Эти непонятные корейцы

Глава третья Миражи в центре Сеула, или парадоксы корейского патриотизма

Все лето 1999 года составу нашей редакции пришлось провести в Сеуле. Мы изнывали от жары перед компьютерами в офисе и литрами пили холодный чай. Время от времени подходили к окну и поглядывали вниз. Там, в каменном мешке Чанханпхлна {17 Один из районов Сеула. Редакция «Сеульского вестника» расположена прямо напротив рынка подержанными автомобилями — железо, пыль… Б-р-р.}, роились тучи машин, а вдали дымились в душном мареве горы, явно не желая добавлять нам оптимизма. И только одна картинка радовала взор. Внизу, в фонтане на пересечении дорог, плескались корейские мальчишки. Когда в одежде, а когда и просто голышом, худенькие смуглые чертенята брызгались, толкались, орали от восторга, и даже с 7-го этажа было видно, как им весело. Купание в фонтанах — это обычное развлечение городских детей в Корее, которые на лето не выезжают, как их российские сверстники, на дачу или в детский лагерь, а остаются в городе. Но, в отличие от измученных жарой взрослых, дети не унывают. Они и в душном Сеуле умудряются создавать себе островки свободы и радости, и смотреть на веселых купальщиков нельзя без улыбки.

Мальчишки в фонтане заряжали нас положительными эмоциями все лето. Каково же было наше удивление, когда мы неожиданно узнали, что любовались… миражами, призраками! Не купаются, оказывается, корейские дети в фонтанах, да еще без штанов. Слишком для этого изысканны и воспитанны. Не то что их сверстники — «маленькие дикари» из Узбекистана. Именно в этом старалась убедить нас некая Квак Юн Ди, волонтер Корейского агентства по международному сотрудничеству КОЙКА, работающая в Узбекистане, в своем интервью газете «Коре ильбо»18 за 16 июля 1999 года. На вопрос корреспондентки Алевтины

Им: «Что вас удивило в Узбекистане больше всего?» — Квак Юн Ди сказала буквально следующее: «Я очень удивилась, увидев совершенно раздетых детей, плещущихся в фонтане! У нас в Корее это невозможно, у нас дети плавают только в бассейнах и одетыми в купальники».

Однако нам было тоже невозможно не верить собственным глазам — с ума, как известно, сходят поодиночке, а не всей редакцией сразу. И еще менее возможно было поверить, что коренная жительница Кореи никогда за всю жизнь не видела на родине купающихся в фонтанах детей. Соврала корейская волонтерка. И ведь как интересно это сделала. Умудрилась не упомянуть ни одной достопримечательности Узбекистана, не сказала ни о красочных нарядах женщин, ни о роскошных горных пейзажах, ни о плове с шашлыками. А вместо этого как бы ненароком «лягнула» чужой народ, противопоставив «темному» Узбекистану с «совершенно раздетыми» детьми (ах, моншер, какой моветон!) чинный образ приличной, благовоспитанной Кореи «а ля Швейцария». Для человека, который видел Корею хотя бы мельком, этот образ смешон своим полным расхождением с реальностью, ибо при всем желании чинной Корею никак не назовешь.

Да и откуда вдруг взяться чинности и условностям в стране, еще вчера крестьянской, простой? Купание детей в фонтанах — это еще цветочки. Куда больше впечатляют западных иностранцев другие не очень пуританские обычаи Кореи. Например, привычка корейских мам брать с собой в баню маль» «Коре ильбо» — газета бывших «советских» корейцев, издается на русском языке. чиков-школьников или купать разнополых детей уже вполне сознательного возраста в одном тазу голышом. Или обычай корейских взрослых дергать мальчиков за «перчик» в знак симпатии (примерно как по головке погладить). Или манера корейских ребятишек хватать в игре друг друга за «эту самую» часть тела. (Говорят, что именно от этой распространенной детской игры и пошло не очень приличное, но употребляемое корейское выражение «пураль чхингу». Его примерно можно перевести как «друзья по пиписькам», то есть друзья с раннего детства.)

Обычаи для нас странноватые, прямо скажем, господин Фрейд их вряд ли бы благословил. Однако, несмотря на все эти «перчики», корейцев никак не назовешь разнузданным, развратным и даже просто гиперсексуальным народом. Скорей наоборот. На мой взгляд, в корейских мужчинах, даже в самых зрелых, гораздо больше юношеского романтизма, милой мальчишеской робости, чем в «приличных» европейцах. Видимо, не все в психологии так однозначно, как это порой кажется.

