Фашистский социализм

4. Дух войны в революциях

Мне скажут, что мои посылки ложны и отождествление войны и революции неверно или преувеличенно. Если вы это говорите, значит, вы не присматривались к событиям последних двадцати лет. Русская революция была войной, ведомой людьми, которые не боялись насилия, которые приветствовали его как необходимость. Русские революционеры уничтожали не только своих противников, они уничтожали также всех тех в своих рядах, кто колебался по поводу применения насилия. Долгая борьба и кровавая победа большевиков над всеми остальными партиями, именовавшими себя революционными (меньшевики, эсеры и т. д.), была борьбой и победой духа войны над пацифистским духом в революции. Массовые убийства, больницы и тюрьмы – вот вехи как гражданской войны, так и войны обычной. Итальянская и немецкая революции тоже были совершены людьми, которые открыто допускали насилие в борьбе с людьми, которые его избегали или отвергали.

Демонстрируя эти факты, я их не восхваляю, не требую, чтобы Франция бросилась копировать все эти жесты, которые, к счастью и сожалению для нее, она еще может обозревать издалека. Но я требую от французской молодежи, чтобы она взглянула пристальней на факты недавнего прошлого, на новейшую реальность: революции последних двадцати лет, как и все революции, были совершены воинами против пацифистов. Большевик – это воин, который выступает против воина-аристократа, воина-буржуа, но и против пацифиста-меньшевика. Фашист – это воин, который выступает против пацифиста-буржуа или социалиста, а также против воина-коммуниста.

Однако все это было принято и совершено молодежью. Ибо без молодежи нет войны – как обыкновенной, так и революционной. Во многих крупных странах молодежь уловила и вновь закрепила в духе революции дух войны, во многих крупных странах молодежь за прошедшие двадцать лет глубоко прочувствовала и постигла дух войны, общий для войны обычной и гражданской. Но, кроме того, находя в этом непреодолимую логическую связь, после гражданской войны она сочла себя готовой к войне обычной. Надо ясно понять перемену, произошедшую в сознании всей иностранной молодежи за последние двадцать лет. Вокруг этой перемены и должны вращаться наши рассуждения. Четко обозначив ее в том, что сделано другими, мы сможем затем безошибочно разделить добро и зло и найти свою линию поведения.

В России, Италии, Германии молодежь имела перед глазами вполне определенную, в совершенстве продуманную и обоснованную позицию, позицию демократических, либеральных, радикальных партий конца XIX века, подхваченную и окончательно доработанную социалистическими партиями II-го Интернационала.

Конечно, между 1789 и 1871 годами были и французские революции. В связи с ними существовали традиция насилия, воинственная традиция, якобинство, бланкизм. Вплоть до 1870 года революционеры, которые, впрочем, одновременно были патриотами, рассматривали вооруженную борьбу как естественное и бесспорное средство реформирования общества, как некогда христиане Реформации или Контрреформации.

Но после 1870 года наконец сложилось совершенно отличное положение. Вот и все, на что я хочу обратить внимание; социалистические партии одновременно пришли к смягчению, если не к отрицанию войны между нациями, и к смягчению, если не к отрицанию войны между классами и партиями. Вопреки напыщенности их программ, на деле они признали, что революционная война – это всего лишь поступательное, незаметное и плавное восхождение к власти. Не только знамена в дерьме, но и избирательный бюллетень – уже не ружье на баррикаде. В то же самое время, примерно в 1880 году, группа социалистических партий, только что созданных в разных уголках Европы и учредивших II-й Интернационал, выработала двойную позицию внутреннего и внешнего пацифизма.

Эта позиция стала открыто отстаиваться всеми странами в начале нашего века, и двойное отрицание войны произошло на глазах европейской молодежи. Европейская молодежь выступила резко против такой позиции.

Почему? Потому, что она сочла ее решительно неуместной. Социалистические партии всюду тонули в парламентской рутине, становились все более соглашательскими, довольствовались расплывчатой голословной оппозицией капиталистическому миру, чем больше они выигрывали с внешней стороны, тем больше теряли в самой сути, – всюду, кроме России, где само репрессивное насилие царизма подогревало насилие молодого русского пролетариата, социализм которого вполне совпадал с демократическими устремлениями капитализма, буржуазии и крестьянства. Поэтому в России традиция насильственной борьбы не прерывалась, ее проводником был нигилизм, и Ленин направил ее в другое русло, но не прекратил. И благодаря доктрине революционного синдикализма традиция обращения к насилию возобновилась в Италии и Франции. Так, по окончании войны политическое и социальное насилие разразилось в России, Италии, Германии. И естественно, что реакция против пацифизма проходит по двум фронтам: по фронту войны классов и партий и по фронту войны наций.

Сначала о русских. Русские были вынуждены воевать одновременно с врагом внешним и внутренним. Их гражданская война, зародившаяся в войне межгосударственной, всегда стремилась вновь превратиться в межгосударственную войну. Зародившись в разгар немецкого вторжения, русская революция все время болезненно реагировала на это вторжение. Ей пришлось примириться с фактом, свершившимся в Брест-Литовске, но она тут же вторглась в Польшу и протянулась по всему российскому пограничью. С тех пор русские революционеры мечтали о мировой войне; сейчас они ушли в национальную оборону, в ожидании лучших времен.

Русские, подобно французам в 1792 году, отождествляют революцию со своей страной, которая ее воплощает. В своей исходной концепции они не так уж отличаются от немцев и итальянцев. Их революционный прозелитизм с необходимостью рождается из [158] мощного имперского духа, который непрестанно озабочен сохранением цельности огромного объединения народов, необъятной колониальной империи, собранной в одних руках. Интересы нации и революции едины в глазах русской молодежи, как и в глазах молодежи итальянской или немецкой. Если завтра нападут на Сибирь или восстанет Украина, эта молодежь поднимется, подобно итальянской молодежи в Тироле или немецкой молодежи на рубежах Австрии. Будь Россия достаточно сильна, со своими принципами она должна была бы, как некогда Франция, пойти в красный крестовый поход.

Дело в том, что одна и та же храбрость, один и тот же дух насилия и жертвенности порождает социалистическую революцию и подхлестывает национализм. Революционный социализм стремительно дополняется национализмом и воинственностью. Или национализм и воинственность в конце концов принимают революционный социализм, в котором узнают кровного брата.