Геометрия и "Марсельеза"

Соль-мстительница

Среди песен, сочиненных во времена Великой французской революции, есть одна совершенно необычайная. Она посвящена химическому веществу. Это… «Гимн селитре». Той самой селитре, из которой на три четверти состоит порох. А без пороха республиканцам нечего было и думать о защите революционных завоеваний от коалиции монархических государств в тот страшный период, когда тирания шла спасать тиранию и жизнь республики висела на волоске. Не было у нее ни пушек, ни ружей, ни амуниции: арсеналы оказались пустыми…

Из всех несчастий, обрушившихся тогда на молодую республику, самым ужасным Гаспар Монж в своей книге, посвященной искусству изготовления пушек, назвал именно недостаток пороха. Как изготовить его без индийской селитры? Где добыть столь необходимые семнадцать миллионов фунтов этого белого кристаллического порошка, чтобы снабдить армию порохом?..

Комитет общественного спасения, не видя иного выхода из положения, обратился к ученым, ставшим на сторону революции. Якобинец Монж от их имени категорически заверил: «Мы добудем селитру из отечественной почвы! Пусть нам дадут землю, содержащую селитру, и мы через три дня зарядим пушки!»

Бюрократы из порохового ведомства скептически смеялись. Но Монж и его друзья-ученые Бертолле, Шапталь и другие не шутили. Они разослали по стране специальную инструкцию. В ней всем гражданам предлагалось промывать землю, извлеченную из конюшен, овчарен и погребов. Трех баков с обыкновенными кранами было достаточно, как говорилось в ней, для того, чтобы создать мастерскую по производству селитры. Этим нехитрым делом вскоре овладела вся Франция. И на некоторых домах рядом со списками жильцов появились надписи вроде такой, например: «На гибель тиранам живущие в этом доме сдали полагающуюся порцию селитры».

«Двух сильных, способных и привычных к труду канониров» по призыву ученых прислал каждый округ на «революционные курсы». Восемьсот человек слушали лекции знаменитых химиков и математиков и усердно выполняли после лекций практические работы: производство пороха требовало большого количества специалистов.

И пришел этот знаменательный день, когда маститые профессора и академики и их молодые ученики принесли селитру» добытую ими, и порох, изготовленный их руками. «Процессия»— как отмечалось в «Монитере», — была столь же блестящей» сколь и многолюдной». Под гром военных оркестров двигалась процессия слушателей «революционных курсов», торжественно несущих в дар Конвенту рафинированную ими селитру. Вместе с ними несли свою селитру сорок восемь парижских секций — каждая в своем «революционном» оформлении: на львиной шкуре или в виде пирамиды» украшенной национальными цветами» венками или гирляндами…

Демонстранты зарядили пушку, ими же отлитую под руководством Монжа, и произвели выстрел в Тюильрийском саду. Это был праздник селитры, солимстительницы, как тогда ее называли. И не случайно ей пели гимны: республиканская армия отныне была обеспечена порохом.

Призыв Конвента «всем и каждому промывать землю своих погребов, конюшен, овчарен и коровников, амбаров, а также разрушенных строений» возымел свое действие. «Взгляните на наших неутомимых парижских братьев, — писалось в одном из циркуляров, — сдающих каждую декаду 50–60 тыс. фунтов селитры. Полюбуйтесь двумя истинно революционными мастерскими этой Коммуны, одна из которых рафинирует ежедневно 20 тыс. этой драгоценной соли, в то время как другая превращает ее в порох. Знайте, что в них выработано вдвое больше селитры и пороха, чем вырабатывалось на всей территории Франции в царствование ненавистных деспотов.

Знайте же, что скоро они будут вырабатывать 50 тыс. фунтов в день. Ускорьте же друзья и братья, ускорьте всевозможными способами эксплуатацию селитряных залежей вашего округа.

А вы, народные общества, надежная опора Свободы и Равенства, вы, которые, как весталки, храните священный огонь патриотизма, разожгите пламя его в сердцах наших сограждан, наэлектризуйте их!»

В результате Шапталь докладывал, что за одиннадцать месяцев было изготовлено двадцать два миллиона фунтов селитры и шесть миллионов фунтов пороха — «результат изумительный, которому потомство поверит с трудом».