Я не говорю, что старые обычаи надо холить и лелеять, — я говорю о том, что нечего особо комплексовать по поводу существования подобных традиций. Ну, купаются корейские дети в фонтанах без штанов. А в Австралии мамы проводят в женскую раздевалку бассейна пяти-шестилетних мальчиков. А в Финляндии во многих общественных саунах мужчины и женщины моются вместе. А в болгарских деревнях братья с сестрами частенько спят в одной постели вплоть до подросткового возраста. Все страны с сильными деревенскими корнями к этим вопросам подходят достаточно просто. И во всех происходит постепенное, естественное вытеснение этих старых обычаев новыми, городскими нормами приличия. Однако в Корее стараются как-то идеологически закамуфлировать все то, что не вписывается в господствующие ныне в «цивилизованном мире» нормы поведения.

Тактика, до боли знакомая нам по советским временам, — настойчивые попытки всячески отбелить, стерилизовать, причесать и разукрасить живую реальность страны в глазах иностранцев, нарисовать «правильный» образ Кореи, совершенно не заботясь о правдоподобии картинки. Сам образ при этом отнюдь не постоянен. Постоянны лишь художественные приемы — грубые натяжки, а подчас и прямое вранье.

В 1996 году на занятиях в Сеульском университете нас, иностранцев, попросили поделиться своими впечатлениями о корейской культуре. Я стала рассказывать о том, как прочла много лет назад «Верную Чхунхян» в русском переводе, как поразил меня красивый язык, необычные образы произведения. Преподавательница удовлетворенно кивала головой до тех пор, пока я мимоходом не обмолвилась как о художественном достоинстве повести об изысканных описаниях любовных сцен. «Нет, нет! — оборвала она меня чуть ли не в панике. — В повествовании о Чхунхян нет никаких любовных сцен! Там говорится о чистой, целомудренной любви!» Я предположила, что, может быть, просто читали мы разные варианты повествования, ведь тема Чхунхян — это «бродячий сюжет» корейского искусства и существует повесть в разных пересказах. Но корейская преподавательница стояла на своем, доказывая, что любовных сцен не могло быть в принципе. Что классическое корейское искусство, в отличие от западного и японского, возвышенно и до низменных тем не опускалось никогда, а то, что я читала, — это, видимо, злостное извращение шедевра корейской литературы западным переводчиком.

В то, что А. Троцевич, известная советская переводчица и востоковед, сама от себя добавила эротические мотивы в «Верную Чхунхян», поверить было трудно. Да и сама идея неземной чистоты корейского искусства на протяжении веков как-то не убеждала. Нет ведь на земле ни одного народа, в искусстве которого с той или иной степенью откровенности не отражалась бы такая важная часть человеческой жизни, как эротика, секс.

Почему корейцы должны вдруг стать исключением? Да, образцов старого искусства подобного направления было не особенно много, и действительно, японцы корейцев в этом отношении сильно перещеголяли — их эротическая живопись, к примеру, отличается куда большей откровенностью. Но все-таки и в Корее «секс был». Был некогда в стране и весьма вольный жанр «пхэсоль» в литературе, и «чхунхва» («весенние картинки») в живописи. Да и корейские художники-классики, вроде Танвона Ким Хон До или Хевона Син Юн Бока, рисовали порой такие смелые произведения, что какому-нибудь Тито Брассу до них далеко. (Не зря Син Юн Бока в свое время попросили из официальной Академии.) Можно ли назвать эти творения высокохудожественными, вопрос другой. Главное, что они были, точно так же, как на Западе и в Японии, и преподавательница не могла не знать об этом.

В «Чхунхян» эротические мотивы были совершенно явными и недвусмысленными. Это я могу теперь подтвердить под присягой, потому что не так давно делала подстрочный перевод повести для нового издания. Однако стыдиться за «Чхунхян» нечего. Эротика там настолько возвышенная, гармоничная, лирическая, что только она одна ставит «Чхунхян» в ранг лучших произведений всей мировой литературы.

…Сейчас флюгер мифологов относительно роли секса в корейской традиции, похоже, меняет свое направление. Все чаще тебя пытаются убедить в прямо противоположном: пишут то о необыкновенном сексуальном «драйве» корейцев в древности (это на бедной-то земле, где рисовое поле надо было за лето только прополоть дважды, чтобы получить хоть какой-то урожай), то о сексуальном гигантизме корейских предков (это на рационе с постоянной нехваткой белков — основной пищей корейцев были зерно да квашеная капуста). За этой переориентацией видно немного детское стремление «задрав штаны» (а точней, сняв оные) бежать за Западом. Но ладно бы просто сочинялись легенды о сексуальных доблестях дедушек. Гораздо хуже, когда в этом же контексте переосмысливается и старое корейское искусство.

Желание представить его в виде непрерывной «Кама сутры» было бы смешно, когда бы не было так грустно.

