Геометрия и "Марсельеза"

Фантазия рисует невозможное

Очень нужная наука — геометрия. Иначе не написал бы Платон у входа в свою академию: «Не знающий геометрии пусть не входит сюда». Однако и нелегкая это наука — геометрия. Особенно — начертательная. Иначе не говорили бы первокурсники технических вузов: «Перевали сначала через начерталку, тогда и считай, что ты — студент!» Наконец, не утверждал бы сам Евклид, что в геометрии нет легких путей даже для царей. Но были и другие суждения.

«Способ нелегкий сеченья цилиндров постичь не старайся…» — писал древний геометр, астроном и поэт Эратосфен из Кирены. Тот самый современник Архимеда, который измерил диаметр Земли с поразительно малой ошибкой.

«…И не тщись конус трояко рассечь», — предупреждал он современников своих и потомков, в творческие возможности которых, видимо, не очень верил. А чтобы светлая мысль не затерялась в веках, ученый высек ее на мраморной колонне в Александрии.

Гаспар Монж, мальчишка из Бургундии, ничего не знал об этом строгом предупреждении, как не знал и о том, что сам побывает в некогда славной своими учеными Александрии, что именно он создаст начертательную геометрию и научит любознательное человечество с легкостью рассекать цилиндры и конусы, изображать на бумаге сложнейшие сооружения и сделает чертеж языком техников и инженеров всего мира, языком, не знающим национальных преград.

Начав свою жизнь не по заповедям Эратосфена, Гаспар постоянно «тщился и старался». Он хотел знать и уметь. И руки его были в непрестанном движении. Все, что окружало Гаспара, было для него захватывающе интересно. Особенно любил он рисовать.

С карандашом в руках молодой Монж забывал все на свете. Захочет — и на клочке бумаги появятся яблоки в плетеной корзине или стол с кувшином и стаканами. Да что стол! Нарисовать можно всю комнату, весь дом, а может быть, даже и целый город…

У Гаспара накопилось много рисунков. Но такого, чтобы весь город лежал на одном листе, пока еще не было. А что, если попытаться?.. Пылкая фантазия южанина рисовала ему, казалось бы, неосуществимое. Перед его глазами дом за домом проплывал родной город Бон и послушно ложился на бумагу со всеми его переулками и дворами, с ратушей и пожарной каланчой.

Как много, наверное, надо измерять, с какой точностью переносить все размеры на бумагу, чтобы улицам не вздумалось пересекаться где попало и чтобы на каждой из них можно было пересчитать дома! Значит, самое главное — точно измерять углы. Но как это делать?.. Пытливая голова думала, а проворные руки бегали неутомимо.

Об этих руках, необычайно ловких, с удивлением говорили взрослые. Когда мальчишке было всего четырнадцать, он своими руками без чьей бы то ни было помощи сделал пожарный насос. И что было самое поразительное — насос действовал! К тому же по конструкции он отличался от тех насосов, которые можно было видеть у пожарных.

Ученик и последователь Монжа Ф. Араго в своей биографии геометра приводит по этому поводу интересный диалог.

— Как это так, — спросили Гаспара, — ты смог задумать и выполнить столь сложную работу без руководителя и без образца?

— Тут нет ничего удивительного, — ответил он, — В моем распоряжении всегда есть два верных помощника, которые никогда не подведут. Один из них — терпение, другой — руки, повинующиеся с геометрической точностью голове, в которой возникают разные замыслы.

Геометрическая точность… Она еще более нужна, чтобы вычертить план города. Гаспар это хорошо понимал. Надо измерить все и проверить несколько раз, а уж потом переносить на бумагу.

Едва над крышами Бона появлялось солнце, как юный наследник Евклида, захватив с собой немного хлеба и сыра, убегал из дома со своими хитроумными угломерными приспособлениями и пропадал до заката. Каждый день, каждое измерение приносили новые подробности, новые цифры. На листе бумаги все шире растекался по сторонам причудливый орнамент из больших и малых прямоугольников, из толстых и тонких линий. Эти линии сходились и расходились, их пересекали другие, третьи… Гаспару иногда казалось, будто он сам строит город, строит своими руками по собственному замыслу. И замысел этот был великолепен, как родной город Бон.

Юноша с особой старательностью и любовью выводил на чертеже каждый переулок, каждое здание: с родным городом он встретился вновь совсем недавно после двухлетней разлуки. Большой, нарядный и шумный Лион, откуда он только что вернулся, не стал для него таким же близким, как Бон. Нельзя сказать, чтобы там к нему плохо относились. Наоборот, святые отцы из ораторианского коллежа, где он был, остались очень довольны Гаспаром и теми преподавателями бонской школы, которые направили к ним четырнадцатилетнего ученика, прекрасно усвоившего основы философии, математики, физики и древней литературы. Они сразу же заметили способности трудолюбивого и скромного юноши, его увлеченность науками, рисованием, ручным трудом.

Посланники божьи на земле, в чьих руках находились образование и наука, даже доверили Гаспару в шестнадцатилетнем возрасте преподавать физику в их коллеже и, благодарение господу, не ошиблись. Молодой педагог всех изумил своими успехами. Юноша увлекал учеников горячей любовью к науке, широкими познаниями и беспредельным старанием, с каким доводил знания до каждого, даже самого слабого ученика. Он оставил в Лионе, как отмечали современники, столько же друзей, сколько там было у него учеников… Но все-таки он их оставил.

