ФРГ. Штрихи к портрету

ДОРОГА МОСКВА — КЁЛЬН

Утром был Брест. Вечером — Варшава. Ночью — Берлин. Ночь получилась беспокойная. Вздрагивал состав. Хлопали двери вагона. Громыхали двери купе. Пограничников сменяли таможенники. Таможенников — пограничники. Щелкал замок. Включался свет. Выключался свет. И снова щелкал замок. Границы. Границы. Границы. Путаница языков. Русские, польские, немецкие слова мешаются между собой. Сон. Пробуждение. Сон. Сновидение оборачивается явью. Явь кажется сном. После очередного визита я наконец сообразил, что спать не придется.

В черном провале окна пятнышки огоньков. Редкие, далекие, случайные, они постепенно сближаются. Бегут. Окружают состав. Бросаются на него со всех сторон и вот уже разбегаются, рассыпаясь, угасая, прячась в темноте. И снова появляются, окружают, наваливаются всей массой на поезд, заталкивают его под своды вокзала, останавливают. И вновь отпускают. В купе я один. За окном неведомая мне Западная Германия. Грохочут на разъездах колеса. Очередной вокзал. Голый перрон. Одинокие фигурки железнодорожников. Грохочут динамики. Грохот их, многократно отраженный, мало напоминает человеческий голос. Кажется, что разговаривают вещи: стеклянные своды вокзала, стальные арки, а люди лишь присутствуют и исполняют приказания вещей. Поезд вновь вырывается в темноту, но ненадолго. Через полчаса он настигнут, загнан, пленен. Слишком много вокзалов. Мертвизна огней. Гул динамиков. Бесконечные остановки. Первое впечатление для меня очень важно. Оно может быть ошибочным. Его можно потом, впоследствии, перечеркнуть, отбросить, забыть, но не исправить.

Серенький, робкий рассвет. Мелкая сетка дождя (на дворе конец января). Бегущие пунктиры лиловатых придорожных фонарей. И стены, стены, стены домов. Дома небольшие. Двух-, трех-, четырехэтажные. Черепичные крыши. Узкие ущелья улиц. Силуэты деревьев. Прогалины полей и вновь дома. Нескончаемое стадо строений.

Пустоты улиц постепенно заполняются бесшумными автомобилями. Они выстраиваются в длинные очереди перед охраняющими наш путь шлагбаумами и ощупывают нас длинными щупальцами зажженных фар. Их очереди все удлиняются. Они стоят теперь в две, в три колонны. Оживают вокзальные перроны. Все чаще встречные поезда. Непривычно короткие составы. Непривычное разнообразие вагонов. Через широкие, очень широкие окна можно разглядеть внутренность их купе. Мягкие с высокими спинками кресла. Обтянутые белыми чехлами — 1-й класс. Не обтянутые — 2-й класс. Пустые поначалу составы заполняются пассажирами. Заполняются и перроны. Люди ежатся от холода. Зябко передергивают плечами. Люди как люди, точнее, как люди, вынужденные встречать зимний рассвет на вокзале. Когда-то по костюму определяли положение человека в обществе. Теперь по нему не определишь и пола. Где же пестрое разнообразие западной моды? И женщины, и мужчины почти поголовно облачены в жеваные джинсы и унылые, защитного цвета куртки с капюшонами.

Щиты. На щитах надписи: Дортмунд, Эссен. Знакомые, с детства знакомые названия, десятки раз слышанные. Эта крытая платформа и есть главный вокзал Дюссельдорфа?

Ночь линяет. Горизонт отодвигается, открывая глазам голую землю, по которой во всех направлениях разбегаются лоснящиеся под дождем дороги… Они бегут мимо пашен, мимо лугов, мимо рощиц. Сбегают с холмов, уходят за горизонт. Перехлестываются, разветвляются, сливаются. Взлетают на бетонные эстакады, ныряют друг под друга. А по дорогам с четкими интервалами, как муравьи, только еще озабоченнее, бегут автомашины. В основном легковые. Ни души на дорогах. Нигде ни души. Кажется, что вся эта земля, исполосованная рубцами дорог, принадлежит только им. Этим пестрым железным букашкам — рациональным и бездушным, торопящимся по своим, им одним ведомым делам.

Дверь купе заскрипела, и в образовавшуюся щель просунулась голова нашего проводника.

— Приготовьтесь к выходу. Кёльн. Стоянка четыре минуты.

Я уже привык к тому, что на здешних вокзалах поезда не задерживаются. Все они проходные, а не тупиковые, как наши, московские. Я забрался на стремянку и ухватился за ручку тяжелого чемодана. Поезд сбрасывал скорость. Благодаря оставшейся открытой двери мне были видны окна по обе стороны вагона. И вот в этих окнах одновременно показались два всадника, в бронзовых, позеленевших от времени мундирах, на таких же позеленевших лошадях. Было похоже, что они разъехались, пропуская наш состав, и теперь с нетерпением ожидали возможности продолжить беседу. Я было потянулся к окну, чтобы разглядеть одного из них, но тут же забыл о своем намерении. Загрохотали фермы железнодорожного моста. Мощные, в сплошных заклепках стальные арки загромоздили передний план. А за ними, в их пролетах, заблестела вспененная, лучше, взлохмаченная поверхность огромной реки. Она густо забита самоходными баржами, катерами, лодками. Впечатление чрезвычайной оживленности и пестроты. Ни ранний час, ни серые, дождливые тучи не в состоянии погасить яркости флагов и вымпелов, развевающихся на мачтах проплывающих и пришвартованных пароходов. Цветов каких только стран здесь нет! Голландские, бельгийские, французские, швейцарские… И, конечно, флаги обоих германских государств.