В 2000 году, через четыре года после нашего спора с преподавательницей—защитницей «традиционной морали», на корейские экраны вышел еще один фильм «Сказание о Чхунхян», который журналисты тут же окрестили «Чхунхян нового тысячелетия».

Особая новизна его состояла в том, что режиссер фильма Им Квон Тхэк, человек немолодой, заслуженный и уважаемый, снял исполнительницу роли Чхунхян, 16-летнюю школьницу (то есть, по-нашему, 15-летнюю, потому что корейцы прибавляют при исчислении возраста один год), в любовных сценах обнаженной.

Он жаловался журналистам, что во время съемок столкнулся с проблемой — подростки-исполнители, оказалось, не имели никакого сексуального опыта, даже на уровне поцелуев, не имели даже точных представлений о сексе, и во время любовных сцен ему приходилось учить их тому, что, собственно, надо делать.

Не знаю, как вас, уважаемый читатель, а меня от этих признаний передернуло. Как-то очень напомнило мне все это секс-ликбезовские эксперименты в особо продвинутых школах начала перестройки, когда маленьких девочек на уроках учили правильно надевать презерватив. Конечно, любовные сцены в фильме были, по западным меркам, более чем скромными. Но ведь надо знать, что такое корейский подросток — это младенец по сравнению со своими западными ровесниками.

В голливудской «Лолите» снималась гораздо более старшая и опытная девочка — и то съемки обставлялись строжайшими ограничениями. 18-летняя актриса там не только ни разу не появляется обнаженной: во время съемок сцены у Гумберта на коленях — и то она сидела на незаметной глазу зрителя подушечке. Конечно, фильм «Лолита» сильно уступает книге по накалу страстей. Но все равно американцы поступили правильно. Даже ради самого высокого искусства нельзя развращать реальных подростков.

Это хорошо почувствовала и корейская общественность — недаром «творческие искания» Им Квон Тхэка вызвали возмущение многих зрителей. Однако режиссер, как и моя преподавательница когда-то, сослался на… традиции. Он ничтоже сумняшеся заметил, что верность литературному источнику была им строго соблюдена: героям «Сказания» было по 16 лет, любовью они занимались активно и в любовные минуты, естественно, обнажались. Читайте нашу замечательную национальную классику внимательно, господа журналисты…

Есть в Корее еще один миф. Весьма необычный и, пожалуй, самый распространенный и идеологизированный. Это — миф кулинарный. Миф не просто о необычайной полезности корейской кухни, а — поднимай выше! — о неоспоримом превосходстве ее над всеми кухнями мира. И в особенности — кимчхи, корейской квашеной капусты. Это не гипербола. Помню название сюжета в утренней программе сеульского телевидения SBS: «Мы должны доказать превосходство кимчхи всему миру». Вот так.

Просто и скромно. (Не буду домысливать, каким образом корреспондент SBS собирался накормить весь мир корейской капустой. Надеюсь только, что не так, как воспитательница в детском садике кормила меня манной кашей: «Не будешь есть — за шиворот вылью».)

Кулинарный миф родился в Корее недавно и, в общем-то, в качестве противодействия. Вроде черного расизма в Америке. Дело в том, что до недавнего времени корейцы стеснялись есть свою квашеную капусту и супчики из соевой пасты. Все это считалось пищей грубого простонародья. Классические корейские романы, обычно включающие в себя подробное описание пиров благородных героев, не упоминают ни кимчхи, ни соево-капустных супчиков. Точнее, упоминают тогда, когда хотят подчеркнуть простоту, незамысловатость трапезы кого-то из действующих лиц.

(Например, когда герой «Верной Чхунхян» королевский ревизор Ли Моннён приходит на пир под видом нищего, ему в знак презрения подают кимчхи из редьки, салат из проросших бобов да деревенскую бражку макколли — блюда, ныне весьма распространенные в Корее.) Запах у этой пищи весьма характерный и, прямо скажем, не способствующий социализации. А чего вы хотите, к примеру, от смеси чеснока, перца и слегка подтухшей рыбной приправы (чоткаля) — основных специй для заквашивания кимчхи? Японцы во время полувековой колонизации Кореи старательно внедряли в корейский народ комплекс неполноценности по поводу пахучей национальной кухни. Говорят, что корейцев японские полицейские сразу вычисляли по запаху кимчхи. Люди стеснялись, комплексовали, но все равно ели. Во-первых, потому, что выбирать было особенно не из чего. А во-вторых, нравилось. Нравится же итальянцам чеснок, арабам — лук, а туркам — горох. И ничего, едят и не комплексуют. Наши щи из квашеной капусты или салат из тертой редьки — думаете, намного благоуханнее для иностранного носа?

