ФРГ. Штрихи к портрету

КЁЛЬН — ГОРОД НА РЕЙНЕ

Из бесчисленных западногерманских городов мне более всего знаком Кёльн. В Кёльне я живу. По европейским масштабам это большой город. По местным — тем более. Третий в стране, после Мюнхена и Гамбурга; один миллион двадцать две тысячи жителей, четыреста тридцать квадратных километров. Таким он, впрочем, стал недавно — в январе 1975 года. До этого был поскромнее: жителей имел около восьмисот пятидесяти тысяч, площадь — двести пятьдесят один квадратный километр. Особого чуда в таком скачке нет. Просто в целях экономии на управленческом аппарате к городу было присоединено несколько прилегающих районов. В числе жителей Кёльна около восьмидесяти тысяч так называемых «гостевых рабочих». А в летний период число иностранцев увеличивается еще больше. За счет туристов и посетителей различных выставок. Говорят, это самый «иностранный» город в ФРГ. Это хорошо. Чем меньше на тебя обращают внимания, тем лучше себя чувствуешь. Быть иностранцем утомительно. Одно дело — побродить день-другой по музеям туристом и совсем другое — месяц за месяцем жить частным образом среди чужого народа. Жить и непрерывно нести на себе взгляды: настороженные, любопытные, ну и всякие прочие.

Расположен Кёльн на обоих берегах Рейна чуть ли не в середине между его началом и устьем. Признанный центр города — Кёльнский собор. Помимо собора Кёльн знаменит одеколоном № 4711 и традиционным вольнодумством. История средневекового Кёльна насыщена борьбой его граждан с «хозяевами города» — епископами, в результате которой последние вынуждены были перебраться из соборного города в безвестное местечко Брюль.

Основной причиной того, что в 1945 году Кёльн не сделался столицей вновь образованной земли Северный Рейн-Вестфалия, послужило отсутствие помещений для размещения английской оккупационной администрации. Я видел фотографии, относящиеся к 1945 году. Город был разрушен бомбардировками до основания. Единственным уцелевшим зданием в центральных районах оказался собор. (Если можно считать уцелевшим здание, в которое попало четырнадцать авиационных бомб, не считая артиллерийских гранат и осколков.)

По существу Кёльн совершенно новый город, выстроенный после второй мировой войны. Со временем это начинаешь понимать. Но только поживши в нем, присмотревшись… А поначалу, бродя по лабиринту улочек старого города, любуясь картинной, романской красотой многочисленных церквей, заложенных на самой заре христианства, заглядываясь на неповторимое оформление еще более многочисленных пивных и винных погребков, просто не в состоянии представить, что каких-нибудь тридцать лет назад на этом самом месте лежали безмолвные груды битого кирпича… Надо полагать, строителям пришлось немало потрудиться, чтобы из вагонов поезда, пересекающего мост Гогенцоллернов, или из каюты парохода путешественникам вдруг открылся неповторимый силуэт старого, средневекового, известного во всем мире по бесчисленным гравюрам и картинкам города Кёльна на Рейне и чтобы все эти поднятые из праха башни и шпили не превратились в мертвую декорацию, а стали составными частями совершенно нового, современного города, помогая ему развиваться и вновь обрести значение крупнейшего центра на Рейне: промышленного, культурного, исторического, живущего пс только и не столько прошлым, сколько настоящим и будущим.

Кёльн — портовый город. И это, конечно, накладывает на его жизнь отпечаток. Только роль моря здесь играет Рейн — большая, тысячекилометровая, старая торговая дорога. Образно говоря, рука моря, протянутая в Европу.

Говорят, что помимо Рейна в Кёльне протекают еще две мощные, хотя и незримые реки: Вайн и Бир (Wein und Bier)[1]. В доказательство приводят статистические данные, согласно которым «среднеарифметический» кёльнец по потреблению вина и пива более чем вдвое опережает «среднеарифметического» бундеснемца. Я не ручаюсь за точность этих данных, но свидетельствую, что три тысячи винных погребков, пивных, закусочных, ресторанов, баров и тому подобных заведений, составляющих определенный колорит города, никогда не пустуют. Сами кёльнцы свое отношение к затронутому вопросу выражают лозунгом «Kölsch arbeiten, Kölsch loben» (по-кёльнски работать, по-кёльнски жить). Перевод точен, но тем не менее бесцветен, поскольку не может передать специфики, аромата слов «по-кёльнски».

Немецкий язык предельно богат диалектами. Предельно, потому что люди, говорящие на разных диалектах, порой вообще перестают понимать друг друга. Практически если не каждая деревня, то каждый город говорит по-своему. Кёльнцы не исключение. В их устах, например, Петер превращается в Питера, Йозеф в Юппа, Иоанн в Шанга, Фердинанд в Фэнанда. А само «кёлып» вместо правильного «кёльниш» несет помимо прямого значения «кёльнский» еще дополнительную нагрузку. Я бы сказал: «свой, нашенский…»

Кёльн восстановлен. Его не спутаешь ни с каким другим городом… Но это, конечно, другой Кёльн, далеко не тот, что был до войны. Это относится и к зданиям. Еще в большей степени это относится к жителям, ('амое уникальное здание можно если не реставрировать, то построить вновь. Самую простую жизнь — никогда. Говорят, что старых, потомственных кёльнцев уцелело совсем мало. Нынешнее население города — пришлый народ. Сегодня здесь можно встретить представителей любых земель.

Принято считать, что Кёльн начинается у стен собора. И это не просто образное выражение. В десятке шагов от его главного портала и ныне возвышается небольшая, жалкая в сравнении с величием и изощренностью форм этого выдающегося сооружения арка. Камни, ее слагающие, как бы сточены, слизаны. Действительно, время не сумело их сгрызть, а лишь обсосало, как сладкий леденец.

Арка составляла часть главных (северных) ворот римского города. Фрагмент этих ворот реставрирован и выставлен в качестве экспоната в богатейшем, великолепно оборудованном Германо-Римском музее, открытом в 1974 г. Если хорошенько присмотреться к этим воротам, то на камнях, венчающих главную арку, можно различить четыре латинские буквы: С. С. А. А. Расшифровываются они так: Колония Клавдия Агриппы.

