать, а ритуал… название громкое. Суть же в том, что ведьма сводит две судьбы воедино, связывает пути-дороги так, чтобы люди, предназначенные друг другу свыше, встретились.

— А…

— Есть такой ритуал.

— И вы… серьезно? Мам!

— Не мамкай, не маленький… — отмахнулась матушка. — Она предъявила договор. И Людочка подтвердила, что подписала его. Добровольно. И желая свести судьбу. Это было сочтено фактически признанием. Род… заявил о незаконном воздействии. И претензия была принята. Вельяминовым пригрозили встречным обвинением…

Она поставила недопитый кофе.

— Это теперь я понимаю, что, пусть ритуал и существует, но он из числа особых, и ведьме девятой категории просто-напросто не подвластен. Да и не всякая высшая возьмется…

— Судья должен был знать. Представитель, — поправился Кошкин.

— Думаю, он и знал… потом, позже, повзрослев, я узнала много интересного… о том, что род тот был со многими связан. И связями этими пользоваться не стеснялся… не утверждаю, что дело именно в этом… взятку императорский представитель взять не рискнул бы. Но ссориться с…

Кошкин дожевал еще один блин, подумав, что всенепременно разберется, с кем там и кто не хотел ссориться. И представителя этого имя выяснит. Так, понять, давно ли он от работы отошел.

— … ради Вельяминовых, у которых только и осталось, что имя и кусок родовых земель… в общем, в праве на свадьбу отказали. Приговор вынесли в пользу юноши, которого обманом завлекли в сети порока, — эти слова матушка почти выплюнула. — От встречного обвинения та сторона отказалась, проявив благородство…

И по выражению лица было ясно, что матушка о подобном благородстве думает.

— А вот судебные издержки Вельяминовым пришлось оплатить.

— Много?

— Не знаю. Как только разбирательство завершилось, меня забрали. Родители были в ужасе, тем паче, что скандал вышел далеко за пределы пансиона… пансион в тот же год и закрылся. Меня увезли. Я… не хотела уезжать. Просила оставить меня с Людочкой. Я даже придумала, что мы будем жить втроем. Я, Людочка и её ребенок… уедем в Петербург. Поступим на высшие курсы. Будем давать уроки…

— Кому?

— Кому-нибудь. Пашенька, не смотри на меня так. Мне было шестнадцать, и я пребывала в уверенности, что булки растут на деревьях. Образно говоря. Кулинарию нам преподавали неплохо… как ты понимаешь, матушка, услышав этакий план и гордую заявку, что поддержка рода мне не нужна, раз они все так, потеряла дар речи. И я оказалась заперта в доме. Затем меня вывезли к тетке, от которой я пыталась сбежать… я писала письма Людочке, но не получала ответа. Это приводило меня в ужас. Воображение рисовало страшные картины. И в какой-то момент со мной случился истерический припадок. Я плохо помню, как это произошло, но матушка обеспокоилась… ладно, меня она считала пропащей, но ведь оставались сестры. Если бы пошел слух, что я не только легкомысленна, но еще и безумна…

Блины не лезли.

Вот… хорошие блины, но уже не лезли. А вот чай, тот вполне себе помещался, если подливать в кружку.

— Матушка привезла какого-то доктора. Он дал мне капли. И стало хорошо. Я то спала, то просыпалась, потом и вовсе пребывала в странном состоянии, когда вроде бы и понимаю, что происходит вокруг, но мне все это происходящее безразлично. И это длилось, длилось и длилось. Сколько — понятия не имею.

— А потом?

— Потом… потом все забылось. Как-то. Более того, карьера отца пошла вдруг вверх. Дела семьи, не сказать, чтобы расстроенные, улучшились… а мне нашли жениха.

— Отца? — уточнил Кошкин.

— Да. Военный. Перспективный. Сильный. Рода старого, но и только-то… по меркам Петербурга завидным женихом он не был… да и…

— Имел на руках маленького сына сомнительного происхождения, — Кошкин решил избавить матушку от необходимости говорить вслух неприятные вещи.

— Павел! Я…

— С отцом у вас не заладилось, это я видел… чай, не слепой. Но… я не знаю другой матери.

И это было правдой, пусть неудобной, но какая уж есть. Кошкин весьма не любил вспоминать о том, что было прежде. Сама его жизнь будто бы и началась именно здесь, в этом вот особняке, любезно отписанном матушке — а он упрямо отказался признавать княгиню кем-то иным — на свадьбу.

— И на отца не сердись. Он был хорошим человеком… — сказала Софья Никитична мягко.

— Знаю.

Не бросил ведь, хотя мог бы. И никто бы не осудил… да что там, скорее уж осудили, что не бросил, что не закрыл глаза на неудобные обстоятельства, притащив эти самые обстоятельства пяти лет отроду в столицу. Еще и прошение подал, чтоб узаконили.

Бастарда.

А мог бы…

Ладно, не мимо пройти, но устроить в семью. Многие так и делали. Или, скажем, в пансион сослать с полным проживанием, как тоже было принято.