Где-то с 80-х годов ситуация изменилась. Корейцы экономически окрепли и почувствовали за собой право есть то, что нравится, не испытывая угрызений совести за недостаточную «цивилизованность». И абсолютно правильно почувствовали. Давно пора, и слава Богу. Но на этом, к сожалению, они не остановились.

Примерно в то же время идеологи страны стали старательно формировать новое отношение к национальной кухне. Из стыдливо-оборонительного оно превратилось в наступательно-агрессивное. Корейскую кухню объявили чуть ли не венцом творения и кладезем всех положительных начал. И естественно, не саму по себе, а в противовес всему остальному кулинарному опыту человечества. Работа в этом направлении продолжается и по сей день. «Война пищ — война культур» — так звучит название недавно изданной в Сеуле книги профессора истории Чу ЁН Ха.

Приобрела я эту неумолимую книженцию в 2001 году, когда была проездом в Сеуле. Люблю подобное чтение. В сонно-умиротворенной Австралии пригодится — стимулирует выброс адреналина.

Казалось бы, всё с этим профессором и ему подобными ясно.

Ан нет. Ясно не всем. Я с удивлением узнала, что некоторые россиянки в Корее оказались падкими на подобные россказни. С безоговорочной детской внушаемостью наши хозяйки повторяют вслед за корейскими мифотворцами: «Корейская кухня такая здоровая — ни капли жира, ни грамма холестерина! А русская (западная) такая вредная: тяжелая, жирная…» Знакомая русская кореянка, прожившая в Корее три года и уезжавшая с хроническим гастритом (до Кореи у нее не болел желудок, хотя в России она жила в общежитии и питалась в студенческих столовых), тем не менее с пеной у рта доказывала мне полезность корейской кухни. Как в старой песне: «Поверила, поверила, и больше ничего».

Ну, что ж. Придется подискутировать.

То, что корейская кухня может понравиться, у меня сомнений не вызывает. То, что кто-то ее может без проблем переваривать, — верю. Но вот насчет якобы бесспорной и всеобъемлющей полезности… Мой личный, до встречи с кимчхи беспроблемный желудок решительно не соглашается с этим. И не только он один.

Давайте подумаем. «Ни капли жира» — и при этом неизменное море перца. Это же пытка для слизистой оболочки. Может быть, у кого-то она покрепче моей, не спорю. Но ведь недаром в Корее уже школьники пригоршнями заглатывают таблетки «для пищеварения», а фразу «сохва антвеё» («желудок болит», «проблема с пищеварением») слышишь здесь так же часто, как «здравствуйте». То, что от регулярного употребления большого количества красного перца — альфы и омеги корейской кулинарии — портится желудок, давно известно тем народам, кто имел с Кореей длительные исторические контакты: китайцам, японцам, вьетнамцам — они, в отличие от нас, на удочку этого мифа не попадаются.

Вред красного перца известен и образованным корейцам. Те, кто читают здесь популярную медицинскую литературу, знают, что медики давно призывают корейцев к сокращению этого продукта в рационе. Ибо в стране растет процент смертности от рака желудка (как и в других «красноперченых» странах — в Мексике, например), хотя в целом на Западе этот процент уменьшается. Да и народная медицина Кореи не слишком жалует эту специю. Красный перец там давно имеет репутацию продукта, «плохо действующего на голову» (возможно, здесь имеются в виду его возбуждающие свойства) и потому не рекомендуемого учащимся и абитуриентам. Некоторые народные медики именно красный перец винят в плохом зрении и глазных заболеваниях корейцев. Недавно авторитетная корейская газета «Мэиль синмун» написала еще об одном вредном действии избытка соли и перца в рационе — оказывается, такая пища вымывает из организма кальций, которым и так небогата традиционная корейская кулинария, и является причиной широкого распространения костных заболеваний в этой стране.

Никто не отрицает: есть в традициях корейской кулинарии вещи полезные — обилие овощей и разнообразие трав, быстрая термическая обработка продуктов и т. д. Но полезно в этой (как и в любой другой) кухне далеко не все — вот почему медицинские издания Кореи все чаще пишут о необходимости менять рацион в пользу более здорового. Однако мифологам никакая наука не указ. Даже популярную фразу «сохва антвеё» они умудряются истолковать в свою пользу. Нет, заявляют они, желудки у корейцев болят не от перца, а… от мяса и хлеба, от распространившихся ныне западных традиций питания. Вот если бы корейцы ели, как их предки, рис с кимчхи, то у них, так же как и у их могучих предков, было бы отличное здоровье (предки эти жили, для справки, в среднем 25—28 лет). Ведь корейская кухня — это самая здоровая кухня в мире! Ведь именно в кимчхи (корейской квашеной капусте) воплотилась гармония Вселенной, великие принципы инь и ян…