У колыбели города стояли два римлянина. Мужчина и женщина. Зять и друг императора Августа Марк Випсаний Агриппа и его дочь Юлия. Первый, будучи правителем новой, только что образованной провинции Германна, основал на берегу далекого Рейна поселение для союзного германского племени убиев, получившее известность как «Убийский город». Вторая, став женой императора Клавдия, подарила этому поселению, в котором, кстати сказать, она и родилась, привилегии римского города.

Время пожелало сохранить их черты, высеченные когда-то на мраморе. Скуластое, с тяжелым подбородком лицо Марка Агриппы. Мужественное, уверенное, надменное. И простое, открытое, лишь немного грустное лицо молодой женщины.

Так родился Кёльн. В году 38 до нашей эры.

Римляне умели не только воевать, но и строить. При этом весьма добротно. Иначе не дошли бы до нас образцы их творений. Я долгое время полагал, что остатки мощных стен, попадавшиеся на глаза в центре города, всего лишь руины довоенного Кёльна, оставленные в назидание потомкам. Оказалось, что я прав лишь наполовину. Это были остатки городских стен римского города. Меня сбивала с толку форма кирпичей, примерно тех же размеров, что приняты и сегодня. При ближайшем рассмотрении, а точнее, ощупывании кирпичи оказались прочными, аккуратно вырубленными камнями. Каменная кладка образовывала внешнюю и внутреннюю поверхность стены. Промежуток забивался осколками камней, скрепленных специальным раствором, (лены римского города, имевшего конфигурацию почти правильного квадрата с длиной стороны один километр, были разрушены не временем, а людьми. Уцелела одна, северо-западная, угловая башня. Круглая, мощная, девяти метров в диаметре, щедро инкрустированная разноцветными камнями, сегодня, на фоне современных зданий, она производит странное впечатление пришельца неведомого племени.

Удачное расположение Кёльна на пересечении древней естественной дороги, ведущей с Запада на Восток из Франции к России, с другой великой европейской дорогой — Рейном предопределило судьбу города. В средние века он становится торговым центром. Известно, что в X веке кёльнские купцы отправляли в Лондон товары на собственных судах. Кёльнская валюта считалась солидной, а принятые здесь единицы мер и весов были в ходу во многих странах. Одним из побочных явлений стремительного развития города, заключенного, как и все средневековые города, в тесные границы оборонительных укреплений, был столь интенсивный нанос культурного слоя, что, образно говоря, город хоронил и закапывал сам себя. Римская Колония Агриппы оказалась столь глубоко под землей, что ее «открытие» в 1945 году для историков было чуть ли не сенсацией. Под восстанавливаемым Кёльном неожиданно обнаружился «неизвестный» город, включающий в себя дворцы, административные здания, торговые ряды, храм… По злой иронии мозаика каменного пола одного из откопанных римских домов, прекрасно сохранившаяся, оказалась выложенной в форме значков свастики. Выставленная в качестве экспоната в Римско-Германском музее, эта мозаика повергает в смущение и испуг немалую часть его посетителей. Такова сила символов.

Долгое время после своего приезда я не мог разобраться в кажущейся путанице улиц центрального района, их направление не соответствовало направлению основных городских магистралей. Дело объясняется просто: средневековый Кёльн, столетиями сжимавший римский город каменным кольцом и оставивший радиальное расположение улиц, так и не смог сломать его строгой, прямоугольной планировки. Римский костяк города дошел без существенных изменений до наших дней.

Кёльн развивался быстро. Кривые улочки, как трещины, побежали во все концы от четко распланированного центрального района. Они соединялись поперечными переулками и образовывали столь характерную для средневековья паутину города. Кёльн принимает конфигурацию полукруга с дугою, упирающейся концами в Рейн. В 1200 году по ее длине, составившей шесть километров, была возведена городская стена — самое мощное укрепление во всей тогдашней Европе. Охваченная ею территория предоставляла убежище сорока тысячам жителей. Следовательно, Кёльн XIII века был значительно крупнее и Парижа, и Лондона! Стена выстояла семь веков и рухнула наконец не под напором врагов, а под напором самого города, который она призвана была оберегать, поскольку теперь сковывала его рост. В конце прошлого века стену снесли, а на ее месте разбили широкую улицу Ринг. Ее легко воспроизвести на плане, проведя полуокружность, центр которой расположен в середине Дойцеровского моста, а стороны упираются в Рейн. На память потомкам было оставлено четыре башни да небольшой кусок стены. Они отлично сохранились и помимо исполнения декоративной роли несут прямую службу. В одной расположился музей восточных культур, другая приютила правление Общества по охране природы. В бойницы вставлены зеркальные стекла, навешаны дубовые двери, подведена канализация, отопление, электричество. Уютно и экзотично.

Ринг отделяет старый город от позднейших пристроек. По ним, словно по кольцам на дереве, можно безошибочно определять даты. Первое кольцо — пора грюндерства, конец XIX — начало XX века; возникшие в тот период районы опоясывает кольцо, вернее, полукольцо железнодорожных путей. За ним узкое полукольцо строений, возникших в период между мировыми войнами. Далее широкая зеленая дуга парков, а за ней памятник эпохе «экономического чуда» — толстый слой районов, возникших после второй мировой войны. Все они опоясаны широкой, зеленой улицей, так и называющейся— Гюртель (пояс). А за Гюртелем — новое полукольцо, растянувшееся на десятки километров; его еще называют легкими города — это городской лес.

Пять полуокружностей. Пять эпох. Как трещины в срезе дерева, разбегаются от центра радиальные улицы. Прямые и длинные, как правило, носящие имена городов, на которые они направлены.

Таков план основной, левобережной части Кёльна. Все это нетрудно изобразить на бумаге.

