Геометрия и "Марсельеза"

Никогда не говори «никогда»

Наконец-то Париж, наконец-то родной дом… Наконец-то наступил долгожданный мир, и Монж снова стал профессором, отцом, мужем… Чужие города, чужие судьбы, вихри политических страстей вокруг маленьких и больших итальянских городов и провинций — как это все было недавно и как далеко отхлынуло сейчас. Он снова видит грустную улыбку своей доброй подруги, ее глаза, полные тихого укора.

— Почему же все-таки ты так долго не возвращался? Забыл нас совсем…

— Ну что ты, дорогая… Ни в Риме, ни в Неаполе, ни в Пассериано я не забывал, что у меня есть моя маленькая терпеливая Катрин, которая ждет и скучает. Но у меня есть и Марианна — моя большая и нетерпеливая родина. Вот она и заставляла меня быть так далеко и от тебя, и от нее…

— Мы ждали тебя здесь обе, Гаспар. Ты напрасно так говоришь… Конечно, я и не думала, что ты вернешься к июню — к двадцатилетию нашей свадьбы. Это было бы слишком большим счастьем. Но за полгода, что тебя не было, произошло очень многое. Поэтому ждала не одна я… Тебя здесь выдвинули в

Директорию. Ты должен был стать одним из пяти человек, управляющих Францией, среди которых был и твой ученик — благородный Карно. Теперь он в изгнании. Говорят, едва успел убежать во время фруктидора. А какой из него роялист — не понимаю… Сейчас в директории одни продажные лицемеры, вроде Барраса — в этом, наверное, и твоя вина, Гаспар… Я понимаю, ты мог не приехать по моей просьбе: жена всегда ждет, она обязана ждать. А ведь Совет пятисот ждать долго не может. Ему нужен человек, который будет работать в Париже, а не в Милане. Ну что ж, человек не приехал, и его заменили… А я надеялась, так мечтала, что хоть это привяжет тебя к Парижу, что хоть теперь мы будем жить-вместе, если уж молодость прошла в разлуке…

Монж не знал, как утешить свою подругу, как объяснить, почему он не мог покинуть Италию. Он и себето дать в этом отчет не мог. Так уж получилось. Да и Бонапарт не отпускал.

— Ну оставим, забудем это, — проговорил он, с виноватой улыбкой обнимая Катрин, — Сейчас ведь я в Париже, я с вами, и никуда не еду. Боже мой, как я соскучился по тебе, по Эмиллии, по Луизе… и по моим ребятам из Политехнической школы. А на счет Директории что жалеть — я уже был когда-то министром. Эти интриганы все равно не дали бы жить и работать. Но теперь — все! Только наука, преподавание и семья. Больше никому не отдам своего времени! Теперь мы всегда будем вместе. Я буду аккуратно приходить к ужину и не оставлю вас никогда. Ты веришь мне — никогда! У меня есть свои собственные дела, у меня наука, у меня Политехникум! А потом, есть неплохая идея, которой надо срочно заняться. Я давно об этом подумывал, но решение как-то не приходило. А сейчас оно, кажется, созрело.

Не откладывая задуманного на долгий срок, Монж приступил к реализации своей идеи. Первую попытку изложить более или менее систематически действие простейших машин и их элементов он предпринял в курсе статики для мореходных училищ. Но это было сделано как бы мимоходом. В этом учебнике рассматривались действия сил, а не конструкции машин. Сейчас же Монж задумал мероприятие более радикальное. Машина должна сама по себе стать объектом изучения.

Все известные науки посвящены изучению природы и ее закономерностей, даже математика. Но еще нет науки, которая исследовала бы творения рук человеческих — машины и механизмы, предназначенные для преобразования природных сил и дополняющие природу.

«Из существующих предметов одни существуют по природе, другие в силу иных причин», — говорил Аристотель в своей «Физике». И что бы там ни думал великий философ, а предметы, существующие «в силу иных причин», есть творения человека. И главнейшие из этих предметов — машины, помогающие человеку преобразовывать природу.