Кажется, перед самым окном висит в воздухе чайка. Одна, вторая, пятая… На высокой набережной сгрудились островерхие, крытые яркой черепицей белые, чистенькие, словно игрушечные, домики. За стенкой домов множество башен и шпилей. Если бы не трамвайные вагоны да большие белоснежные пассажирские пароходы у причалов, можно было бы подумать, что приближаешься к средневековому городу. Но город где-то на втором плане. Как зачарованный, я смотрю на взъерошенную поверхность реки. Грохочет стальная музыка моста. Грохочет и наполняет радостью. Радостью, потому что осуществилась моя старая мечта — увидеть Рейн.

Весело стучат колеса: «Мы на Рейне! Мы на Рейне!» И кажется, даже время замедлилось. До чего же широк Рейн! Намного шире, чем представлялся в воображении. И совсем не такой…

Мост оборвался так же неожиданно, как и начался. Мы догнали еще двух бронзовых всадников. Одного из них я узнал. По стрелкам закрученных вверх усов. Вильгельм Второй. Он же последний из германских императоров.

Если бы я не держался за ручку чемодана, то наверняка полетел бы на пол — такой крутой вираж заложил поезд. Лишь только теперь я сообразил, что стою уже несколько минут на лесенке с поднятыми руками, что мне надо пошевеливаться, поскольку стоянка поезда всего лишь четыре минуты. И действительно, подтверждая мои мысли, наш состав мягко вкатился под огромный свод, столь характерный для немецких вокзалов. Вкатился, вздрогнул и встал.

— Кёльн! Прошу не задерживаться на выходе…

Коридоры европейских вагонов куда уже наших. Ноги ударяются о массивный чемодан. Сзади меня подталкивает чемодан пассажира из соседнего купе. Моего будущего коллеги по работе. Нас выходит несколько человек.

— Попрошу быстрее! — торопит проводник. — Прошу быстрее!

Действительно, не успели мы почувствовать под ногами землю, как поезд ушел. Растерянные, стояли мы на перроне под сводами помещения, похожего на эллинг (ангар для дирижаблей), а может быть, еще более вместительного. Платформа первая, вторая, четвертая, восьмая. Составы уходят. Составы подходят. Громыхает радио. На бесчисленных табло мелькают наименования различных городов, часов отправления, номеров поездов. Под крышей саженными буквами, точнее, цифрами реклама знаменитой «кёльнской воды» — одеколона № 4711 (о-дё-Колонь — французское «вода из Кёльна»), Таких оживленных вокзалов я еще не видел. Это и не мудрено, поскольку в Кёльне никогда не был, а именно в нем перекрещиваются основные железнодорожные магистрали Западной Евррпы.

Но вот я опознан. Мой багаж подхвачен, а сам я в сопровождении встречающих меня товарищей вовлечен в быстрый поток вокзальной толпы. Меня ведут какими-то подземными переходами мимо буфетов, закусочных, кофейных, пивных, сосисочных, баров, ресторанов. Мимо книжных ларьков, бесконечных витрин с бесконечным ассортиментом товаров. Мимо автоматов — продавцов сигарет, конфет и еще чего-то. Мимо «№ 4711» и других рекламных плакатов. Типичные для всех вокзалов мира суета, неуютность, запах…

Говорят, что в среднем от платформ Кёльнского главного вокзала каждые три минуты отходит состав. Вероятно, так оно и есть. Только составы эти в лучшем случае полупустые. Железные дороги давно нерентабельны и содержатся за счет бюджета. На смену рельсам пришли шоссе и крылья.

Густой поток толпы выплеснул нас на привокзальную площадь. Забитая автомобилями, заставленная какими-то бетонными ступенями, она кажется маленькой и неприглядной. Может быть, здесь сыграла определенную роль погода. Пепельные тучи прочно привязаны бесчисленными ниточками дождя к мостовой, к стеклянной стене вокзала, к крышам соседних зданий.

Я останавливаю глаза на одном из них, скольжу взглядом по стенам. Стены уходят в стелящиеся облака. Стены сливаются с туманом, прячутся в нем. Поэтому они такие неровные, словно в каменных кружевах, в каменной паутине или в каменных сосульках… Я ничего не спрашиваю. Я просто не могу оторвать глаз от старого серого, растворяющегося в тумане здания и силюсь восстановить знакомые по иллюстрациям, по картинам, по рисункам, но сейчас выскользнувшие из памяти его очертания. Один из встречавших ловит мой взгляд и говорит обыденным голосом:

— Это Кёльнский собор.