Возьмите чистый лист. Проведите снизу вверх вертикаль. Это Рейн. Он так и течет здесь с юга на север. Перечеркните его посередине черточкой. Это мост. Если около него поставить цифру «688»[2], то это уже будет не просто мост, а конкретный Дойцеровский мост. В действительности эта «черточка» представляет собой стремительную, чуть изогнутую полукилометровую ленту несом около шести тысяч тонн, упирающуюся своими концами в противоположные берега. Впрочем, такой вид мост приобрел лишь в 1948 году. Во времена римского императора Константина, в 310 году, например, он был в два раза уже и опирался не на два бетонных быка, а на семнадцать опор, срубленных из мощных дубов, которыми славилась тогдашняя Галлия. Вверх и вниз по течению от Дойцеровского моста расположены еще два. Железнодорожный мост Гогенцоллернов, заложенный еще в 1855 году, несколько архаичной внешности, и мост, носящий имя Северина — одного из святых отцов римской церкви. Думаю, что мост этот — одно из самых впечатляющих сооружений сегодняшнего Кёльна. И если бы не собор, возможно, именно мост Северина сделался бы неофициальным символом города, по аналогии с Эйфелевой башней. Представьте себе стальную букву «А» высотой в пятьдесят метров, установленную на рейнском дне. Через перекладину этого «А» перекинуто стальное полотно длиной почти в семьсот, а шириной в тридцать метров, весящее восемь тысяч триста тонн. Всего же в пределах города восемь мостов. И говорят, их пропускная способность уже недостаточна. Я не могу вспомнить минуты, когда бы хоть один из них пустовал. И вместе с тем на них не видно пешеходов. Машины, машины, машины. Исключение — гогенцоллерновский мост, где рядом с четырьмя железнодорожными линиями прилепилась асфальтовая дорожка для людей. Я часто возвращался ею домой с работы, каждый раз вспоминая известную здесь гравюру средневекового Кёльна. Он вроде бы все тот же, старый Кёльн! Да нет, не тот. Поубавилось остроконечных башен, появились стеклянные этажерки высотных домов. Я останавливаюсь на середине моста и пересчитываю известные мне шпили церквей: Марии, Марии, еще раз Марии, и еще раз Марии, Урсулы, Цецилии, Куниберта, Мартина… Церквей в Кёльне много. Говорят, их столько, сколько дней в году. Не считал, но похоже на правду. Часть их восстановлена из руин, часть построена заново после второй мировой войны… Реставрация старинных церквей продолжается по сей день… Почти все они были заложены в X–XI веках, как правило на местах захоронения «великомучеников». Неоднократно перестраивающиеся, они тем не менее донесли до нас свою первоначальную романскую внешность — предвестницу готики.

Мост Гогенцоллернов нацелен прямо на собор. Справа— пузатая крыша Центрального вокзала. Слева — район островерхих домов, словно перенесенных в целости и невредимости из средневековья. Впрочем, так оно и было. Реставрируют же картины, здания. Здесь реставрировали город. И город ожил и прижился в ХХ веке, но, строго говоря, архаичность участка набережной — это своеобразные кулисы. Строители должны были пойти на компромисс, чтобы сохранить «лицо города». В основном же восстановление Кёльна шло с учетом требований современности. Так возникла широкая автомагистраль Север — Юг, которая быстро обросла зданиями сегодняшней архитектуры, к ним присоединились бетонные коробки универмагов, страховых компаний, банков, гаражей. Потом появились небоскребы. Их корпуса пока что маячат на окраинах, но число их растет, фронт обозначился, и они наступают. Ничего не поделаешь, жизнь не стоит на месте. Новое содержание требует новых форм. Небоскребы наступают, и время Манхеттена на Рейне не за горами.

Недалеко от моста, у причала, лежит старый, полузатопленный пароход «Регина». Кёльнцы — мастера на шутку. Кто-то забрался на судно, перечеркнул «Регину» и вывел: «Старый Кёльн».

Итак, я шагаю по мосту Гогенцоллернов. Сзади, на восточном берегу, — прекрасный Рейнский парк, здесь же — краснокирпичные корпуса Кёльнской ярмарки. А неподалеку от них высится тридцатиэтажная серая башня западногерманской авиакомпании «Люфтханза». Подо мной Рейн: мельтешение флагов, караваны судов. Проносятся те, что держат путь на север, по течению. Ползут те, чей курс на юг, к Швейцарии. Зарываются широкими носами, урчат и оставляют за собой длинные, похожие на усы складки маслянистой, в пестрых нефтяных разводах, воды… Рядом, по всем четырем колеям, громыхают составы.

Кёльн — один из самых напряженных железнодорожных узлов.

Кёльн — один из крупнейших аэропортов ФРГ.

Кёльн — крупнейший промышленный центр ФРГ. Здесь делают автомобили, станки, приборы, книги, парфюмерию. Здесь десятки банков, страховых обществ, фирм. Здесь крупнейшие в Западной Европе радио- и телестудии. Здесь три десятка картинных галерей (из них 29 — частных), восемь музеев, выставочный зал, салон художников, новый современный оперный театр, драматический театр, камерный…

Кёльн — крупный музыкальный центр. Кёльн — резиденция епископа. Кёльн — университетский город… Кёльн — город туристов. Их бродит по городу до двух миллионов в год!

Помимо туристов Кёльн наводнен автомобилями и… зайцами. Сказать, что автомобилей много, — значит ничего не сказать. Ни тротуаров, ни улиц для них не хватает. Начался особый вид строительства — сооружение высотных гаражей. В самом центре со времен войны осталось немало «плешин», которые используются под стоянки. Говорят, это наиболее выгодная форма использования земли. На некоторых улицах у тротуаров установлены специальные аппараты — счетчики. Опустив в такой счетчик установленную плату (до 50 пфеннигов за час), счастливчик может парковаться. Счастливчик — потому что таких стоянок крайне мало и большинство водителей вынуждены оставлять свои машины на тротуарах, рискуя оказаться оштрафованными. Риск, однако, не столь уж велик. Полицейских мало. Улиц много. Практически все они забиты автомобилями. Полицейские обходят свои «угодья», переписывают номера. Заполняют соответствующие бланки. Владельцам машин будут разосланы письма с требованием объяснения, а затем, по получении таковых, установлен размер штрафа. Все чинно, законно. Штрафы — стабильная, надежная статья в доходной части городского бюджета.

Зайцев значительно меньше, чем автомобилей, но больше, чем нужно для нормального города, имеющего зоопарк. В отличие от автомашин дохода от них городу никакого. В основном расселяются они на окраинах. Преимущественно же в городском лесу. Но не все. Наиболее предприимчивые добираются до самого центра.

