ФРГ. Штрихи к портрету

ПО МОЗЕЛЮ ОТ ТРИРА ДО КОБЛЕНЦА

Мы говорим «по Мозелю», а надо бы «по Мозели», потому что Мозель не «он», а «она». Правильное имя этой реки — Мозелла. Именно так окрестил ее латинский поэт Авсоний (310–395 гг.), совершивший путешествие по здешним краям и проживший некоторое время в Северном Риме, как называли тогда город Трир.

Этот, пожалуй, самый знаменитый приток Рейна рождается на южных склонах Вогезов. Из отмеренных ему 545 километров 242 он отдает Франции. Что только не вытворяет Мозель в немецких берегах: петляет, извивается, бросается из стороны в сторону, устремляется вспять, образуя размашистыми кольцами множество полуостровов. Некоторые из них имеют такие тонкие перешейки, что, кажется, расставь пошире ноги — и очутишься одновременно в двух противоположно текущих потоках. Географы, правда, объясняют своенравность реки тем, что она должна обходить выступы перерезающего ее путь плоскогорья…

Буду откровенен. Мозель — река прекрасная. Об этом люди знали уже двадцать тысяч лет назад. Знали и стремились к ее берегам. Кто сейчас скажет, сколько прошло здесь племен и народов. Об одном из них — кельтском племени тренеров Юлий Цезарь упоминает в своей книге «Галльская война». Именно с них и принято вести историю этого края. Но не треверам, а римским пахарям и строителям принадлежит честь превращения Мозеля варварского в Мозель цивилизованный, с которым история зачастую поступала вполне варварски, передавая его из рук одного государства в руки другого.

Французской визы у нас нет. Наше знакомство с Мозелем мы начнем в городе Трире, заложенном, если верить легенде, Требетом, сыном мифической царицы Семирамиды, за 1300 лет до основания Рима, неоднократной столице нескольких государств в прошлом, окружным центром западногерманской земли Рейнланд-Пфальц в настоящем. До Трира можно добраться автомобилем, поездом, пароходом, самолетом и пешком. Думаю, что только девяносто процентов приезжающих предпочитают первый способ и около нуля процентов — последний. А жаль! Редкий из городов нынешней Европы располагает такими великолепными окрестностями. Особенно они хороши ранним субботним утром, как сегодня, когда впереди целых два свободных дня, которые мы твердо наметили посвятить, как здесь говорят, поискам «голубых цветов», то есть странствиям без заранее определенной цели. По-нашему — скитаниям.

Лучше всего подобраться к городу с запада, взобравшись на одну из вершин Мозельских гор, широкой волной нависших над правым берегом реки.

Далеко, насколько хватает глаз, зеленое море лесов, садов и виноградников. Внизу — переливающаяся чешуя Мозеля, охватившего плавным изгибом старинный город, слишком красивый, чтобы казаться настоящим.

В Трир мы прибыли, в числе крайне немногочисленных пассажиров, на поезде по старой, полузаброшенной одноколейной железной дороге.

Вокзал оказался маленьким и невзрачным, как большинство вокзалов послевоенного времени. Широкая, засаженная деревьями улица привела нас от него вскоре к странному, закопченному, словно пережившему недавно сильный пожар зданию, разительно контрастирующему со всеми окружающими его домами, а особенно с небольшой, необыкновенно изящной церковкой, чем-то напоминающей знаменитую часовню Петропавловской крепости. Чем дольше разглядывали мы зияющий провалами арочных окон гигантский каркас, тем больше проникались к нему почтением, которое вскоре перешло в восхищение и восторг. Не мудрено. Мы стояли перед знаменитыми северными городскими воротами, известными под именем «Порта пигра» (черные ворота). Я не знаю, чем было вызвано это название, оказавшееся пророческим. Воздвигнутые из мощных блоков светлого песчаника, плотно пригнанных друг к другу и скрепленных свинцовой прокладкой и железными скобами, ворота, впитав в себя пыль, чад и дым восемнадцати веков, действительно стали черными. Варвары, вырывающие из стен скобы и выплавлявшие из них свинец, религиозные мракобесы, уничтожавшие в патологической ненависти все, что напоминало античный мир, не смогли одолеть этого колосса, угрюмо-величественный вид которого так не вяжется с изумительной легкостью, отличающей постройки римских зодчих. Сегодня этот осколок Рима, застрявший в теле Германии, менее всего напоминает крепостные ворота. Представьте себе две башни, по форме напоминающие два увесистых, в толстых кожаных переплетах фолианта, поставленных на обрез и соединенных двухэтажным переходом, под которым и располагаются собственно ворота — две арки, имеющие по семь метров высоты и по четыре с половиной ширины каждая. Высота всего сооружения тридцать метров, ширина — тридцать шесть, глубина — двадцать два. Западная башня сохранила четыре этажа, восточная— три. Первый этаж без окон. На остальных — сто сорок четыре высоких арочных окна, так что все здание пронизано светом. Ворота замыкали городскую стену, длина которой составляла шесть с половиной километров при семи метрах высоты. Ее фундамент нетрудно обнаружить и сейчас, если пробить пятиметровую толщу культурного слоя. Римляне строили на века. Но вряд ли бы эти ворота выдержали напор церковной ненависти, если бы не… церковь! Точнее, если бы не две церкви, под которые были переоборудованы башни. В таком оформлении они дошли до французской революции и последовавших за ней наполеоновских войн. Именно в эти бурные годы воротам вернули их первоначальную внешность, поскольку это оказалось возможным по прошествии более чем десяти веков.