Не без труда поверит потомство и в другое чудо, к которому Монж имеет столь же прямое отношение, как и к чуду с селитрой. Речь идет о производстве оружия. С ним было крайне плохо: в арсенале Парижа насчитывалось лишь шесть тысяч старых, неисправных ружей. Монж наладил массовое производство оружия в необычайно короткий срок. Всюду появились военные мастерские и кузницы. Только в Париже их было триста, располагались они в монастырях, церквах, домах эмигрировавших аристократов. Рабочие с огромным энтузиазмом ковали в них «молнии для тиранов». Вот что вспоминает один из свидетелей того подъема:

«Работа идет под звуки патриотических песен. В моменты отдыха оратор поднимается на станок и читает восхищенной аудитории прокламации Комитета общественного спасения и знаменитые речи, произнесенные в Конвенте или Якобинском клубе. Вечером рабочие переносят это оживление в церковь или театр, служащие местом собрания их патриотического общества. Революционная экзальтация была так же велика в департаментах, как и в Париже».

Эту «экзальтацию», эту «электризацию» поддерживали народом же сочиненные песни. Тогда в среднем появлялись две новые песни в день. Издавались даже сборники — «Санкюлотские музы». Энтузиасты предлагали «присоединить наши песни к нашим пушкам: первые будут для хижин, вторые — для дворцов».

Особенно часто исполнялись наряду с «Марсельезой» песни «Пробуждение патриотов», «Дерево свободы», «Поверженный деспотизм» и… «Хорал тысячи кузнецов с оружейной мануфактуры». Под эти песни голодные и оборванные, но свободные граждане Парижа переплавляли колокола на пушки, сдирали железо с крыш, разрушали ограды, чтобы больше было ружей, картечи, пуль.

«К оружью, граждане!» — пели за работой кузнецы и литейщики. Эти же слова из «Марсельезы» напевал и Монж, спеша от одной литейни к другой.

Сердцем, душой всей этой огромной фабрики оружия был он. Это его идея — превратить церкви, цитадели мракобесия, в мастерские по изготовлению пушек. По его предложению стволы орудий рассверливали и на баржах, стоящих на Сене. Это Монж заменил формовку в земле на формовку в песке, рационализировал сверловку и обточку стволов, чем значительно ускорил и упростил производство орудий.

Визг сверл и грохот молотов слышались всюду, пламя горнов полыхало в садах и на площадях Парижа. И всюду можно было видеть организатора этой титанической работы — Монжа, его высокую мускулистую фигуру, его выразительные руки, непрестанно жестикулирующие, его лицо, озаренное пламенем. Оно не только отражало пламя горнов, раздутых им повсеместно, но и светилось своим внутренним огнем: вдохновением творца и подвижника — это лицо простолюдина, который похож был в творческом взлете то ли на Прометея, давшего людям огонь, то ли на черта, колдующего у котла с грешниками — аристократами, тиранами и интервентами, осмелившимися посягнуть на свободу.

Этот черт Монж… Ему чертовски повезло, что он был именно таким и что досталось ему такое героическое время. Ведь в разное время по-разному используется научный гений. Великий предшественник Монжа геометр и философ Декарт на склоне лет своих жил при дворе шведской королевы Христины. Ученый писал стихи для придворного балета и, говорят, был счастлив, что его хоть не заставляли танцевать в этом балете.

«Вы философ, и я философ», — писал Фридрих П, приглашая к себе Вольтера, который к тому времени уже успел за свои философствования дважды посидеть в Бастилии по приказу короля французского. Прусский же владыка рассчитывал приручить вольнодумца и тем самым утереть нос своему парижскому коллеге. Были, конечно, и практические соображения: Фридрих надеялся заставить мыслителя править свои стишки.

По-настоящему счастливыми в своем творчестве были немногие ученые, и к их числу, несомненно, относился Монж, в разносторонних талантах, в напряженном труде которого так нуждалась революционная Франция.

Он почти не отдыхал и выполнял работу, превосходящую всякое воображение. Монж доминировал над всеми своими коллегами благодаря особому энтузиазму и живости характера. Да и сам он писал в то время: «Моя работа такова, какой она не была перед женитьбой: ложился часто заполночь и часто не было и четырех часов, когда я вставал».

Однажды ранним утром жена Монжа к обычному для него куску хлеба добавила ему в дорогу и кусок сыра. Он рассердился.

«Право же, — сказал он, — ты ввязываешь меня в скверную историю. Ведь я же рассказывал, как на прошлой неделе проявил некоторое чревоугодие, и мне пришлось с горечью услышать, как депутат Ниу с загадочным видом говорил окружающим: Монж начинает роскошествовать: смотрите, он ест редиску!»