Как это ни покажется странным, Кёльн очень зеленый город. Почему «странным»? Да потому, что средневековый город не мог позволить себе такой роскоши из-за тесноты, а современный — из-за дороговизны земли. Но факт остается фактом. Четверть всей городской территории — под зелеными массивами. Это городской лес, Рейнский парк, бесчисленные палисадники и почти все внутренние дворы. Удивительное дело: там, где глаз привык видеть асфальт, пестреют цветы, зеленеют газоны. Соседи соревнуются в изощренности на минимальной площади произвести максимальный цветочный эффект. Тут и карликовые березы, сосны, дубы. Тут и гигантские маргаритки, незабудки, флоксы. Тут целая наука декоративного растениеводства.

В Кёльне немало водоемов. И их заселяют дикие утки и лебеди. Чувствуют они себя здесь абсолютно непринужденно, даже, я бы сказал, развязно. Утки, например, при переходе улиц не обращают внимания на светофоры, а лебеди устраиваются спать на дорожках парков или даже на тротуарах и тем самым вносят элемент непорядка.

Зелени хватает и птицам, и зверям, и людям. Часть внутреннего паркового пояса проходит по холмам. Их склоны поросли высокими деревьями… Все они одного возраста — тридцати лет. Столько же лет и холмам. Лучше их назвать курганами, потому что это могильные холмы. Под ними погребен довоенный Кёльн. Лучше сказать, восемнадцать миллионов кубических метров руин, оставшихся от города к маю 1945 года.

В зеленом поясе города, среди парков, разбросаны стеклянные коробочки коттеджей. Это здания Кёльнского университета. Около них разбиты спортивные площадки, молодые люди играют в теннис, бадминтон, гоняют футбольный мяч. Хорошо лежать на густой, подстриженной траве и слушать пение птиц. Птиц в Кёльне много. Люди и зайцы их не трогают, а кошек практически нет! Птицам раздолье. Птицы поют. Странное это чувство: зачерствелым ухом потомственного горожанина среди привычных завываний автомобилей, скрежета трамвайных тормозов, грохота отбойных молотков вдруг открыть, услышать незатейливую трель лесной пичужки, задушевно извещающей мир о наступлении нового дня. Здесь очень много скворцов, дроздов, а вот воробьев почти нет. Этих проныр, вероятно, не устраивает поиск пропитания в лесах и садах, а помоек и мусорных свалок, где им можно было бы поживиться, в Кёльне нет. Санитарная служба здесь на высоте. К числу пернатых обитателей города следует еще отнести соколов, которые охотно гнездятся на крышах и стенах высотных зданий, и прежде всего на башнях собора.

Изгнание епископов и свобода нравов портового города не помешали Кёльну оставаться католическим центром. Церковная реформа его почти не коснулась. В предвоенные годы католики составляли семьдесят три процента населения города. Послевоенная миграция снизила этот процент до шестидесяти трех. Характерно, что церковные башни поднимались здесь из руин одновременно с заводскими трубами. В городе немало архитектурных шедевров, но, безусловно, лучший из них — собор.

Большое видится на расстоянии! Кёльн расположен в котловине, окруженной невысокими складчатыми холмами. Первое, что возникает на горизонте, когда подъезжаешь к городу, — четкая зазубрина двух башен. Небоскребы, рощи высоких заводских труб — все они как бы растворяются в общей каменной массе. И всякий раз, когда я вижу Кёльн издали, фантазия рисует мне обширное, мутное озеро, в середину которого откуда-то сверху, с неба, упали две капли. Огромные, тяжелые. Всплеснулась к небу серая влага. Всплеснулась и застыла фантастическим сцеплением брызг, которое может подарить лишь мгновенье. Может быть, в масштабах вечности так оно и есть…

Строительство собора началось 15 августа 1248 года и примерно через сотню лет было свернуто в связи с наступлением периода, который в историю Германии вошел под именем Реформации и ознаменовался полосой экономического упадка. На гравюре Антона Вёзена, сохранившей для потомков Кёльн 1531 года, вместо собора мы видим лишь его гигантский торс. На южной башне, возведенной до пятидесятиметровой высоты, — подъемный кран. Но по неуловимым штрихам гравюры можно безошибочно определить: строительство мертво!

«Не будет достроен Кёльнский собор», — восклицал Генрих Гейне в своей знаменитой поэме «Германия» еще в середине прошлого, девятнадцатого века. Поэт ошибся. Строительство ожило и было закончено 15 октября 1880 года, ровно через шестьсот тридцать два года и два месяца после своего начала. Мечта средневекового зодчего мастера Иоанна стала явью!

Как описать собор? С чего начать? Его стены и башни и излюбленное место гнездования соколов, и место произрастания самых редкостных сортов мхов и лишайников, и, разумеется, шедевр зодчества, притягивающий полчища туристов, и объект восторгов знатоков церковного строительства. Кёльнский собор поражает своим величием, монументальностью и одновременно легкостью и изяществом. Насколько я знаю, это сочетание и называется в архитектуре гениальностью. Есть музыка звуков. Есть музыка красок. Здесь — музыка линий. Ее нельзя не услышать.

Отвесной стопятидесятисемиметровой скалой взлетает западный фасад собора. Все его оформление подчинено одной идее: ввысь! Абсолютное господство вертикали. Ввысь, к небу. Именно туда должны устремляться все мысли входящего.

И когда ты попадаешь, минуя обычную стеклянную вращающуюся дверь, внутрь, то не сразу понимаешь, что стены, пол, своды потолка сделаны из камня. Грубого, тяжелого, серого камня, вынутого из скал Семигорья, что под Бонном. Очень трудно стряхнуть ощущение, что все это плод воображения или игра светотеней. Что стоит лишь хорошенько сосредоточиться, и все это хитросплетение плоскостей расползается клочьями тумана. Но холоден и крепок камень струящихся вверх сорокачетырехметровых колонн. Сквозь великолепные витражи вливается дневной свет, превращаясь в потоки раскрашенного воздуха, в которых колеблются невесомые фигуры людей.