Широкая улица, сохранившая с древности значение торговой артерии города, ведет нас на центральную рыночную площадь. К счастью, улица сохранила и некоторые старинные дома, в том числе скромный, в стиле барокко, особняк, в котором с 1819 по 1835 год проживал со своими родителями Карл Маркс. Дом украшен соответствующей мемориальной доской. Однако музей Маркса расположен в другом здании, в том, где он родился.

Базарная площадь Трира и поныне считается одной из самых живописных во всей стране. Она окружена многими великолепными постройками, из которых в первую очередь следует упомянуть могучую четырехугольную башню церкви Святого Гангольфа, относящуюся к XIII–XV векам. Неподалеку расположены два не могущих не вызвать восхищение дома: так называемый арочный и красный. Постройка первого относится к XV веку, второго — к XVII. К сожалению, оба здания во время последней войны были разрушены. Но к настоящему времени восстановлены. Реставрирована и надпись на одном из них, исполненная по-латыни: «Трир стоял до Рима 1300 лет, может и дальше стоять, радуясь вечному миру».

В центре рыночной площади возвышается каменная колонна, увенчанная крестом, несущая уже более тысячи лет краткую, но четкую информацию: «Епископ Генрих Трирский воздвиг меня».

Неподалеку памятник эпохи Возрождения — колодец, украшенный изображением патрона города апостола Петра. Здесь же, за близлежащим углом, старейшая во всей стране аптека, функционирующая якобы с 1241 года.

Короткая улица приводит нас на площадь, обсаженную платанами — такими густыми, что почти невозможно разглядеть возвышающиеся за ними здания. А жаль! Здесь расположен, если позволительно так выразиться, церковный комплекс — Трирский собор и церковь Богоматери. Оба здания покоятся на одном фундаменте, служившем когда-то основанием дворца императрицы Елены — матери римского императора Константина Великого. Во время производившихся здесь в 1945–1946 годах раскопок были обнаружены многочисленные образцы чудесной плафонной живописи, ныне украшающие многие музеи страны.

Есть на земле архитектурные сооружения, поражающие с первого взгляда. Например, Кёльнский собор. Трирский к их числу не относится. Однако чем дольше вглядываешься в это асимметричное нагромождение стен и башен, тем большим уважением проникаешься к его создателям, задавшимся, по-видимому, целью соединить элементы архитектуры античности со стилем, присущим периоду раннего христианства.

Трирский собор — самая старая из немецких церквей. Вот уже свыше полутора тысяч лет в ней продолжается служба. Помимо авторитета первого храма верующих влечет сюда находящаяся в числе реликвий старинная туника, принадлежащая якобы самому Христу. По причине крайней ветхости экспонат этот выставляется на общее обозрение очень редко. Лишь раз в жизни одного поколения, примерно раз в тридцать лет. Последний раз демонстрация производилась в 1959 году.

Основной поток посетителей собора составляют туристы со всех стран мира, которых эта церковь привлекает просто своей известностью. Так, во время нашего пребывания храм вдруг наполнился шумной толпой молодых людей, одетых в пеструю форму велосипедистов. Оказалось, что это были бельгийские школьники, прикатившие в Трир на экскурсию.

