Да, но представим себе человека сознательного, решительного и твердого, который предполагает гибель европейской расы и опасается ее. Что ему делать? Он чувствует, что ему нужно принять серьезное решение, что нужно постичь огромность причин, которые это решение обусловят. Зло, которое может так далеко зайти, пришло издалека. Нужно проследить его так же издалека.
Но так глубоко погружаются только в собственную душу. Поэтому он займется искоренением всех соблазнов войны в самом себе. Он хочет достичь мира внутри себя. Но посмотрите, докуда в таком случае должны простираться его усилия. Восходя от приложения к первопричине, он должен наброситься на первопричину, искоренить ее в своей душе и теле, во всем своем существе. Он должен отринуть насилие.
Отрицая насилие, не поставит ли он под удар силу? Он должен стать пацифистом, который отрицает, игнорирует все, связанное с войной. Однако в войне есть сила, храбрость. Храбрость убийцы, но и храбрость убиваемого, храбрость ранить, но и храбрость подвергаться ранению, храбрость разрушать и сжигать, но и храбрость сносить голод и жажду, холод и жар, бессонницу и грязь, бездеятельность и тяжелую работу, одиночество и скученность. Если заглянуть глубже, то храбрость – это гораздо больше, это – все. Это самосознание и самоутверждение, возможность быть чем-то и кем-то, вопреки всем преградам и опасностям, высшая степень ответственности.
Но во что может превратиться храбрость, если ее не тренируют, не подвергают испытаниям? Она умирает, даже не родившись. И вместе с храбростью исчезает сама сила сцепления, человеческая сущность, связующее вещество его духа.
Избегая одной опасности, мы попадаем в другую. Впрочем, такова природа мира, в котором существует человек, где все двулико, и добро и зло всегда идут рука об руку.
Как нам выпутаться из этой опасности, которая злонамеренно скрывает в себе другую? Как, что важнее всего, сохранить человека для революции, избавив его от войны? Вообразим, что только что обрисованная нами схема войны – это также схема революции.
Что это был бы за гражданин, если бы он был одной идеей, если бы он не был телом, воплощающим эту идею и отвечающим ей, телом, готовым быть раненным и убитым за нее? И если есть готовность быть раненным или убитым, то нет ли, в свою очередь, права ранить и убивать? И если есть право, то нет ли обязанности? Нет, говорит христианский священник; нет, говорит мирской судья. Но государство не может покоиться на абсолютном мире. Что это было бы за государство, если бы ни один человек в нем не был способен подняться для самоутверждения? Бывают часы, когда восстание становится самой священной обязанностью. Государство может жить и обновляться лишь путем восстания, революции, внутренней войны.
И род человеческий нуждается в этой небезопасности в государстве. Если, опасаясь последствий современной войны, мы решаем отнять у людей право и возможность самоутверждения в составе народов, к которым они принадлежат, то мы не можем отнять у них право и возможность абсолютного, неистового самоутверждения в составе чего-то другого: партии или класса. У рода человеческого должен оставаться выход для своих потрясений. Если мы отвергаем необходимую, естественную войну в виде обычной, национальной войны, то это еще более заставляет нас признать ее в виде войны гражданской, внутренней, т. е. революции.
Но как подготовиться к одной войне, отрицая другую? Вот проблема, которая стоит перед сегодняшней молодежью.