Для людей верующих собор не только шедевр архитектуры. Здесь регулярно проводятся богослужения.

За высоким алтарем возвышается золотой, щедро украшенный драгоценными камнями саркофаг с мощами трех восточных королей, или волхвов: Каспара, Мельхиора и Бальтазара — тех самых, которых, согласно христианскому мифу, вспыхнувшая звезда привела XX веков назад в иудейский город Вефлеем, в коровник, к яслям с сеном, в которых лежал новорожденный младенец. Согласно легенде, мощи эти доставил в Кёльн в 1164 году Рейнальд фон Дассель — епископ, он же канцлер императора Барбароссы из Милана, куда они в свое время были привезены крестоносцами… Короны этих королей наряду с одиннадцатью языками пламени, символизирующими костры, на которых якобы нашли мученическую смерть одиннадцать тысяч юных христианок, и изображены на гербе города.

Огромный основной зал собора окружен множеством часовен. В одной из них находится древнейшее из известных скульптурных изображений распятия. В другой захоронен основатель собора епископ Конрад фон Хохштаден.

Путеводитель рекомендует посетить кладовую собора. Она расположена в северной части здания. Массивный полог из кожи прикрывает более надежные стальные двери. Кладовая относительно невелика. На застекленных стендах — литургические принадлежности, старинные книги, поделки из драгоценных металлов и слоновой кости…[3]

Тот же путеводитель рекомендует «при хорошей погоде» подняться на одну из башен. Я принял совет. И вскоре понял, что поступил легкомысленно. Строители не предусмотрели лифта, а преодолеть пятьсот девять ступенек винтовой лестницы — задача не из легких. Разойтись на этом каменном штопоре людям нормальной комплекции невозможно. На одном из пятисот девяти поворотов я был настигнут колонной молодых людей. Мой темп восхождения их явно не устраивал. Поднялся ропот, шуточки, советы… Сердце мое бешено колотилось, по спине текли ручьи пота. С каждым шагом силы мои ослабевали, и, когда мне ничего больше не оставалось сделать, как сесть на ступеньку, впереди забрезжил дневной свет. Подталкиваемый молодым поколением, я перешагнул порог открытой площадки и распростерся на скамейке. В глазах плавали круги. Кругов оказалось девять. Я проморгался. Круги не исчезали, а лишь приняли форму колоколов. Я лежал прямо под ними. Отдышавшись, я поднялся и подошел к табличке со сравнительными данными. Самым мощным из колокольной компании оказался «Петер» — двадцать четыре тысячи килограммов, он же самым молодым — год рождения 1923. Далее шли: средневековые «Претиоза» — свыше одиннадцати тысяч килограммов и «Специоза» — шесть тысяч килограммов.

На площадку влилась группа организованных туристов с гидом, который тут же дал пояснения. Оказалось, что «Петер» — самый большой из действующих колоколов во всем мире. «Претиоза» (изысканная — по-немецки колокол женского рода) обладает таким изумительным тоном, каким лишь способен обладать колокол. Ко времени отливки — 1448 год — «Претиоза» была самым большим колоколом в Западной Европе. Чтобы ее раскачать, требовалась сила двенадцати мужчин. С 1908 года их заменило электричество. «Специоза» (прекрасная) знаменита особым тембром звучания. А вот с колоколом имени «Трех королей» вышла загвоздка. Начиная с 1418 года он много раз побывал на переплавке. Последний раз в 1880 году. Однако особую славу соборной колокольне принесли не размеры колоколов, а специфика их звучания. «Аккорд их, — закончил свою речь гид, — уникален и неповторим».

Рассказ о колоколах вселил в меня бодрость, и я, шутя преодолев полторы сотни ступеней железной лестницы, очутился на обзорной галерее, расположенной на высоте сотни метров над мостовой (точно: 97,25 метра). Над нами высился венчающий башню ажурный конус, на вершину которого вела наружная лестница, так сказать, для служебного пользования. Простых посетителей туда уже не допускали. И отсюда Кёльн был виден как на ладони. Я смотрю на северо-восток: это положенная на бок консервная банка — центральный железнодорожный вокзал, путаница расползающихся путей, кусок Рейна, стопятидесятидвухметровый небоскреб, цепочка канатной дороги через Рейн, а на горизонте нагромождение и переплетение труб — концерн «Байер». Правее: крутая крыша собора, спины стальных арок моста Гогенцоллернов, игрушечные поезда, кирпичный массив Кёльнской торговой выставки, серая коробка — небоскреб «Люфтханзы». Еще правее, на юго-востоке, стеклянные кубики Римско-Германского музея, лабиринт старого района. Миниатюрная башенка ратуши. Конусообразные башни Святого Мартина, серая лента Рейна, а над ней зеленая лента Дойцеровского моста, А-образная опора моста Северина, еще один мост и еще один мост, и на горизонте зеленый массив Семигорья.

На юге: хрустальное ущелье Хойештрассе — самой знаменитой торговой улицы города, параллелепипед старинного концертного дома «Гюрцениха», шпили церквей.

На западе: прямо под ногами крохотная площадь, пунктир римской городской стены, римская круглая башня, струна дороги на Аахен, теряющаяся в зеленых полях.

Еще правее: предвокзальная площадь, золотая корона церкви Урсулы, зеленое полотно Ринга, лесной массив, а за ним дымы и трубы предместья.

На северо-западе: усеченная пирамида оперного театра, аккуратная площадь Нового рынка, скопище домов, зеленая полоса леса и дымы, дымы предприятий.

И наконец, на севере: кружевной конус соседней северной башни — 157,38 метра от мостовой.