После этой встречи до меня дошел смысл предупредительных надписей, виденных мною уже не раз: «Храм в первую очередь церковь, а уже потом музей». Лично я вынес мнение, что большинству посетителей дело представляется как раз наоборот.

В непосредственной близости от собора возвышается церковь Богоматери — прекрасный в своем роде образец ранней готики. Минуем высокое, внешне непримечательное кирпичное здание, носящее название «Базилика», которому уже давно исполнилось двадцать веков, и выйдем к бывшей резиденции курфюрстов, дворцу, выстроенному в стиле барокко. В центре парка сохранились ворота, некогда входившие в сложный комплекс дворцовых построек, от которых уцелели лишь немногие. Здесь разместился археологический музей, обладающий богатой экспозицией винных бутылок, кружек, стаканов, ничуть не утративших за минувшие пока ни своей потребительской стоимости, ни истин, заложенных в украшающие эти посудины надписи, например: «Пей, да дело разумей!»

Дело свое трирцы, надо признать, разумели. Уже в римскую эпоху город получил важное значение как политический, военный, административный и торговый центр. Отсюда и «вторая столица», и «Северный Рим». Отсюда великолепные дворцы, чудесные «императорские» бани, мощные стены, амфитеатр, вмещающий до тридцати тысяч зрителей, мост через Мозель и бесчисленные предметы быта, на которые чуть ли не ежедневно натыкаются археологи.

Из политической столицы Трир превратился в столицу религиозную и свыше десяти веков носил официальный титул «святого города». Население его состояло из монахов и попов, а каждое третье здание было монастырем или церковью.

Перемены пришли с французской революцией и последовавшими за ней войнами. Церкви уступили место монастырям, фабрикам, частным домам. Духовные лица — людям более нужных профессий: купцам, инженерам, адвокатам.

В одном из таких частных домов, расположенном в самом начале улицы, ведущей к Римскому мосту, жила семья адвоката, точнее, советника юстиции Генриха Маркса. Он и сейчас стоит, этот скромный, двухэтажный, типичный для XVIII века дом. Выходящая на тротуар массивная дверь. Два окна слева, два справа. Пять над ними. И еще три окна на мансарде. Розовая штукатурка. Белые, решетчатые рамы. Медная мемориальная доска: «Здесь 5 мая 1818 года родился Карл Маркс». В доме музей.

Трудно передать ощущение, когда перешагиваешь порог этого дома…

Небольшой вестибюль. Письменный стол, заваленный корреспонденцией. Стопки книг. Навстречу нам поднимается приветливая пожилая женщина. Здороваемся. Представляемся.

— Вы из советского Торгпредства! Тогда моя задача значительно упрощается. По числу экспонатов музеи Маркса и Энгельса в Москве и в Берлине значительно превосходят наш… Наш музей ценен другим. В этих стенах звучали голоса двух старых приятелей: хозяина дома советника юстиции Генриха Маркса и его соседа тайного правительственного советника Людвига фон Вестфалена. Их и их детей: Карла и Женни.

По деревянной лестнице мы поднимаемся на второй этаж. Фотографии. Фотокопии писем, рукописей, статей. Портрет Каролины фон Ветфален. Женни появилась на свет от второго брака своего отца. От первого у него осталось еще четверо детей. Старший его сын Фердинанд станет в свое время одним из реакционнейших министров Пруссии…

«Свидетельство» об окончании Карлом Марксом Трирской гимназии. Особенно отмечены способности выпускника к логическому мышлению. А вот и знаменитое сочинение, представленное экзаменационной комиссии: «Размышления юноши при выборе профессии». Невозможно удержаться от цитирования: «Мы не всегда можем избрать ту профессию, к которой чувствуем призвание, наши отношения в обществе… начинают устанавливаться еще до того, как мы в состоянии оказать на них определяющее воздействие»[6]. И далее: «…опыт превозносит, как самого счастливого, того, кто принес счастье наибольшему числу людей…»[7] и наоборот, того, «кого увлек демон честолюбия, разум уже не в силах сдержать, и он бросается туда, куда его влечет непреодолимая сила: он уже больше не выбирает сам своего места в обществе, а это решает случай и иллюзия»[8].