Бы в это верите, дорогие мои впечатлительные соотечественницы? Тогда посмотрите на фотографии старой Кореи. На этих фотографиях нет признаков необыкновенной вселенской гармонии. Там мы видим худые лица, кривые ноги и приземистые недоразвитые тела предков современных корейцев — результат отнюдь не продуманной диеты, а привычного недоедания с внутриутробного возраста. Неужели затюканные жизнью женщины с этих фотографий думали о принципах инь и ян, заквашивая на зиму кимчхи? Нет, их мысли были только о том, как бы растянуть до весны скудные запасы риса – практически единственного поставщика калорий в рационе, да как бы не испортилась, упаси Бог, капуста — поэтому они и засыпали ее докрасна перцем.

«Наши предки мудро относились к питанию. В корейской кухне практически нет жира и мяса, все продукты отличаются низким содержанием холестерина». Неужели кто-то может всерьез подумать, что вот эта молодая, но уже изможденная корейская крестьянка с иссохшей грудью, торчащей из-под коротенькой кофточки, устало глядящая на нас со старой фотографии, не ела жира и мяса потому, что следила за уровнем холестерина в крови? Она рада была бы взять его — да негде. «Жирная пища» была признаком недоступного богатства, что заметно, например, по «новому роману» Кореи{19 «Новый роман», синсосоль, — литературное направлене начала XX века в Корее.}. Бедные героини этих романов, мечтая о богатстве, упоминали прежде всего не красивую одежду, а именно жирную пищу. Детишки другого знаменитого литературного героя, Хынбу («Сказание про Хынбу и Нольбу»), «никогда не пробовали мяса» — и не из принципиальных пацифистских соображений, конечно, а по причине беспросветной бедности, что и подчеркивает этой фразой автор. Вот как создавалась эта кулинарная традиция — рис да соя, да овощи с перцем, да горсточка сушеной рыбки по великим праздникам, — и фотографии наглядно показывают нам, как выглядят люди, вскормленные исключительно «самой здоровой в мире пищей».

А теперь пройдитесь по сеульским улицам и посмотрите на их рослых, красивых потомков: длинноногих девушек, широкоплечих парней. На одном рисе с кимчхи такими дети не вырастают. У них в рационе, помимо риса и овощей, в большом количестве присутствуют практически недоступные их предкам мясо и рыба, молоко, йогурты и соки, джемы и булочки, то есть продукты западные, столь нелюбезные сердцу корейского кулинар-националиста.

Так что ж, это значит, что всей Корее теперь надо переходить на сдобные булочки из французских кондитерских? Отказаться от родных пищевых традиций? Да упаси Боже. Булочки — не панацея, молоко — не элексир бессмертия. От большого количества подобной пищи ввысь растут только вначале, потом начинают расти вширь.

Все гораздо проще. Дело в том, что не существует в мире ни одной идеально сбалансированной традиционной кухни. Не может ее быть. Ибо любая кухня формировалась стихийно из того, что чаще было под рукой. В любой кулинарной традиции в чем-нибудь да перекос — или перца многовато, или жира, или мяса.

В западных странах, кстати говоря, за национальные кулинарные традиции никто, как за святой стяг, не держится – всем понятно, что пища должна быть прежде всего полезной. В таком направлении на Западе реформируются старые и разрабатываются новые кулинарные книги. Этим объясняются периодические всплески «диетической моды» в Австралии и Америке то на азиатскую, то на средиземноморскую, то на какую-нибудь еще «не свою» кухню. Даже в «прекрасной Франции» с ее разнообразнейшей кулинарией и довольно консервативными нравами давно уже не в чести традиционные идеи глубокого обжаривания продуктов или многочасового вываривания говяжьих хвостов для соуса.

Традиция — это бывает очень хорошо. Однако это не абсолютное хорошо. Традиции хороши не все, не всегда и не для всех.

Сейчас, когда человек вооружен реальными медицинскими знаниями и обладает материальной возможностью выбирать свою пищу сознательно, из кулинарной традиции незачем делать культ.

С точки зрения здоровья, с точки зрения здравого смысла — зачем в современной Корее, с ее нынешним обилием свежих овощей и фруктов в любое время года, создавать культ кимчхи?

А то, что это именно насаждаемый культ, у меня нет никаких сомнений. Где в России можно найти научно-исследовательский институт киселя? А «научно-исследовательский институт кимчхи» в Корее есть. Кого в Англии озаботит тот факт, что нынешние дети не слишком жалуют традиционные пудинги? А в Корее о детях, отказывающихся есть кимчхи, снимаются передачи, авторы которых, признанные диетологи, серьезно объясняют родителям, как приучать ребенка к этому якобы жизненно необходимому продукту. Для привлечения детей изобретаются новые рецепты кимчхи, куда входят, помимо капусты с перцем, такие чужеродные элементы, как лимон с сахаром и ананас. В какой стране в университетах вы найдете что-либо подобное «факультетам кимчхи», которые есть в некоторых корейских университетах?