— Просто мы… не сошлись характерами. Я старалась быть хорошей женой. Делала все, чему меня учили… только… ему нужна была другая. Кто-то, о ком не нужно было бы постоянно заботиться. Подбирать слова, чтобы не оскорбить ненароком… кто-то, кто не требовал внимания и еще раз внимания… кто-то, кто мог бы разделить увлечения или хотя бы понять их, — матушка сцепила пальцы. — Но и он пытался. По-своему. Только не выходило. И даже рождение Верочки не исправило… ситуацию. Мы отдалялись друг от друга. А когда случалось быть рядом, то близость друг к другу тяготила.

Кошкин опять промолчал. Сказать, что он это чувствовал? Понимал?

А толку-то…

И так матушка переживала. Отцу проще. У него была работа. А у матушки — он и Верочка. Потом, когда Кошкин учиться отбыл, только Верочка.

Так все и получилось.

Наверное.

— Незадолго до его гибели мы все-таки поговорили. Смешно получилось… я боялась, что развод отразиться на его карьере. Повредит… что… опозорит его, человека, который сделал для меня много добра…

— Много?

— Много, Павел. Очень. Он добился того, что меня перестали считать сумасшедшей. И больной… и сумел сделать так, что… мое чувство вины слегка улеглось. А семейный врач матушки прекратил навещать меня. Отправил на какой-то военный… курорт? Госпиталь? Даже не знаю, что это было, но в итоге в моей голове прояснилось… и многое иное. Я была ему очень обязана. А он считал обязанным себя. Что я принесла ему приданое. Дом этот. Приняла тебя. Родила дочь. А он платил мне черной неблагодарностью… мы сами себя загнали в ловушку. Два… порядочных, но глубоко несчастных человека. Он признал, что у него есть женщина. И попросил развода. Обещал взять всю вину на себя. А я с огромным облегчением согласилась.

Но не успели.

Надо же… Кошкин знал о любовнице отца. Сложно скрыть, когда скрывать особо не хочется. Но вот чтобы развод… могли бы и сказать.

Обида на родителей была совсем детской.

— А потом случился тот пожар…

И затронутый огнем старый некрополь. Стихийный выброс энергии, который пытались удержать. Героическая гибель. Орден посмертно…

— Я нашла её. Красивая женщина. Яркая и сильная. Мне она очень понравилась. Мы говорили… я предложила ей денег. Часть наследства, потому что это было правильно. Она отказывалась… но я настояла. Она ведь была такой… наивной. Как я когда-то. Не понимала, что без его защиты ей там не усидеть. В вашей системе не любят женщин, а уж тех, которые позволили себе переступить через правила, и подавно.

Она, та женщина, и вправду уволилась вскоре после смерти отца.

Переехала…

Кошкин не интересовался дальнейшей её судьбой, потому что тогда это знание причиняло боль. Получалось, что его неидеальная семья была куда более неидеальной, чем Кошкину казалось.

Надо бы поинтересоваться…

Вдруг и вправду чем помочь.

— А подруга твоя?

— Родила дочь. И умерла почти сразу после… я… попросила твоего отца узнать. Он узнал.

— И что?

— И все, — матушка развела руками. — Будь она жива, я бы съездила, спросила, почему она не отвечала на письма. Может, поругались бы, но потом бы помирились, но… её не было. Остались младшая сестра и отец. Он ведь считал и меня виноватой. Наверное. Тогда мне казалось, что считал. Должен был бы… и было страшно появляться… ведь у меня-то все хорошо. А Людочки нет. Я еще та трусиха…

— Не наговаривай, — Кошкин потянулся. — Думаешь, я не помню, как ты моего гувернера костерила… и слова-то такие подобрала… душевные.

Матушка покраснела.

— Нельзя бить детей, — сказала она строго. — Это… недопустимо. Я была в шоке, узнав, как он вообще…

— А потом еще и отцу досталось.

— Шок был долгим! — отрезала княгиня. — И вообще, о чем он думал, приставив к сыну алкоголика, который издевался над ребенком⁈

Надо же, годы прошли, а она еще возмущена.

И от этого хочется улыбаться, а в душе тепло. Кошкин соврал бы, сказав, что не пытался узнать о той, другой своей матери. И не искал.

Искал.

Нашел.

Старое кладбище. Могилка, за которой ухаживают. И надпись. Имя. Фамилия и даты жизни. Ей было девятнадцать. И умерла она, выходит, вскоре после рождения Кошкина. Наверное, он должен был бы чувствовать тоску и еще что-то.

А он просто нашел сторожа.

Заплатил, чтобы могилку дальше держали в порядке. И памятник заказал новый, хотя и предыдущий был неплох, но от возраста ли, от другого чего, треснул. Вот и велел заменить. На том все и закончилось. А что поделаешь… толстокожим он уродился. В Кошкиных.

— Наверное, — матушка позвонила в колокольчик и пожаловалась. — Ненавижу холодный кофе.

Будто не она позволила ему остыть.

— Наверное, — повторила она, велевши принести новый, — поэтому так все и получилось… с Верочкой. Мы по сути остались вдвоем. И я безумно боялась потерять и её…

— Ну…

Совесть у Кошкина все же иногда просыпалась. Редко.