Выразительный рисунок: студент Маркс. Портрет первой красавицы Трира баронессы Женни фон Вестфалей. Родители дали согласие на их помолвку, но при условии, что брак состоится лишь после того, как Маркс окончит университет. А до этого… ни права общения, ни права переписки.

Толстые тетради, исписанные характерным прямым почерком. Нет, это не конспекты. Это стихи. Послать в адрес невесты автор их не мог и надеялся на посредничество отца, к которому всю жизнь относился с величайшим уважением и любовью. И вот мнение отца: стоит ли тратить силы на то, чтобы стать заурядным стихоплетом? Можно догадываться, что творилось в душе молодого поэта. Но приговор обжалован не был. Наоборот. Последовал серьезнейший самоанализ и уничижительная самооценка.

Свадьба доктора философии Карла Маркса состоялась 19 июня 1843 года. Молодые люди выдержали семь лот разлуки. Но страдания их были вознаграждены.

Улица, теперь она называется улицей Карла Маркса, уходит вниз, и через несколько минут мы на берегу Мозеля, у Римского моста, того самого, который сменил по втором веке своего деревянного предшественника. Невдалеке два средневековых подъемных крана, приводившихся в действие людской силой. Здесь располагалась городская гавань и при римлянах. Сегодня она ниже, за новым мостом. Именно туда нам и надо. Там пас ожидает палуба повидавшего виды катера, которому предстоит преодолеть 175 километров, ровно столько, сколько требует водная дорога до Рейна, так что домой мы будем возвращаться не поездом, а пароходом, по Мозелю!

«Потребовалась бы книга, чтобы описать все красоты, подносимые Триром на территории, которую можно обойти за два часа. Такого богатства ландшафтов на столь малом пространстве я еще не видел нигде», — писал Эрнст фон Шиллер, сын Ф. Шиллера, своей сестре в 1828 году. Я думаю, что под этими словами мог бы подписаться каждый, кому довелось побывать в этом городе.

Еще какое-то время мимо нас проплывают окраины Трира. Но это уже другой Трир. Трир фабричных труб и заводских корпусов, опутанный рельсами и лентами автобанов. Долина, где расположен город, вмещает в себя не только римские и средневековые развалины, дворцы и храмы, но и сталепрокатные, машиностроительные, судоремонтные заводы, предприятия приборостроения, табачные фабрики, пивоварни, поля, сады, огороды и многое другое, без чего было бы немыслимо существование современного города, насчитывающего свыше ста тысяч жителей.

«К северо-востоку от Трира, на всем протяжении Мозеля до его слияния с Рейном… встречается очень много деревень, но нет ни одного города», — писал в своем знаменитом труде «Земля и люди» в самом начале нашего столетия французский географ Элизе Реклю. Прошло три четверти века. Много воды утекло в Мозеле, а места для городского строительства так и не нашлось. Правда, некоторые бывшие деревни стали величать городами, но, по-видимому, лишь из уважения к их возрасту. Конечно, дело здесь не в недостатке площади, а в утвердившемся профиле производства — виноградарстве.

Река мечется из стороны в сторону, словно в поисках других берегов, словно хочет спрятаться от стискивающих ее крутых террас: расчищенных, ухоженных, засаженных бесчисленными рядами виноградных лоз. И когда час за часом смотришь на этот причесанный пейзаж, как-то невольно отрешаешься от мысли, что все эти аккуратно пригнанные друг к другу лоскутья участков, укрепленных, обводненных, снабженных фуникулерами, неуловимо отличающихся цветом и создающих впечатление причудливого орнамента или сказочных арабесок, созданы не по мановению волшебной палочки, а человеческими руками. Это не фантазия природы, а результат труда бесчисленных поколений. Благословенные широты культурного ландшафта. Такими эпитетами награждают теперь долину Мозеля. Нельзя не согласиться с этим определением. Тысячи раз перекопанная, принесенная сюда на людских спинах земля сделала когда-то дикий, скалистый пейзаж культурным в самом высоком смысле этого слова. Сделала и делает. Делает ценой постоянного, никогда не прекращающегося крестьянского труда. И если труд нуждается в памятнике, то он имеет его в облике долины Мозеля.

