Это не любовь

114

Анварес расчищал снег перед домом родителей, с каким-то странным упоением орудуя лопатой. Иногда, оказывается, приятно вот так отключиться от всех мыслей, забот, тревог и просто поработать, физически, а заодно насладиться одуряющей свежестью морозного утра.

И польза несомненная. Зима выдалась снежная – за два дня снега намело выше колена. Родители буквально утопали в сугробах.

Вчера был, наверное, самый тяжёлый день в его жизни. Даже хуже, чем накануне, когда декан показал ему анонимку.

Как бы ни было горько потерять в одночасье всё, но убить радость в глазах тех, кто тебя любит и кто в тебя верит, причинить им боль – это ещё мучительнее.

Для родителей его приезд стал, конечно, сюрпризом. Мама вне себя от радости сразу затеяла что-то выпекать, хотя не очень-то любила возиться у плиты. Глядя на неё, Анварес умирал от собственной беспомощности. Сейчас ей скажет, думал, правду и она больше никогда или, во всяком случае, очень долго не будет вот так светиться.

Отец вроде тоже удивлялся и тоже радовался, но на самом деле сразу просёк – случилось неладное. После ужина позвал сына «подымить» во дворе.

Анварес принципиально не курил, да и отец если и покуривал, то очень изредка. Когда нервничал, например.

Наверняка это лишь предлог, догадался Анварес, чтобы поговорить наедине. Так и оказалось.

– Ну рассказывай, – сказал отец, затянувшись, и уставился пытливо на сына.

Анварес выложил отцу всё, как есть. Хотя бы с ним он мог быть полностью откровенен.

Отец его не осуждал, но заметно напрягся и помрачнел. К научной карьере сына он всегда относился довольно равнодушно. Гордился им, конечно, радовался успехам, но как-то отстранённо, ибо наука совсем не входила в круг собственных интересов. И он искренне считал, что мужчина должен созидать, а не зарываться в талмудах. Впрочем, мнение своё никому не навязывал.

Зато мама всегда мечтала видеть сына учёным. И его быстрый взлёт стал для неё воплощением самой желанной мечты.

Поэтому отец больше испугался того, как новость воспримет мама.

– Ты не говори ей, что тебя в домогательстве обвиняют. И про подлог, и про призрачное «могут посадить» тем более не говори. Я лично в этом вообще сомневаюсь. Если бы действительно хотели посадить – не стали бы анонимно строчить кляузы, а сразу стукнули бы, куда надо. Так что незачем ей знать всю эту грязь. Она, боюсь, этого не вынесет. Скажи просто, что влюбился в студентку, голову потерял, о ваших отношениях прознали, ну и вот такие последствия…

– Не думаю, что такой вариант её устроит.

– Не устроит, конечно. Но пусть уж лучше она думает, что ты у нас сглупил, а не то, что кто-то жизнь твою сломал, а тебя вывалял в грязи. Поверь, ей будет легче принять твой выбор, пусть даже, на её взгляд, ошибочный, чем всё это…

– Но ведь ей непременно кто-нибудь из наших доброжелателей доложит.

– А-а, – отмахнулся отец, – скажем, что всё это раздутые сплетни и досужие вымыслы. Эффект сломанного телефона. Она столько лет проработала среди людей и прекрасно знает, как легко из пустяка могут нагородить такое, что волосы дыбом. Но поверит-то она тебе. Ты лучше скажи, что делать теперь собираешься?

Анварес пожал плечами. Он действительно не знал. Впервые в жизни не знал, что будет делать. Впервые не имел никакой конкретной цели. Потому что в первый раз всё пошло совсем не так, как думалось, как хотелось, как планировалось. Привычный уклад рухнул, а вместо него – сплошной хаос и неразбериха.

И в голове такой же хаос. Люди, ситуации, положение вещей – всё оказалось совершенно не таким, как он мыслил. И от всего этого он не просто растерялся – он пребывал в какой-то прострации, не понимая, куда теперь двигаться, к чему идти.

– Просто тебе нужно время, – сказал отец. – Пройдёт хотя бы неделя – уже легче станет, хоть в себя придёшь.

Анварес последовал совету отца – очень смягчил свой рассказ, опустив самые неприятные моменты. Но мама и это восприняла очень болезненно. Расстроилась, спорила, просила одуматься, предлагала поговорить с кем надо и всё уладить.

Анварес, выложив облегчённую версию произошедшего, больше уж и слова не мог вымолвить. Он и так чувствовал себя лгуном, и это ещё больше угнетало. Отец вовсю пытался подыграть ему: сначала очень правдоподобно сокрушался, мол, и правда каков глупец, а потом не менее убедительно восклицал: «Да и ладно! Ему жить – пусть делает, что хочет. Ну позже защитит свою диссертацию, если пожелает, подумаешь. Не в том смысл жизни. Лишь бы был счастлив».

Мама вроде и соглашалась с отцом, но всё равно ушла спать страшно расстроенная. Анварес же и вовсе чувствовал себя участником постановочного шоу. И как школьник боялся, что ей позвонят «оттуда» и дополнят его признание недостающими подробностями. А он не отец, так мастерски привирать и отрицать правду не сможет.

«Оттуда» и правда позвонили. Как раз тогда, когда Анварес воевал с сугробами. Правда, звонили не матери, и именно ему.

Отец вышел на крыльцо, позвал:

– Там тебя спрашивают…

Видно было – тоже нервничал. Анварес сразу понял – звонят из института. Молча передал отцу лопату, молча прошёл в дом, не подавая виду, что внутри всё оборвалось.

– Да? – обречённо произнёс, готовый к худшему. Если уж в субботу утром звонят, подумал он, то дело, видать, приняло совсем дурной оборот, и его срочно вызывают обратно.

– Ты как там? – услышал он голос Волобуева. И растерялся, не зная, что сказать.

– Когда возвращаешься? – спросил тот, не дожидаясь ответа.

– В среду.

– Нет. Будь уже в понедельник.

– Хорошо, – ответил Анварес севшим голосом.

– Да не паникуй! – хмыкнул Волобуев. – Всё нормально.

– Что нормально?

– Всё, говорю же. Подробности при встрече. Так что в понедельник к обеду жду тебя у себя. Привет родителям.

Анварес ещё несколько секунд недоумённо слушал короткие гудки. Всё нормально? Он даже представить себе не мог, как та ситуация могла за два дня стать вдруг нормальной. Если только аноним вдруг передумал и забрал свою жалобу. Но это же чушь. Разве что… эту жалобу написала и правда Юля. Потому что никто другой забирать бы анонимку ни за что не стал. Хотя кто знает…

Думать о Юле до сих пор было очень больно, а не думать – невозможно.

Он уже не раз пожалел, что не поговорил с ней, когда она позвонила сама. Сейчас, возможно, не терзался бы неизвестностью: она или не она?

А с другой стороны, в том состоянии он бы опять наверняка наговорил ей лишнего как тогда, после кафе. Уж она, как никто, умела выбивать его из равновесия, а он и без того был не в себе.

Но, чёрт возьми, как же ему не хватало её! Прямо физически. Это чувство было острее голода и жажды. Оно накатывало волнами, и в самый пик внутри у него как будто всё скручивалось в тугой болезненный узел. Несколько раз Анварес порывался набрать её, но в последний момент сдерживался.