Это лишь игра

45. Лена

«Без тебя в школе скучно», – пишет мне Герман.

И я замираю с телефоном в руках и с дурацкой улыбкой на все лицо. Люди в очереди, наверное, смотрят на меня как на девушку с приветом. Бабушка чуть в стороне беседует с каким-то врачом. Наверное, спрашивает, когда будут готовы результаты. А я каждую свободную минуту хватаюсь за телефон. Правда сейчас я даже не знаю, что Герману ответить. Я пока не могу откровенно писать ему то, что чувствую. Стыдно.

«Мне здесь тоже скучно», – отвечаю уклончиво, хотя, конечно же, я соскучилась по нему. Ужасно. Я целых два дня его не видела. Всё из-за этого дурацкого обследования. Вчера мы с бабушкой проторчали в диагностическом центре почти до вечера. Кучу анализов сдали, УЗИ сердца, АГ, КТ. Сегодня нам из центра позвонили сами и попросили прийти снова. Сделать томографию повторно, не знаю уж зачем. Может, снимки плохо получились вчера.

Я сначала вообще идти не хотела. Собиралась в школу, даже рвалась. Спорила с бабушкой. Доказывала, что чувствую себя прекрасно, как никогда. И это правда! Ни одного приступа за последнее время. И сама себя ощущаю совсем другой, словно меня переполняет какая-то энергия. Я не устаю, как раньше. Мне все время хочется что-то делать, петь, танцевать, смеяться. А не таскаться в тысячный раз по больницам.

Но бабушка все-таки уговорила. Умеет она это. Сложит брови домиком, прижмет ладонь к груди и тихо так скажет: «Ну, пожалуйста, доча». И сразу меня обезоруживает.

Так что я опять прогуливаю занятия, не вижу Германа, а сижу в коридоре диагностического центра среди людей с грустными лицами.

«И все-таки почему тебя нет в школе?», – спрашивает Герман.

Герман уже спрашивал вчера, и я выкручивалась, как могла. Ну не посвящать же его в подробности наших тоскливых больничных скитаний.

«Да просто у нас с бабушкой дела, ничего интересного. Это правда скучно, лучше расскажи, что было в школе», – отвечаю ему.

«Англичанка спрашивала меня про тебя. Где ты, когда появишься. Видишь, даже она считает, что я должен быть в курсе твоих дел».

Ставлю смайлик и пишу:

«Скажи, я послезавтра приду. А может, даже завтра».

Потом подходит бабушка и говорит:

– Идем, Леночка.

Голос ее как всегда ласковый, но при этом сдавленный, словно она сдерживает плач. Я поднимаюсь, убираю телефон и вглядываюсь в ее лицо. Она старается мне улыбнуться, но получается вымученно. Я вижу – что-то не так. Глаза у нее покрасневшие, и сама так напряжена…

– Бабушка, что-то случилось?

– Ничего, – качает она головой и срывающимся голосом добавляет: – Поехали домой.

И быстро отворачивается, идет по коридору вперед, меня не дожидаясь. Я иду следом и замечаю, что она подносит руку к лицу, раз, другой. Все-таки плачет? Неужели что-то плохое?

Дома на мои расспросы бабушка тоже ничего внятного не отвечает. Твердит одно:

– Вот придут результаты и узнаем… Чего раньше времени…

– А врач что тебе сказал? С которым ты разговаривала?

– Сказал, дождаться окончательных результатов.

Я пожимаю плечами. Такой странной и молчаливой я бабушку никогда не видела, но не клещами же из нее правду вытягивать.

А вечером приезжает Герман. Без предупреждения. Я сижу с учебником, заучиваю стихотворение к литературе, и тут вдруг приходит сообщение от него:

«Выйди в подъезд».

«Зачем?» – не понимаю я.

«Ну выйди».

Я выхожу, а там он. Уже поздно, он совсем ненадолго. Просто увидеть, говорит.

– Я соскучился… – шепчет он в губы и мягко целует.

Мы не разговариваем, просто стоим, обнявшись, и мне хочется, чтобы этот миг длился вечно…

***

Спустя неделю

– Мда… – протяжно вздыхает доктор. Не наш участковый, другой, к которому специально направили, как к лучшему специалисту в городе. Заведующему кардиохирургией первой городской больницы.

Он пожилой уже, с короткой седой бородкой. Чем-то похож на доктора Преображенского из «Собачьего сердца». Так хочется верить, что он сейчас скажет, что сумеет меня вылечить.

Но он откладывает мою карту, которую изучал минут десять или даже дольше. Поднимается из-за стола, прикладывает снимки к негатоскопу* и, сосредоточенно хмурясь, снова в них вглядывается. Долго. Или, может, мне так кажется, потому что время в напряженной тишине его кабинета тянется просто невыносимо. Сравнивает со старыми снимками.

Наконец он выключает экран и садится за стол. Еще несколько секунд молча смотрит в мою карту, что-то листает и по-прежнему хмурится. Затем переводит взгляд поочередно то на меня, то на бабушку, и я понимаю – ничего утешительного он нам не скажет.