Покачиваясь на волнах, поднятых встречными самоходными баржами, поплывет наш пароходик мимо пестрых, аккуратных городков, похожих друг на друга, как дети одних родителей. Так оно, впрочем, и есть.

Вот этот, на левом берегу, древний Пфальцель, знаменитый вином, получившим название «рувервейна», по имени впадающего в Мозель ручья. Известны здесь также «бедвейн» и «гюльтвейн». Напрасно искать названия таких местечек на карте. Происхождение их иное, от слов ditten и gelten[9], напоминающее времена, когда вино выполняло роль денег.

Проплываем мимо эффектной старинной башни. Когда-то их было две. Здесь еще в доримские времена существовала паромная переправа. Сохранившаяся Пашня сравнительно молода. Ее построили в 1784 году взамен старой, уничтоженной наводнением.

Город Швейх. За ним начинается широкая, до пяти километров шириной, низина, а за ней — район винных погребов. Чем ближе к Рейну, тем размашистее кольца Мозеля. Берега становятся круче и теснее. Это уже не холмы, а горные вершины, иногда покрытые виноградниками, иногда поросшие лесом.

У городка Полих река делает плавную, скорее похожую на окружность петлю. Склоны образуют естественный амфитеатр, с террас которого природа может любоваться на самое себя. Этот «пятачок» наделен особо благодатным, почти средиземноморским климатом и уже давно, еще римлянами, был превращен путем культивирования вечнозеленых растений, пальм и сооружения роскошных вилл в своеобразный оазис в оазисе.

Терних. Кеверих. Лейвен. Мозель петляет. Солнце оказывается то справа, то слева, то прямо по нашему ^КУР^СУ, то позади нас, отчего и вода, и горы, и даже небо приобретают все новые и новые оттенки. Точно так же, как вкус винограда, вызревающего здесь, и как изготовленные из него вина.

Триттенхейм — родина так называемого «королевского рислинга», нежнейшего вина, не выдерживающего, однако, длительного хранения.

Ноймаген. Писпорт — длинная деревня, знаменитая старинной церковью и вином. Светлое, зеленовато-золотистого цвета, сладковато-кислое на вкус, оно действительно «первое среди равных», как авторитетно свидетельствует об этом меню в местном кабачке.

У Олигебера Мозель стремительно расширяется и приобретает вид спокойного полноводного потока, столь несвойственный ему в Трире. Дело просто в очередном шлюзе. Без них река не была бы судоходной. Всего таких шлюзов на Мозеле четырнадцать: два — люксембургских, два — французских, десять — западногерманских. Сеть шлюзов и плотин сделала Мозель интернациональным водным путем — сорок метров ширины, три метра глубины, — доступным для судов водоизмещением до полутора тысяч тонн, от Кобленца до Тионвиля.

Города Кестен, Мюнцель, Браунсберг, Мюльхайм, Лизер. Здесь когда-то пересекались торговые пути, проходила почтовая линия Вена — Брюссель, о которой поныне свидетельствуют старые постоялые дворы.

Меринг, Новианд, Бернкастель. Последний в средневековье имел независимость, даже чеканил собственную монету — вайспфенпиги. Монету сейчас город не выпускает. Он выкачивает их из карманов многочисленных туристов, которых привлекают сюда памятники старины: ратуша, построенная в 1608 году, древний колодец, старинная аптека, кладбище, очень живописные руины рыцарского замка и, разумеется, винные погреба…

Для приезжих посетителей вино — это просто напиток. Для виноградарей — результат борьбы с капризной природой, плод труда, не только их, но и десятков предшествовавших поколений. Цепь ожиданий и надежд. Не удивляйтесь, если, проезжая по местным деревням восьмого июля, вы встретите празднично одетых людей. Это виноградари направляются в церковь на торжественный молебен о ниспослании жаркой погоды без обильных дождей. Начинается пора вызревания винограда.

Но вот надежды оправдались. Гроздья дозрели. Урожай собран. Бочки наполнены свежим вином. Как же виноградарю не радоваться. Как же не надеть ему самого нарядного платья и не выйти на улицу своего городка. Как же не разукрасить город гирляндами зелени и пестрыми флагами, не выкатить бочки, не выпить с добрыми соседями добрую чарку, не повеселиться на празднике урожая.

Эта радостная пора наступает обычно в сентябре — октябре.