Нарисовать панораму Кёльна несложно. Труднее ее оживить. Поэтому мне и хочется начать с самых оживленных учреждений города. Таковыми здесь являются пивные. Называются они по-разному: столовые, закусочные, рестораны, буфеты, бары, чаще всего никак не называются[4]. Просто значится на вывеске: «На уголке», или «…Почему бы нет…», или «На минутку». Наибольшей популярностью пользуются заведения, обладающие собственной пивоварней. Не пустуют, однако, и остальные. Внутренность этих кабачков, или локалей, довольно однообразна. Стойка с набором образцов спиртного и кранами от пивных емкостей, простые деревянные столы, отполированные локтями посетителей, такие же отполированные стулья и скамейки. Столы предпочтительнее длинные, поскольку особенно хорошо пьется, если чувствуешь локти соседей или их плечи, когда покачиваешься в такт общей песне. Посетители таких заведений, как правило, давным-давно знакомы друг с другом, взаимно осведомлены о делах и встречаются здесь ежедневно. Именно в этих пивнушках и происходит основное общение населения данного дома или квартала. Здесь обсуждаются и мимолетные проблемы дня, и вечные философские проблемы бытия. Безусловно, пивные играют особую роль в жизни бундеснемцев, являясь продолжением улицы, дома, производства, лучше сказать, совмещая в себе эти категории. Нет ничего удивительного, что из всех потребляемых в ФРГ напитков пиво — вне конкуренции. В среднем в год на каждого жителя приходится: пива — 147 литров, кофе — 143, молока — 94, чая — 32, а шампанского — всего три литра.

Пиво в кёльнских кабачках разносится кельнерами не в кружках, а в узких, длинных стеклянных стаканах, так называемых «штангах», а самих кельнеров принято называть «Кёбсами» (в переводе с кёльнского диалекта «Кёбс» значит «Якоб», «Яков», здесь лучше «Яшка»). Для поддержания духа романтики, от которого в немалой степени зависит и доход пивной, «Яшки» и поныне носят средневековые одеяния своего цеха: наглухо застегнутую вязаную кофту, длинный передник и большую кожаную сумку на животе, именуемую на жаргоне «кошкой». Меню в этих заведениях включает блюда, наименования которых не поддаются расшифровке. Еще в большей степени это относится к винам. По каким-то одному лишь хозяину известным законам стоимость и качество вина теряют связь. Восстановить ее здесь помогает лишь личный опыт, то есть регулярное посещение данного заведения, ибо в соседнем уже другая система ценностей. Следует еще добавить, что докали работают до глубокой ночи, не пустуют и днем и что женщины абсолютно равноправные их посетители.

Но кёльнской душе иногда становится тесно в помещении. Она жаждет простора улиц и площадей. И действительно, она выплескивается на них. Правда, не столь часто. В период карнавала. Говорят, что карнавал — наследие Рима. Может быть, и так. Действительно, дальше Рейна этот своеобразный праздник не распространился. Но, с другой стороны, нет его и к югу от Рейна. Скорее всего для него оказалась благоприятной почва рейнских виноградников. И это языческое мероприятие так глубоко пустило здесь корни, что их не смогли вырвать ни церковь, ни прусские чиновники, ни нацистский период, ни само время. Карнавал приурочивают к масленице — великому обжорству — перед большим постом, имеющим место (в наше время чисто абстрактное) в феврале. В отличие от других стран, где живы традиции карнавала, карнавал в Рейнской области очень рано приобрел политическую окраску и превратился в своеобразную арену сражений политических партий, что абсолютно не свойственно, например, знаменитым карнавалам Бразилии. Хотя последние гораздо красочнее, мощнее, массовее, грандиознее рейнских. Рейнский карнавал напоминает мне коллективного средневекового придворного шута. Его дурачества таят глубокий смысл, зачастую понятный лишь посвященным.

Согласно установившейся традиции, подготовка данного мероприятия начинается одиннадцатого числа одиннадцатого месяца. В этот день заинтересованные лица на специальных заседаниях учреждают разнообразные комитеты, комиссии, подкомиссии. Комиссии принимают идеи, проекты, вырабатывают программы, выдумывают костюмы, тексты и т. д. и т. п. Стихийное творчество и импровизация средневековых шутов, скоморохов ныне заменены трудом художников, поэтов, композиторов, при этом места исполнителей заняли господа во фраках и дамы в норках. Жалкую картонную и тряпичную мишуру ряженых сменили дорогостоящие костюмы, а бубенцы и побрякушки уступили место специально выдуманным орденам и медалям, далеко превосходящим по импозантности, да и по стоимости настоящие ордена и медали. Ошибочно думать, что все эти дурачества — привилегия богемствующей молодежи. Отнюдь! Для многих государственных деятелей и дипломатов трибуна карнавального банкета — крупный шанс быть замеченным и оцененным. Ведь в зале сидят те, кто создает политическую кухню. А хорошая кухня требует массы специй, соусов, пряностей, приправ. Вот и идет борьба за места в комитетах, в комиссиях. Вот и готовятся остроумные двусмысленные речи. Заказываются куплеты и песни. Средств не жалеют.

Чем ближе к «розовому понедельнику» — дню шествий, тем чаще банкеты, заседания, собрания. Город охватывает какое-то лихорадочное возбуждение. На улицах появляются ряженые. Сначала дети, а потом и взрослые. Гремят взрывы петард, шутих. Все чаще доносятся обрывки музыки и песен. Город в ожидании.

Сегодня предпраздничная пятница. Формально — обычный рабочий день. Я прихожу на работу вовремя, но до кабинета добраться не удается. В коридоре, на столе, украшенном цветами, установлена бочка пива, рядом горки бутербродов. Какие-то несерьезные рисунки развешаны по стенкам. Кто-то возится с магнитофоном. Дамы бюро вырядились в нелепые маскарадные костюмы, не сразу определишь, кто есть кто. Наиболее решительная подскакивает ко мне. Чи-чик, и мой нарядный галстук отрезан. Кругом сдержанный смех, переходящий в хохот. Нелепо же в таком виде протестовать, изображать неудовольствие или даже давать какие бы то ни было указания. Грянула музыка. Сотрудницы потянули сотрудников танцевать… Подобная обстановка во всех учреждениях всей Рейнской области, включая Бонн со всеми его правительственными ведомствами…

На вечер мы приглашены в «Гюрцених». Это старинный, построенный в глубоком средневековье дом, разумеется, реставрированный и в настоящее время выполняет роль помещения для приемов. По существу это каменная коробка с несколькими залами. Сегодня «Гюрцених» забит до предела. Гремят оркестры, но практически танцевать нельзя: настолько густа толпа. Люди сидят на ступеньках лестниц, на подоконниках, на полу. Каких только костюмов нет. Чем нелепее, тем больше успех. Есть очень дорогие, полностью воспроизводящие костюмы всех эпох и народов, начиная от Адама и Евы и кончая скафандрами космонавтов. Никто ни на кого не обращает ни малейшего внимания. Человек приобрел билет и за этот билет хочет получить удовольствие. Веселье длится около недели. Карнавал оканчивается в понедельник грандиозным шествием.