– Мда… – с шумным вздохом повторяет он. – Непростой случай. Ситуация нехорошая…

– Что там? – взволнованно спрашивает бабушка.

– Понимаете, на фоне вашего заболевания сформировалось расширение восходящего отдела аорты. Проще говоря, аневризма аорты.

– Как? – выдыхает с глухим стоном бабушка.

– Стенки сосуда ослабли, перестали выдерживать кровеносное давление, что и привело к его расширению. Плохо то, что поперечный размер аневризмы уже достаточно большой… то есть темпы ее роста очень настораживают.

Я слушаю его отрешенно, словно до меня едва доходит смысл его слов. Бабушка, наоборот, комок нервов. Сидит прямо, нервно теребит ручку сумки, дышит тяжело, часто.

– Это опасно? – спрашивает она.

– Да. Если начнется расслоение аорты, то… – он замолкает, покачав головой и не закончив фразу. Наверное, чтобы не пугать нас еще больше. – Если бы обнаружили раньше, до развития осложнений, то лечение было бы гораздо проще и безопаснее. Но, к сожалению, это заболевание протекает практически бессимптомно и обычно его выявляют случайно, вот как у вас. Ну либо когда уже случился разрыв…

– Как же так… но можно же что-то сделать? – всхлипывает бабушка.

– Нужно! Чтобы не допустить разрыва сосуда, необходима хирургическая операция по замене расширенного участка аорты. Протезирование аорты, аортального клапана… в сочетании с коронарным шунтированием. Но операция эта достаточно сложная. В процессе потребуется применять искусственное кровообращение и системную гипотермию. Опыта проведения подобных операций у нас нет. А учитывая, к тому же, вашу врожденную патологию сердца… в общем, риск очень серьезный. Мы соберем консилиум…

– А нам-то что сейчас делать? – спрашивает бабушка с надрывом.

– Ну вот, смотрю, ее прокапали уже, состояние пока компенсированное… Значит, продолжаете принимать поддерживающую терапию. В самое ближайшее время решим, что будем делать дальше. Сейчас постарайтесь взять себя в руки, не нервничать…

– Но я себя хорошо чувствую! – в отчаянии говорю я. Словно надеюсь, что это какая-то чудовищная ошибка.

– Да, как я уже сказал, до поры до времени болезнь протекает бессимптомно. Болит, когда уже началось расслоение аорты… но тогда и шанс спасти жизнь пациента крайне мал.

– Что же это получается? – бабушку мелко трясет. – Моя Леночка… в любой момент может…

Она, не договорив страшное, охает и прижимает ладонь ко рту. Зажмурившись, качает головой, будто не соглашаясь. По ее щеке бежит слезинка, оставляя мокрый извилистый след. Видеть такой бабушку – сердце разрывается…

– Давайте не будем думать о плохом. Ситуация сложная, но не безнадежная. А вообще аневризму недаром называют миной замедленного действия. Потому что без лечения рано или поздно она приведет к разрыву сосуда. Чтобы этого не произошло, повторюсь, нам и необходима хирургическая операция.

– И потом что? После операции? Все будет нормально?

– Ну, в принципе да. Если все пройдет успешно…

***

Дома у нас теперь плохо. Вроде всё то же самое, но заходишь – и чувствуешь: здесь поселилось горе. Или, может, это всё мое воображение, не знаю.

– Ничего, ничего, Леночка. Сейчас они там соберутся, всё обсудят, придумают, как тебя лечить. Сделают эту их операцию и вылечат, – вроде как утешает меня бабушка, хотя на самом деле скорее себя. – Обязательно вылечат. Он же так и сказал, этот доктор…

Я киваю. Шепчу ей – голос почему-то сел:

– Конечно, бабушка. Все будет хорошо.

Мне больно на нее смотреть. Эти дни она почти не ест и не спит. Осунулась, посерела и как будто резко состарилась. Вечерами включает телевизор по привычке, сидит перед ним в оцепенении, но даже не смотрит, целиком погрузившись в себя. Иногда тихо плачет, когда думает, что я не вижу.

Я тоже боюсь. А еще до безумия хочется увидеть Германа. Но он в минувшее воскресенье улетел в Москву, на соревнования по плаванию.

Мы, конечно, с ним созваниваемся и списываемся, но это ведь совсем не то. У него даже голос другой по телефону. Живьем я чувствую его тепло, оно как будто греет душу. Когда он рядом, все плохое меркнет. А сейчас внутри пусто, страшно и холодно.

Герман еще ничего не знает про меня. В первый момент я чуть было с расстройства не вывалила на него свои горькие новости, но вовремя спохватилась. Зачем его расстраивать? Сбивать с настроя? Ему же там выступать. Надо быть в форме. Так что пусть думает о победе и скорее возвращается…

___________________

* Негатоскоп - экран для просмотра рентегновских и томографических снимков на просвет