Надо видеть Мозель в эти дни! Вся долина превращается в сплошную гремящую музыкой и песнями таверну, в которой невозможно отыскать хоть сколько-нибудь трезвую душу. Сильный импульс веселью придают съезжающиеся сюда в эти дни со всех концов страны гости-туристы. Чтобы поделить их, города устанавливают очередность празднеств — по неделям. Это, конечно, не значит, что массовое возлияние происходит лишь в одном каком-либо городе, это значит лишь, что оно официально, как эстафета, передается соседям. Праздник урожая — великий апогей веселья, которое в общем-то не затихает в местных погребах никогда. Погреба эти тянутся не только вдоль реки, но и главным образом вдоль дорог, обвивающих мозельские горы, при этом чем выше в горы, тем дешевле и вино, и ночлег.

Розенберг, Мюнцляй, Автай, Нонненберг, Юрцих. Последний известен не только виноградным вином, но и всякого рода настойками на кореньях и травах.

Река входит в очередной вираж, и нас прибивает к причалу. Соответствующая надпись удостоверяет, что перед нами город Крёв. Ныне этот городок известен главным образом маркой вина, носящей несколько странное название: «Нактарш» (дословно: голый зад). Значение этого слова становится ясным при первом же взгляде на бутылочную этикетку, с которой на вас смотрит оголенной обычно прикрытая часть тела, принадлежащая в данном случае вихрастому сорванцу, которого за недозволенное потребление винца секут розгами.

Именно это вино мы и заказали, завернув в первый попавшийся кабачок, подвальное помещение, меблировку которого составляло несколько бочек, врытых в земляной пол и выполнявших роль столов. Хозяин заведения, чернявый человек, кажется, самый тощий из всех когда-либо виденных мною шинкарей, долго прислушивался к нашему разговору, потом подошел и, удостоверившись, что мы русские, пустился в воспоминания о своем пребывании в нашей стране, сначала в качестве солдата под Ленинградом, а потом в качестве пленного где-то значительно восточнее. Растроганный встречей с прошлым, рыцарь винной бочки вручил нам фотографию своего дома, в котором помимо бара имелись также комнаты для гостей, и горячо рекомендовал навестить город в первую субботу июля, когда здесь происходит карнавал, или же в первую субботу октября, когда начинается праздник урожая.

— Для вас у меня всегда отыщется комната, — проникновенно сообщил он, упаковывая бутылки «нактарша», которое мы решили приобрести на память об этом красивом, живописном городке.

Чтобы скоротать время до отплытия, мы отправились побродить по улицам и очень скоро очутились перед центральным зданием города — церковью. Там шла служба. И мы ограничились посещением находящегося при ней кладбища, опрятного и ухоженного, как, впрочем, и все ранее виденные в этой стране. Однако внимательный взгляд всегда отличит редко посещаемые или даже заброшенные могилы. Не знаю почему, но именно они и привлекают меня больше других. Я подошел к одному из таких надгробий и прочел: «Бальдур фон Ширах, 1907–1974. Я был одним из вас». Моим спутникам эта надпись не сказала ничего. Они уже принадлежали другому поколению. А меня заставила вздрогнуть. Так вот где окончил свои дни организатор и руководитель пресловутой «Гитлерюгенд» — молодежной организации гитлеровской Германии.

Давно уже скрылся за горою Крёв. Вокруг нашей посудины искрился, переливался, клокотал ясный день. Вздымая длинные шлейфы волн, мимо нас проносились быстроходные катера с прицепившимися воднолыжниками, их юркие и пестрые фигурки, казалось, витали в воздухе. Солнечные лучи, падая на взбаламученную поверхность реки, порождали бесчисленные блики, вспышки, снопы света, а перед моими глазами проплывали, как тени прошлого, годы моей молодости, отнятые войной…

Через полчаса нас встречал город Трабен-Трарбах, слившийся из двух городов, расположенных на противоположных берегах, связанных старинным мостом. Название «Трабен», происходящее от латинского «Таберна» (Таверна), говорит само за себя. Несмотря на большой пожар, уничтоживший в 1879 году большую часть домов, в городе находится, как сообщает путеводитель, самое красивое здание на Мозеле — дом некоего кайзера, построенный в 1762 году. Сложенный из красного песчаника в стиле рококо, дом этот действительно красочен. Но жить в нем вряд ли доставляет удовольствие из-за неизменно торчащей под окнами толпы любознательных туристов.