Настоящим апофеозом этого культа явился недавно изобретенный в Корее «райсбургер», который подается в местных сетях быстрого питания. Райсбургер представляет из себя два обжаренных комка вареного риса, сплющенных в форме гамбургера. Что лежит между этими комками, вы, надеюсь, догадались.

Правильно, кимчхи. В результате получается якобы «здоровый продукт». Так утверждает реклама. А ведь райсбургер — это тот же прбклятый диетологами фаст-фуд, с тем же запахом стократно пережаренного масла. Фаст-фуд в принципе не может быть здоровым.

Не знаю, подсчитал ли кто-нибудь, сколько народных денежек вбухивается в содержание этих капустных музеев и факультетов, в оплату многочисленных профессорских мест для ученых, защищавших диссертации по околокапустным темам, вроде пресловутого автора «Войны пищ» Чу Ён Ха, по истории горшков, в которых капуста заквашивается, по проблемам глобализации кимчхи. Но материальные затраты еще не самое страшное. Дело в другом. Ведь кимчхи — это, напоминаю, пищевой продукт. Это капуста, заквашенная определенным способом. Для кого-то она полезна, а для кого-то откровенно вредна. Точно так же, как и любой другой продукт. Однако мифологизация кимчхи приводит к тому, что ее диетическая ценность в Корее объявляется некоей непререкаемой моральной догмой, любые сомнения в которой рассматриваются как попрание базовых национальноэтических ценностей.

К примеру, пару лет назад в некоторых корейских школах вводилось начинание — курсы национальной адаптации для детей, которые долгое время прожили с родителями за границей и теперь вернулись на родину. Первой задачей, которую поставили перед собой работники курсов, — приучить «испорченных западным влиянием» детей есть кимчхи. Иначе, по их мнению, дети не смогут вырасти «настоящими корейцами». Организаторы были полны решимости вот прямо так взять и начать приучать — через «не хочу». Как моя воспитательница с манной кашей во времена коммунистического тоталитаризма. Ни одному из пламенных патриотов не пришло в голову, что кому-то из детей напичканная красным перцем капуста может быть просто противопоказана.

Так что не так уж безобидны это квасные, то бишь капустные патриоты. За кулинарные мифы, которые они из благих идеологических побуждений внедряют в общественное сознание, люди порой расплачиваются здоровьем. Когда любящие родственники приходят в палату к больному, только что перенесшему операцию по поводу рака желудка, и приносят баночку с красной от горючего перца капустой (случается это в Корее сплошь и рядом), а медики на это безобразие — ни слова возражения, то это уже не смешно…

Разнообразны и причудливы творения корейских мифотворцев. Миф о том, что только по причине особой любви к ребенку корейская мать носит его на спине (не то что западная женщина, равнодушно заталкивающая свое чадо подальше в коляску, с глаз долой). И о превосходстве заклеенных бумагой окон над окнами застекленными — оказывается, великие предки заклеивали окна бумагой намеренно, чтобы создать интимный полумрак, которого не может быть в банально светлой западной комнате. Миф о преимуществе завязок на традиционных корейских штанах перед западными пуговицами. И о том, что только в Корее вокруг постели умирающего собирается родня, а во всех других странах человека якобы бросают одного. Миф о том, что только корейский колокол «Эмилле» издает солидный низкий звук, а колокола всех других народов легковесно и легкомысленно побрянькивают. Какую область корейской жизни ни возьми, везде окажутся свои мифы, и для одного их перечисления потребуется не одна книга.

Прямая или подспудная цель всех этих сказок — доказать, что

Корея самая-самая и корейцы тоже самые-самые. Цель, конечно, благородная и патриотическая. Но загвоздка вся в том, что мифы — создания хрупкие. Они имеют обыкновение рушиться от контакта с реальностью и погребать под обломками авторитет не только самих мифотворцев, но и авторитет страны, культуры, который якобы защищают.

Давно подмечено — самые жесткими, нетерпимыми критиками

Кореи и ее жителей являются порой не кто иной, как… зарубежные корейцы, «кёпхо», то есть люди, которые должны все это, казалось бы, любить «по должности». И тем не менее именно от кёпхо слышишь порой такие отклики о Стране утренней свежести, что становится не по себе и хочется броситься грудью на защиту огульно осмеиваемой корейской державы. Странно, не правда ли? И ладно бы в рядах нигилистов были только благополучные американские корейцы, вскормленные жирным гамбургером Так ведь и выходцы из Латинской Америки, и из бывшего Советского Союза… А на самом деле никакого парадокса тут нет.