— Я не специально…

— Брось, дорогой, твоей вины тут нет. Учеба… и потом карьера… ты молодец.

Похвала, чего уж тут, была приятна.

— И я понимала, что не могу держать тебя при своей юбке, что это было бы неправильно… в этом ты походил на отца. Не хмурься… вы были слишком похожи, чтобы мирно уживаться. Напористы, прямолинейны, уперты до… впрочем, не важно. Разум — это одно. Эмоции… признаю, я позволяла Верочке больше, чем стоило бы… и, кажется, повторяю эту ошибку.

— Да ладно… ничего-то страшного не случилось, — Кошкин сам забрал поднос с кофе и поставил подле матушки. — Верочка вполне себе жива, здорова…

— Изучает миграции белых акул где-то близ берегов Австралии… я в курсе, дорогой.

Кофе Софья Никитична приняла.

И отпила.

— И… наверное, мне бы порадоваться, что она счастлива… что времена ныне иные… что никто не осудит её ни за брак, ни уж тем паче за развод…

— Ни за ребенка? — не удержался Кошкин.

Отношения с сестрой… были своеобразными. Сперва сказалась разница в возрасте, да и ревность, чего уж тут. Отец… всегда был занят, зато до появления Верочки матушка принадлежала одному лишь Кошкину. И оказалось, что делиться её вниманием непросто.

А потом он уехал.

Верочка же вдруг выросла. Как-то слишком уж быстро. И резко.

— Да… с Ванечкой она поступила очень плохо, — матушка покачала головой. — До сих пор в голове не укладывается, как она могла просто взять и бросить его! Там!

— Ты так говоришь, будто она его оставила одного посреди леса, — проворчал Кошкин.

— Формально так и получилось!

— Лес был Предвечным, мама. И оставила она его не просто на полянке, а на попечении отца…

— Господи, Паша, ну хоть ты-то… ты же видел этого отца! Его даже эльфы считают… слишком…

— Фанатичным?

— Странным, — матушка выбирала куда более мягкие эпитеты. — И она не могла не знать… не могла не видеть… ладно, любовь, но дальше-то⁈ Хотя какая теперь… разница.

Наверное, никакой.

Верочка, окутанная материнской любовью и пониманием едва в них не задохнулась, а потому и сбежала из родного дома при первой же возможности. А уж что замуж, так… многие девицы туда сбегают.

Матушка даже как-то нормально новость восприняла.

Про замуж.

И отсутствие свадьбы, потому как у эльфов так не принято… потом оказалось, что свадьбы вполне себе приняты, только один конкретный эльф считает их излишеством, впрочем, как и многое иное.

Включая образование.

Ваньке было десять, когда матушка привезла его.

Верочка уже год болталась где-то в субтропиках, то ли спасая кого-то очень редкого, то ли изучая, а может, все и сразу. Связь была нестабильна, да и сестрица не горела желанием слишком уж часто общаться с семьей. Сам Кошкин тоже был занят, впрочем, как обычно.

Вот матушка и заскучала.

А со скуки и решила наведаться в тот самый лес, куда наведывалась и прежде, но ненадолго. А тут посещение затянулось, и когда матушка позвонила с требованием немедля отыскать контакты лучшего законника, который может заняться вопросами опеки, Кошкин не удивился.

Даже обрадовался.

Лучше пусть опекой занимается, а не его личной жизнью, которой матушка перед отъездом вдруг озаботилась.

Законник нашелся. Правда, оказалось, что не сильно он и нужен был, поскольку Эльдраил Третий уже достиг той степени просветления, которая позволяет ему отказаться от ненужных связей. А потому документы подписал легко.

Верочка попыталась было возмутиться матушкиным самоуправством, заподозрив в том действии покушение на личную свободу, но тут уж Кошкин нашел, что сказать.

Ему, в силу врожденной толстокожести, в принципе решение конфликтов давалось проще.

— Будешь матушке нервы трепать, — сказал он, — финансирование урежу. Содержание тоже.

Экспедиции, если так-то, дело недешевое.

Племянник… ну, до нынешнего времени его существование воспринималось, как нечто само собой разумеющееся. Да, Кошкин помнил того тощего мальчишку с какими-то несуразно огромными даже по эльфийским меркам ушами.

Взгляд настороженный.

Диковатость.

И то, как ожила вдруг матушка. Ему еще подумалось, что в конечном итоге получилось неплохо. Получалось. До недавнего времени.

А теперь вот…

Все-таки дети растут слишком уж быстро.

— Знаешь, дорогой… — матушка, допив кофе, поднялась. — Возможно, в этом что-то есть… рука судьбы, можно сказать… да и… мальчику пора учиться самостоятельности.

Кошкин кивнул.

— А места там красивые… ему понравится, вот увидишь…

В этом Кошкин сомневался. Но будучи человеком до крайности благоразумным, сомнения оставил при себе.

— Только сапожки надо будет прикупить. Резиновые… а то в мое время, помнится, мне очень их не хватало…