Пуританские нравы времен якобинской диктатуры, пример Робеспьера, носившего один-единственный голубой костюм, в котором он впоследствии и погиб, были близки и понятны Монжу, члену якобинского клуба, избравшего его своим вице-председателем… за две недели до термидорианского контрреволюционного переворота.

Возглавляя все оборонное производство в стране, Монж ничего не прибавил к своему имущественному состоянию. Жил он настолько непритязательно и бедно, что однажды после многочасового рабочего дня почувствовал упадок сил и уже не способен был трудиться. Бертолле прописал ему ванну, но в доме не оказалось даже дров, чтобы согреть воду.

В этот период организаторский талант Монжа, его разносторонние познания и самоотверженность в служении родине раскрылись с необычайной силой. Его услуги революционной Франции неоценимы. И сравнить его вклад не с чем. Разве что со вкладом Архимеда в оборону родных ему Сиракуз.

Было ли это научным творчеством? Да, было. В сентябре 1793 года Монж совместно с Бертолле и Вандермондом пишут наставление по выделке стали. Почему простым, казалось бы, производственным вопросом занимались по ночам три академика? Да потому, что крайне плохо с этим делом обстояло во Франции еще при короле: сталь ввозили, сами ее производить не могли. А сталь английская, шведская или русская, лучшая в то время, для революционной Франции, окруженной врагами, была недоступна. Этот их совместный труд был образцом приложения последних достижений науки к решению насущных проблем производства.

Тогда же геометр пишет весьма объемистый труд о литье пушек, представляющий собой синтез теоретической мысли и огромного практического опыта, накопленного Монжем в области металлургии, металловедения, машиностроения.

Своеобразие этого произведения, как и других капитальных работ Монжа, в том, что нигде не видим мы ученого узким специалистом, «технарем», как выражаются сейчас. Всякий раз автор книги предстает перед читателем как гражданин с ясной общественной позицией, как борец.

«Искусство лить пушки», «сочинение г-на Монжа, изданное по высочайшему повелению во граде св. Петра в 1804 г.», начинается с «исторического объяснения обстоятельств, которые подали повод к составлению сего сочинения». Так что же пишет автор?

«Предоставленная своим собственным силам перед лицом объединенных морских флотов Англии, Голландии, Испании, России и Неаполя, республика не имела достаточного числа кораблей, чтобы бороться про-

тив такого множества врагов. Ей не хватало 6 тысяч чугунных орудий», — читаем мы в этой книге.

В другом документе Монжа звучит уже клич: «Нам недостает стали, той самой стали, которая должна служить для выделки оружия, необходимого каждому гражданину, чтобы наконец завершить борьбу за свободу против рабства».

И это в характере Монжа. Не только технологию работ, но и чувства республиканца, защитника родины он стремился передать своим читателям. И безусловно преуспевал в этом благородном деле. Порой он может показаться слишком патетичным в своих высказываниях, но такова его натура. Да и что такое увлечение, страсть, порыв, как не пустые слова, если они не продиктованы внутренним пафосом, естественным для воодушевленного человека, пафосом самоотверженной борьбы! Все, что выходило за рамки этой борьбы за свободу, представлялось тогда Монжу суетным и ничтожным.

Узнав, что на Бертолле и Монжа подан донос как на сторонников «максимума» (ограничение права собственности, твердые цены на зерно и другие продукты, «война скупщикам» и т. п.), жена математика немедленно побежала к химику, чтобы предупредить о надвигающейся беде. Бертолле спокойно сидел под сенью каштана: он уже знал о доносе и успокоил женщину тем, что преследовать их начнут, как он считает, лишь через восемь дней. «А тогда?» — спросила она. «А тогда, — ответил химик, — нас арестуют, будут судить, осудят и потом уж поведут под гильотину».

Монж вернулся поздно вечером. И когда жена рассказала ему о страшных словах Бертолле, он ответил: «По правде говоря, я ничего такого не слыхал. Я знаю только то, что мои литейни работают превосходно!»

Спокойствие геометра не было напускным. Его вполне объясняют показания одного из арестованных в то время. Он заявил, что Гаспар Монж своими познаниями способствовал организации экстренного производства оружия — до тысячи ружей в день — в одном только Париже. Монж знал всю технологию этого производства, и если бы военная секция Комитета общественного спасения лишилась его, замедление в этом процессе сразу же проявило бы себя.

В насыщенной и тревожной жизни ученого этот период был, пожалуй, самым счастливым. Дни, когда все говорили друг другу «ты», когда повсюду слышался перезвон не колоколов, а молотов, когда зажженные Монжем факелы горнов пылали даже в Люксембургском саду, а с фронта приходили победные вести.