Именно своим братьям по крови корейские мифотворцы в виде пасторов церквей и разнокалиберных миссионеров-волонтеров промывают мозги с особой интенсивностью, именно на их среду рассчитаны все эти мифы о корейской истории и современности.

Сначала «паства» в них горячо верит (ибо все мы дети в душе, всем нам хочется верить в сказку), а потом, при близком контакте со страной, общении с живыми людьми, разочаровывается (ибо реальность от сказки всегда далека) и уже безудержно отрицает все и вся. Так наиболее вероятные друзья страны превращаются чуть ли не в ее ненавистников — злейшему врагу Кореи самой коварной подрывной работой не добиться такого эффекта.

Зачем это вранье — вот вопрос, которым невольно задаешься. Еще можно как-то понять мифологию при диктаторских, кровавых режимах — там есть язвы, которые надо скрывать, там мифы нужны из соображений хотя бы эстетических, как макияж для трупа. А зачем это Корее? Она ведь сама по себе, в чистом виде — хорошая страна, с нормальными нравственными ценностями, с большими экономическими успехами, с интересной культурой и традициями. Конечно, есть здесь свои недостатки и сложности, как есть они в любом государстве — страна ведь живая, реальная, населена вовсе не ангелами. И тем не менее ей не нужно строить «потемкинские деревни» и окружать себя баррикадами вранья. Корею и настоящую есть за что любить и уважать.

Не понимают этого только люди с глубоким комплексом национальной неполноценности. Хотя корейские мифотворцы — вполне взрослые дяди и тети, их самооценка неустойчива, как у тинейджеров, которым надо что-то беспрерывно доказывать всему миру. Чего стоят одни только корейские «страсти по Нобелю» — болезненное стремление всеми правдами и неправдами получить престижную премию, нервные поиски виновных в том, что все еще не получили… Как трудные подростки, мифотворцы одновременно и болезненно застенчивы, и поразительно нахальны. С одной стороны, эти люди стесняются признаться в том, что корейские мальчишки, как и маленькие узбеки, купаются в фонтанах. Они отрицают, что корейцы спят на полу, едят собачье мясо, заключают браки через свах и даже — что снимают обувь перед входом в дом. Да-да, не удивляйтесь. В корейских сериалах мне уже приходилось видеть положительных героев, разгуливающих по квартире в уличной обуви и дующих пиво «из горла», точь-в-точь как американцы, хотя в действительности в Корее такого свинства вы не встретите. А с другой стороны, те же закомплексованные личности активно наступают, сочиняя бредовые мифы о пятитысячелетней Корее — матери мировой цивилизации и о моральном превосходстве корейских носков над носками всех времен и народов. Мой любимый пример — поражающая своим воинствующим идиотизмом фраза из рекламного листка, представляющего иностранцам коллекцию современной корейской керамики: «Как известно, наша великая керамика имеет 1000-летние традиции. Поэтому с нашей коллекцией ни в какое сравнение не идет известная французская (?) картина «Мона Лиза», имеющая всего лишь 400-летнюю историю»…

Деятеля, проводящего подобные художественные параллели, по-человечески жаль. Его хочется погладить по голове и дать теплого молока с медом.

Хотя, впрочем, одним комплексом неполноценности тут ситуацию не объяснишь. Ведь нетрудно догадаться, кто это написал. Какой-нибудь солидный профессор искусства керамики. Не владеет ни одним иностранным языком. Не читал за свою жизнь ничего, кроме книг по керамике, написанных его собратьями — корейскими профессорами. Не видел ничего, кроме корейских фабрик по производству керамики. Всю жизнь славит глиняные горшки отечественного производства, и вполне искренне — ведь на них сделана его диссертация, на них покоится его благополучие… «Лягушка в колодце» — так убийственно точно определяет деятелей подобного кругозора корейская пословица.

И вот такая «лягушка» берется за дело пропаганды культуры. Какую реакцию, кроме смеха, может вызвать у иностранца не только конкретная коллекция, но и вообще корейская керамика после подобного рекламного представления? Кто разглядит ее красоту за безобразной идеологической упаковкой? Человеческое сознание работает обобщенно, и далеко не у каждого посетителя выставки хватит желания разобраться, продраться сквозь коросту по-детски хвастливого вранья.

Все вышесказанное, однако, не означает, что пропаганда национальной культуры вестись не должна — должна, обязательно, иначе под напором глобализации погибнет и сама традиция, и уважение к ней. Только делать это надо умно, чтобы не превращать объект пропаганды в посмешище. Руководствоваться не патриотическим энтузиазмом и блеском глаз, а знаниями, интеллектом и чувством меры. Не держать за дураков зрителей, читателей и слушателей. Просвещать их без жульничества и подтасовок, с минимальным количеством мифов (оставим этот минимум как поправку на честные ошибки и естественную необъективность гомо сапиенса).