Шествие можно созерцать по пути его следования чуть ли не в любой точке города — так извилист его путь. Но особое скопление публики — в центре. Здесь же расположено большинство трибун. Шествие разворачивается по строго определенному плану и является по существу многосерийным представлением. Например, на темы: «Кёльну 2000 лет». Действия: «Наши предки», «Мы — римляне», «Мы — германцы», «Бой народов»… Тема шествия 1975 года — «Новорожденный миллионер» — посвящена превращению Кёльна в город с миллионом жителей. Действие разыгрывается при помощи костюмов, карикатурных изображений и пояснительных плакатов. Спектакль доставляет удовольствие и зрителям, и артистам. Последние, к вящему удовольствию первых, щедро разбрасывают конфеты, шоколад, печенье, цветы. В газетах сообщается заранее, сколько тонн карамели приобрел карнавальный комитет. Особое раздолье — детворе. Они запасаются большими пластиковыми мешками и, разумеется, оказываются самыми удачливыми из зрителей. Проходит час, другой, третий, а шествию нет конца. Новые оркестры, новые всадники, новые выдумки. Зрители подхватывают знакомые мелодии, и весь город представляет собой разноголосый, не особенно складный, но очень воодушевленный хор. И так длится до сумерек. А потом вся эта разогретая, раззадоренная масса заполняет рестораны, кафе, пивнушки и снова выливается на улицы в поисках приложения энергии. И до рассвета будут раздаваться вопли, гоготанье, вспышки песен, музыки… Утро застанет город совершенно растерзанным. Груды бутылок, оберток, раздавленных конфет, тряпок, цветов, вырванных «с мясом» частей туалета. Непривычен вид магазинов с заколоченными витринами. Город в похмелье.

Но вот появляются группы людей в ярко-оранжевых костюмах. Нет, это не ряженые. Это мусорщики, санитары города, кстати говоря, почти полностью укомплектованные из иностранных рабочих. За ними следуют специальные машины, в которых, как в бездонных бочках, исчезают следы вчерашнего гульбища.

Разумеется, чем больше город, тем больше находится меценатов, тем помпезнее празднество. Шествия в маленьких городках не такие грандиозные, но зато они задушевнее, что ли…

…Внимание, внимание! Работают все радиостанции города Брюль (в городе всего пять-шесть тысяч жителей и, разумеется, никаких радиостанций нет)… Мы сердечно приветствуем многочисленные иностранные делегации: турецкую, югославскую, итальянскую, испанскую (имеются в виду иностранные рабочие)… Посылаем привет участникам карнавала города Кёльна, что возле Брюля…

Тематика шествий здесь посвящена местным проблемам. Поскромнее наряды, поменьше оркестров… Но та же атмосфера бесшабашья, потому что веселые люди есть, очевидно, во всех городах. И в конце концов дело не в том, из чего сделан твой колпак — из шелка или из бумаги. И неважно, где плясать, важно — с кем.

Названия старых площадей Кёльна выдают его торговое прошлое. Есть здесь и Старый рынок, и Новый рынок, и Сенной рынок. Словно потухшие вулканы, они нет-нет да оживают (кажется, раз в месяц) и действительно превращаются в рынки, лучше сказать, в базары, еще лучше, в барахолки.

На сколоченных лотках, на земле, на полках переносных дощатых палаток выставляются, наваливаются товары. Чего здесь не встретишь! Допотопные журналы, фотографии чьих-то предков, конская сбруя, подковы, колеса, солдатское обмундирование, оружие всех времен и народов, в том числе идеологическое оружие «третьего райха» — литература нацистского периода. «Майн Кампф», например. На этом товаре делается неплохой бизнес. Тут же можно приобрести красочные портреты авторов или их сподвижников. Рядом со взрослыми — дети. Рядом — в данном случае самостоятельно. Торгуют книжками, игрушками, гардеробом — школа!

Базар как базар. Только нет здесь того азарта, что царит на торжищах восточных городов, торговля довольно вялая, да и товар слишком уж барахлист.

Помимо таких ежемесячных толкучек существуют и постоянные передвижные базары, в основном продуктовые. Фрукты, овощи, рыба, мясо, цветы. Всегда свежие, аппетитные, красочные, чего уже никак не скажешь о юморе их владельцев.

— Ай, угорь! Какой угорь! Эх, тридцать… двадцать… десять за четыре отдаю!

— Что, большой? Большой не маленький, верно, мадам?

Фрукты, овощи — круглый год. Цветы — круглый год. И какие цветы! Где и как их разводят — не знаю. Сирень — пожалуйста! Тюльпаны, гвоздики — навалом! Орхидеи? Пожалуйста. Всего пожалуйста, только платите. Рынок как рынок. Только кажется, весь мир положил на его прилавки дары садов, полей, огородов и плантаций: апельсины, бананы, ананасы. А рядом с ними продукция западногерманских огородов: капуста, репа, картошка. Но далеко ценам заморских товаров до цен этой продукции!

Очень дорог в ФРГ труд. А следовательно, дороги и машины, и оборудование, за которые необходимо расплачиваться своими товарами и сырьем развивающимся странам.

Но что рынки — забавная достопримечательность. Не более. Тортовая кухня варится не здесь. Если вы попадаете в Кёльн, не миновать вам двух коротеньких улиц; Хойештраесе и Шильдергассе. Находятся они в самом центре старого района, ведут свое начало от римлян, поэтому и расположены под прямым углом одна к другой. И габариты их несовременные. Двум грузовикам не разъехаться. Впрочем, им и не надо разъезжаться. Для транспорта эти улицы закрыты. Они целиком отданы в распоряжение покупателя. Здесь нет двух похожих друг на друга домов. Не то что домов, даже окон, то есть витрин, а в витринах товаров. С первых же шагов вы ослеплены, сломлены, парализованы. Вы в окружении. Вы в плену.