Монж задумал наладить изучение всех существующих машин в Политехнической школе. Если для преподавания систематического курса машин время еще не пришло, то хотя бы основные машины и элементы, их составляющие, нашим ученикам, будущим инженерам, надо изучать. Так — думал Монж, когда уезжал в Италию. Он дал задание своему временному преемнику по кафедре Ашетту дополнить программу курса начертательной геометрии разделом об элементах машин. Справиться с этой задачей Ашетту не удалось — возникли непредвиденные затруднения с классификацией машин, и дело остановилось.

Возвратившись на кафедру, Монж активно взялся за разработку новой программы.

— Это не беда, — сказал он Ашетту, — что курса науки о машинах еще нет. Но наши выпускники должны быть политехнически образованными. Мы будем готовить их и к конструированию машин. Для нашей науки — начертательной геометрии — появится новое и очень эффективное применение. Это будет графическое описание форм и конструктивных элементов различных машин, подробное перечисление всех способов и средств преобразования сил в различных обстоятельствах. В ученом мире изучение машин почему-то не пользуется вниманием. Мы преодолеем это предубеждение!

Замысел Монжа начал мало-помалу выкристаллизовываться и оформляться, но вдруг произошло непредвиденное. Париж взбудоражило печальное известие: папские солдаты в Риме зарезали французского генерала Дюфо. Директория срочно назначила трех комиссаров для расследования убийства и принятия мер к тому, чтобы «ничего подобного не возобновлялось». Наказать преступников уже двигался с войсками начальник бонапартовского штаба генерал Бертье.

Печальная Катрин снова собрала своего Монжа в дорогу: он был одним из этих трех комиссаров.

— Никогда не говори «никогда»! — сказала она с грустью, — Ты обещал никуда не уезжать, и вот видишь — тебя снова ждет карета. Ну скажи мне, почему ты такой… уж не пойму — уступчивый или упрямый? Как они могут тебя заставлять? Разве мало людей помоложе? Или тебе еще не надоели эти путешествия?..

— Что делать, Катрин. Такова жизнь… Но ты только представь себе трехцветные республиканские знамена, развевающиеся над папскими соборами! Мы водрузим их, мы поможем нашим римским братьям сделаться республиканцами. Освободить людей от церковных мракобесов, этих душителей разума — разве это не благородно? Разве могу я не ехать?.. И потом… я ведь очень скоро вернусь. Не печалься Катрин, поцелуй дочерей!..

И снова карета двинулась в путь по той же дороге — через Венсенский лес в Италию.

Как ни быстро ехали комиссары к Риму, обстановка в вечном городе менялась еще быстрее. Жизнь решительно показывала, что ничто не вечно, в том числе и папская власть. Народное восстание, вспыхнувшее в феврале и активно поддержанное подоспевшими на удивление вовремя французскими войсками, победило. Папа Пий VI панически бежал, бросив свою непослушную паству. Папа лишился светской власти, была торжественно провозглашена республика.

Монжу и его коллегам не довелось водружать республиканское знамя на куполе собора святого Петра, но вся организаторская работа по установлению новой власти легла на их плечи. Политическая обстановка разом сняла с них старые задачи и возложила новые.

Посланцы Франции разместились в старом здании академии художеств. Жили они скромно и просто, как во времена Робеспьера. Обеды комиссаров совсем не походили на роскошные банкеты, которые устраивал подобно древнему владыке молодой генерал Бонапарт. Лишь «Марсельеза», неизменная «Марсельеза», которую вполголоса мурлыкал Монж, напоминала о славной итальянской кампании и о более ранних временах.