Есть ли в Корее люди, способные это сделать?

К счастью, есть. Не все корейские интеллигенты бросились «убивать Конфуция». Есть в Корее настоящие, не «лягушиные» патриоты — умные, спокойные, уверенные в себе и своей стране люди. Чаще всего я встречала их среди образованной молодежи, тех, кто знает языки, бывал в других странах и может адекватно оценивать нишу Кореи в мировом сообществе. Голоса таких людей в официальной пропаганде пока не очень слышны. Но они уже звучат, и звучат замечательно.

Недавно я увидела в магазине книгу, название которой порусски примерно переводится как «Знаете ли вы, как правильно жили наши предки». Я открыла ее, будучи уже готовой посмеяться над очередной порцией исторических сказок. И была приятно удивлена логичностью рассуждений, спокойной сдержанностью стиля. Задача книги — рассказать о старой культуре страны, о том, чем были обоснованы многие стороны традиционного быта, которые сейчас кажутся нелепыми, доказать, что отнюдь не все в старой Корее было плохо, — в общем, вполне нормальная пропагандистская, просветительская задача. И тем не менее ни одной грубой фактической натяжки и эмоциональной передержки, ни одного агрессивного наскока на Запад или «наезда» на Японию, обычных для книг подобного рода, я не обнаружила, хотя были там и похвалы кимчхи (а почему бы не похвалить вкусное блюдо, к конце концов?), и вездесущая керамика. «Ну ведь могут же писать нормально! — обрадовалась я. —

Интересно, кто это такой умный?» Автором книги оказалась выпускница университета Ихва. Год рождения — 1968.

Таких книг и таких людей в просветительском деле Кореи пока, увы, мало. Но, слава Богу, этих людей — настоящих патриотов — намного больше в обычной жизни. И хотя они обычно заняты другими делами, общаясь и работая с иностранцами, именно эти нормальные люди и словами, и делами неведомо для себя ведут пропаганду своей страны, создают тот действительно привлекательный образ Кореи, который, узнав, нельзя не полюбить.

Вот, например, профессор Ким Хён Тхэк из Сеульского университета иностранных языков. Человек на редкость умный и адекватный, он, на мой взгляд, являет собой образец здорового патриота. Ким Хён Тхэк прекрасно образован, свободно владеет русским и английским языками, имеет большой опыт жизни за рубежом — и при этом любит свою страну. Родную культуру он воспринимает широко, через призму других культур. И поэтому рассуждения Ким Хён Тхэка о Корее всегда оригинальны и полны неожиданных параллелей. Для меня разговоры с этим корейюг—» ским профессором были огромным интеллектуальным удовольствием. И всегда я немного жалела о том, что он в силу профессиональной занятости вряд ли напишет когда-нибудь просветительскую книгу о Корее для россиян. А это был бы весьма интересный труд.

И еще об одном из таких «здоровых патриотов» я часто вспоминаю. Это служащий крупной корпорации, и зовут его тоже мистер Ким. Он всегда казался мне «человеком на своем месте», счастливым и на работе, и в семье. Выходец из семьи мелкого деревенского торговца, Ким смог поступить в столичный университет, пройти конкурс в престижную фирму, несколько лет учился в Европе, после чего, как он сказал, «с радостью и облегчением» вернулся домой. О Корее мой знакомый мог говорить часами, и на любой свой страноведческий вопрос я получала от него подробнейший, а главное, прямой и честный ответ. Ким гордился успехами родины и никогда не мифологизировал нищету, из которой она недавно поднялась, не лицемерил и не врал. И при этом с особой теплотой и любовью он говорил мне о Корее не индустриальной и модернизированной, а простой, немножко деревенской и очень симпатичной — о той Корее, из которой он вышел сам, из которой вышло большинство его соотечественников — о Корее мальчишек в городских фонтанах. Дух ее жив и поныне в больших городах, но почему-то именно эту Корею часто пытаются скрыть от глаз иностранца пугливые официальные пропагандисты.

Как-то раз я задала Киму «провокационный» вопрос: получат ли корейцы Нобелевскую премию? Он улыбнулся и сказал: «Может быть, корейцы Нобелевской премии так и не получат. Но разве это так важно? Ведь мы хороший, честный, работящий народ. Мы уже и так сколького добились безо всяких премий.

Лично мне они не нужны. Ведь люблю же я свою жену, хотя она не «мисс Корея». И свою страну люблю без Нобелевской премии — такой, какая она есть».