По сей день Трабен вполне оправдывает свое название, держа первенство по торговле винами. В его погребах покоится свыше тридцати тысяч бочек, ежегодно наполняемых доверху.

Города Цем, Неф, Бремм. Это нижний Мозель. Все чаще в привычный, устоявшийся веками пейзаж вторгается сегодняшний день. Давно уже по обеим сторонам реки тянутся автомобильные дороги. Теперь сюда пришел автобан. На огромной высоте пересекает долину бетонная лента эстакады.

Вопреки бытующей здесь пословице «Там, где плугу проползти, винограду не расти» в Бремме виноградари, соседствуя с пахарями, производят отличнейшие вина. Сам Бремм связан петляющей в виноградниках дорогой с многочисленными деревнями, похожими друг на друга, как близнецы. Глубоко под ними проходит длинный железнодорожный туннель, построенный еще в 1877 году. А над всей этой местностью господствует одна из вершин горного массива Таунус, увенчанная руинами старинного монастыря.

Крупнейший город нижнего Мозеля Кохем — излюбленное место туристов. Всегда оживленный, жизнерадостный, пестрый, набитый автомашинами и людьми, окруженный виноградниками, городок этот живописен. Он сохранил немало средневековых строений: замок, колодец, несколько жилых домов. Но слишком уж бросается в глаза стилизация «под старину». Вещающие со стен многочисленных питейных заведений бойкие стишки о том, что «старый Кохем веселья и песен приют, где вино, а не воду охотнее пьют…», не столько веселят, сколько раздражают.

За Кохемом, точнее, за соседним Клоттеном начинается так называемая Долина рыцарей, получившая свое наименование благодаря множеству руин, оставленных средневековьем. Сам Клоттен, также украшенный старинным, вызывающим восхищение замком, существовал, как предполагают, уже при кельтах. За городом расположен горный заповедник, заселенный кабанами, оленями и особенно лисами. Последние границ заповедника не признают, и на них разрешена охота. Это лесистое плоскогорье Таунуса здесь называют Хундсрюком (собачьей спиной). Берега теряют виноградное своеобразие, уступая место пейзажу, столь характерному для Рейнской области: домам, дорогам, промышленным предприятиям. Все настойчивее оттесняют они зелень, разрастаются, загромождают горизонт. Кажется, что сам Мозель упирается в стену какого-то высокого здания. В общем, так оно и есть. Это крепость Эренбрейтштейн, вырытая в рейнской скале точно против устья Мозеля. Опутанный дорогами, закованный в мосты, загнанный в шлюзы, Мозель умирает, отдавая свою энергию Рейну.

Наш пароходик огибает укрепленный гранитом мыс, так называемый Немецкий треугольник, с неким циклопическим сооружением в виде сложенных штабелем гранитных блоков, служивших некогда подножием конной статуи императора Вильгельма, и пришвартовывается к причалу кобленцской пристани, уже на Рейне.

Здесь, в Кобленце, мы сядем на поезд и вернемся в Кёльн. Но у нас еще есть время. Возьмем такси и поднимемся в Эринбрейтштейнскую цитадель. Как уже упоминалось, чуть ли не с момента основания Кобленц рассматривается как важный стратегический пункт. Здесь располагались Рейнская флотилия, арсеналы, различные военные ведомства. Именно это и послужило причиной ожесточенных бомбардировок города, в результате которых он был полностью уничтожен.

Крепость, пожалуй, единственная уцелевшая постройка. Ехать до нее довольно долго. Ведь надо перебраться на правый берег Рейна и взобраться на стотридцатиметровую высоту. Один за другим проходим мы угрюмые, мрачные, грозные и сейчас, даже будучи лишенными своих пушек, казематы. Один. Второй. Третий. Чудовищной толщины стены. Смотровые щели, бойницы. Крепость считалась неприступной… В одном из двориков в нише стены находится могила Неизвестного солдата, а на плацу — летний ресторан.

Рейн с этой высоты напоминает ствол гигантского дерева, от которого отходит мощная ветвь его притока. Внизу, как на ладони, Кобленц, а за ним плывущие в лучах заходящего солнца сиреневые силуэты дальних гор, среди которых пробирается веселая речка Мозель.