Тут же, посередине улицы, лохматые молодые люди разложили образцы своего искусства, сюрреалистические картины, железные цепочки, браслеты… Нищие с протянутыми шляпами и кружками, бродячие музыканты. Все клянчат, просят, требуют денег. Только деньги представляют здесь вас. Это для них великолепие витрин, кривлянья музицирующих хиппи, крики зазывал. Только наличие денег дает вам возможность общаться с этими заманчивыми, дорогими, необходимыми товарами, в чьих глазах вы сами — обыкновенный товар, и тем более ценный, чем выше ваша способность обмениваться. Никого не интересует, каким путем попали в ваши карманы пестрые всесильные бумажки. Точно так же, как и вас не должна интересовать история товаров. Это и есть «свободный товарный рынок», его блестящая, ослепительная поверхность. Наглое отношение товаров к товарам, за которыми стоят люди, классы, партии.

Среди возбужденной толпы вьются какие-то молодые люди. Суют в руки листовки, газеты, призывы. В листовках громкие слова. Слова призывают… К чему? Да ко всему на свете! К гражданской войне, к немедленной мировой революции, к бережливому отношению к окружающей среде, к реформе школы, к разрешению абортов. Люди проходят мимо. Люди глядят на витрины. Люди желают найти свое отражение в товаре. Люди измеряют себя товарами. Не так-то просто, молодые люди, вызвать гражданскую войну, тем более совершить мировую революцию. Притягательны эти коротышки-улицы днем. Красивы вечером. Разошлись функционеры, поредела толпа. Из озабоченной, спешащей она стала медлительной, фланирующей, полной достоинства и одновременно любопытства. Темноту рассекают безмолвные, но все равно кричащие, красноречивые призывы световых реклам и названий фирм. Пестрое море света. Сотни наименований. Но выше всех, но сильнее всех и увереннее всех светятся имена — «Карштадт», «Херти», «Кауфхоф», «С и Л» — гигантских торговых монополий, известных не только в любом городе Западной Германии, но и далеко за ее пределами.

Любопытно бродить по центру Кёльна, любоваться памятниками старины, заглядывать в магазины, рассматривать разложенные на прилавках киосков пестрые обложки десятков издающихся здесь журналов… Но город не только музей и рынок. Он еще и место проживающих здесь более миллиона граждан.

Давайте покинем торговую сердцевину и пройдемся по ничем не примечательным кварталам. Хотя бы по тем, что примыкают к Люксембургштрассе. В этом районе я когда-то жил, и мне здесь легко ориентироваться. Название улицы связано не с именем выдающейся германской революционерки Розы Люксембург, а с наименованием соседнего карликового государства — партнера по Общеевропейскому рынку и военному блоку.

Это один из лучших районов Кёльна. Он расположен в южной части города, граничащей с относительно большим зеленым массивом, носящим название Городского леса. Дома, составляющие кварталы района (как, впрочем, и всех остальных), почти сплошь новые, то есть послевоенной постройки. В большинстве своем пяти-шестиэтажные, довольно однообразной внешности, сохраняющие тем не менее свою индивидуальность. В каких-то мелочах строители не повторяют себя. Сохранению индивидуальности способствуют также тщательнейшим образом обработанные палисадники, дворики, а также превращенные в цветники подоконники и балконы. Это не значит, что в Кёльне нет высотных зданий. Есть. И довольно много. Одно из них, на берегу Рейна, считается даже самым высоким в Западной Германии. Имеется небоскреб и на Люксембургштрассе. Я лишь хочу сказать, что пока превалируют пяти-шестиэтажные постройки. А на наиболее тихих и озелененных улицах даже одно-двухэтажные особняки — мечта любого кёльнца. Что ж, их легко понять. Убыстряющиеся день ото дня темпы жизни, возрастающая концентрация производства, увеличивающийся поток информации — все это заставляет людей искать отдыха в узком кругу семьи, в уединении, в замкнутости. Но это уже другая тема.

Если хотите, заглянем на минутку в мою бывшую квартиру. Дом, в котором я жил, принадлежит к разряду средних. Его квартиры рассчитаны не на богачей, но и не на бедняков. В нем нет подземного гаража, бассейна для плавания, финской бани, гимнастического зала, помещения со стиральными машинами, комнаты для приема гостей. Как и большинство кёльнских домов, он не газифицирован (пища приготовляется на электроплите). Перед домом — небольшая площадка для стоянки автомашины, пользование которой обходится в сорок марок в месяц.

Я живу, по-нашему, на третьем, по-местному — на втором этаже.

Первые этажи, а иногда и вторые здесь не номеруют. Пожалуйста, входите. Маленькая прихожая, коридор оканчивается дверью в совмещенный санузел. Справа — крошечная кладовка, слева — дверь в спальню, комнату площадью около десяти квадратных метров. Ее окно выходит на внутренний двор, заросший кустарником и деревьями. Видны грядки цветов и проволочные заборы, разделяющие его на отдельные участки. Площадь второй комнаты, если угодно — гостиной, около двадцати метров. Из нее двери в кухню и на балкон. Вот и вся квартира. Ее аренда обходилась мне в четыреста пятьдесят марок, а с учетом оплаты некоторых коммунальных услуг и оплаты за пользование мебелью — шестьсот. Если прибавить стоимость электроэнергии и другие, связанные с содержанием квартиры затраты, то все семьсот. Как раз половина заработной платы квалифицированного рабочего или среднего служащего.

Разумеется, величина квартплаты зависит от многих причин: состояния дома, его местонахождения и т. д. Наш район считается хорошим. В промышленных зонах квартиры, безусловно, дешевле, но в окнах будут маячить не деревья, а фабричные трубы.

Таков в общих чертах Кёльн, один из самых крупных и старых городов страны. Он еще не собирается сдавать своих позиций, но, объективно говоря, и не очень их укрепляет. Тенденция к сокращению населения проявляется все настойчивее. Происходит это в основном в связи с ростом значения новых и сверхновых городов, возникающих на наших глазах. Очевидно, им и принадлежит будущее.

Один из них — совсем рядом.