Комиссары активно участвовали в выработке конституции новой республики. Правда, особого творчества от них не потребовалось: за основу, как говорят, была принята конституция французской республики 1795 года. Но некоторые итальянские нравы и привычки нельзя было не учесть. Римлянам, этим славным наследникам древней римской республики, коробили слух такие слова, как директоры, совет пятисот, совет старейшин. Поэтому и выплыли из глубокого прошлого соответствующие им древнеримские понятия: консулы, трибунат, сенат… Здесь они были вполне уместны. Но французы сами потом не раз вспомнят о них, когда законоположения французские станут мешать установлению новой единоличной власти.

Временное правительство римской республики было создано, и в его состав вошли самые уважаемые итальянцами люди во главе с известным ученым — археологом Висконти. Французским комиссарам, казалось бы, можно было и отойти от итальянских дел. Но не тут-то было. Перед ними возникла обязанность самого неприятного свойства. Директория потребовала от них взимания большой контрибуции с только что освободившегося народа. Неприятная миссия тем более тяготила Монжа и его коллег, что за последнее время французская военщина успела показать себя в Риме отнюдь не с лучшей стороны. Генералы, офицеры и солдаты, забыв о своей освободительной миссии, держали себя как завоеватели — бесчинствовали и грабили. Республиканский дух, охвативший было римлян, выветривался теперь с каждым днем.

Дону, Монж и Флоран писали в Париж, Директории: «Если вы хотите, чтобы римляне были свободны, то не истощайте их, не допускайте, чтобы они истекли кровью… Хищения и поборы являются в Италии единственной причиной недовольства; надо повсеместно прекратить первые и по возможности умерить вторые. Вместе с 35 миллионами, уплаченными папой, этой стране придется выплачивать 70 миллионов, а это непомерно много».

Но если бы дело ограничивалось только денежными поборами! Из Рима вывозились и произведения великих мастеров. Около полутысячи ящиков с выдающимися произведениями искусства комиссары были вынуждены отправить в Париж. И насколько ревностно выполнял Монж распоряжения Бонапарта, отбирая в свое время у папы несметные богатства, настолько тяжело ему было обирать сейчас римскую республику. Его коллеги-комиссары страдали не меньше. Возмущенный Дону писал тогда парижским властям: «…Такие хищения и несправедливы, и неполитичны. Самые жаркие римские патриоты смотрят на них весьма неблагосклонно; на их месте мы также не были бы равнодушны. Должен быть всему конец, даже праву победы».

Решительнее и честнее, пожалуй, и не скажешь. Все комиссары настоятельно просили их заменить «кем угодно, только не откупщиками».

Вскоре их просьба была удовлетворена: комиссаров отозвали в Париж. Но еще раньше Монж получил письмо весьма загадочного содержания. В нем генерал Бонапарт извещал математика, что твердо рассчитывает на него и готов подняться по Тибру во главе эскадры, чтобы взять его с собой. «Прилагаемое при сем письмо доставьте генералу Дезе, — писал Бонапарт, — Я полагаюсь только на вас и на него относительно приготовлений в Чивитавеккьи».

Что это за приготовления, можно в какой-то мере уяснить из другой фразы: «С нами будет треть членов Института и приборы всех видов…»

Через две недели Бонапарт в письме генералу Дезе просит передать тысячу приветов Монжу и сообщает, что его жена чувствует себя хорошо. И ученый принимает предложение своего авантюрного молодого друга. Он помогает генералу Дезе подготовиться к походу и вместе с ним покидает Италию. Но на этот раз уже не в карете, а на боевом корабле «Храбрый», в сопровождении других кораблей, на которых размещена целая дивизия — одна из лучших дивизий французской армии.

Многое влекло Монжа к Парижу — и прекрасная жена, и очаровательные дочери, и его любимое детище — Политехническая школа. Но сила их совместного притяжения была преодолена жаждой новых и новых знаний, тягой к путешествиям, верой в своего сумасбродного друга Бонапарта. И пятидесятитрехлетний академик пустился в опасное плавание.