Настоятели предлагали молодому человеку вступить в их монашеский орден ораторианцев. Это, собственно, и было их целью. Они всячески расписывали выгоды, которые сулит ему их предложение. Приобщиться к духовному сословию — большая честь для сына торговца и внука извозчика. Ведь духовенство, как и дворянство, составляет основу королевства французского!.. В своих увещеваниях они использовали и главный козырь, который бил в самое сердце.

— Получая у нас хорошее содержание, — говорили ему, — ты сможешь помогать деньгами своей большой семье — младшим братьям, матери, отцу; ведь он всю жизнь тяжко трудился, чтобы дать трем сыновьям образование и вывести их в люди из простонародья, которому сам бог велел трудиться весь век свой, не разгибая спины. Наш орден помог ему. Твои братья тоже учатся в ораторианской школе. Ты, как старший сын, должен тоже помочь своим близким…

Гаспар в душе почти соглашался с доводами святых отцов, но с окончательным ответом все же медлил. Неужели его удел — монашеская ряса? Неужели нельзя найти более прямой путь к науке?..

— Все справедливо* что вы говорите, — ответил Гаспар, — Однако уважение к отцу не позволяет мне решить свою судьбу без его согласия.

— Похвально! — сказали с удовлетворением отцы святые, — Твой отец — добрый католик, и мы уверены, что он тебе плохого не посоветует.

Ждать ответа Жака Монжа долго не пришлось.

«Я не могу, — писал он сыну, — противиться твоему намерению, если ты не захочешь его изменить. Но как отец должен сообщить тебе, что я об этом думаю. Я уверен, что сильно ошибаются те* которые выходят на дорогу через худые ворота. Меня уверяют, что в словесных науках ты еще не сделал успехов, необходимых для ораторианца. Теперь суди и решай сам».

Исполненный чувства горячей благодарности к отцу, которого он всегда уважал и любил, Гаспар решился. Он без сожаления оставил те ворота, которые отец назвал худыми…

Возвратившись под отчий кров, молодой Монж решил применить на деле свои научные познания и мастерство рисовальщика. План родного города и был той счастливой идеей, которая определила судьбу юноши. Когда смелое начинание было осуществлено, об этом событии заговорили во всей округе. Знатоки говорили, что новый план города — чудо графического мастерства. Молва о золотых руках молодого Гаспара, старшего сына Жака Монжа, не обошла и одного влиятельного офицера, оказавшегося в Боне совсем случайно.

Деловой человек, правая рука начальника королевской инженерной школы в Мезьере, полковник Виньо своим наметанным глазом лучше других оценил возможности даровитого юноши и обратился к отцу молодого графика с предложением.

— Талант не следует зарывать в землю, — сказал он, — Ваш сын сможет развить и применить его по-настоящему только у нас, в Мезьере. Там он изучит архитектуру, фортификацию, научится вычерчивать планы обороны, строить мосты, крепости, дома. Королевскую военную школу в Мезьере окончили лучшие инженеры и фортификаторы. Поверьте мне, ни в одном университете не преподают математику и физику лучше и полнее, чем у нас.

Лестное предложение пришлось по душе отцу Гаспара. А пылкий юноша был просто окрылен. У него чуть ли не кружилась голова от захватывающей дух перспективы. Гаспару было и радостно, и немного страшно: он боялся, что кто-нибудь спугнет счастье…. Физика, математика, рисование, инженерное дело — все слилось в его сознании в одно-единственное слово, звучное и прекрасное, как музыка: «Мезьер»!..

От Бона до Мезьера целая неделя пути — с юга Франции на север. Целая неделя ярких впечатлений, радостных раздумий и радужных надежд. Каких только картин не нарисует юношеская фантазия за неделю!

Гаспар перебирает в памяти все, что он слышал от полковника об инженерной школе, в которой теперь будет учиться. Должно быть, там очень строгий отбор… Что ж, это и понятно: школа выпускает только

десять офицеров в год. Монж будет одним из этих десяти счастливчиков… Время пройдет очень быстро. Через два года молодому инженерному поручику Гаспару Монжу торжественно вручат шпагу. Офицер приедет домой, но совсем — ненадолго: ему надо спешить на границу. Там он будет строить неприступные крепости — одна лучше другой. И, кто знает, может быть, имя фортификатора Монжа станет не менее известным, чем имя знаменитого Вобана…

Военно-инженерная школа в Мезьере была моложе Монжа на два года. Основанная Шастильоном в 1748 году, она за короткое время обрела самую солидную репутацию. Постановка дела обучения была выше всяких похвал. Полковник Виньо не преувеличивал: тогдашние университеты, эти цитадели схоластики и демагогии, конечно же, не давали столь сильной общеобразовательной и научно-технической подготовки. А что касается искусства строить крепости и разрушать их, то этому делу в Мезьере могли научить лучше, чем где бы то ни было. Разумеется, тех научить, что зачислен на основное отделение, а не на дополнительное.

— Направить в дополнительный класс, — объявил начальник школы, наскоро посмотрев бумаги юноши. Да как бы внимательно он их ни изучал, ничего бы в его решении не переменилось. Третье сословие есть третье, а не первое. Сыну мелкого торговца нечего и думать об основном классе, куда принимают только дворян. Десять юношей с аристократическими фамилиями, которые начинаются с приставки «де». Десять представителей феодальной знати — ни больше ни меньше.

Гаспар был готов к самому придирчивому экзамену, к самым трудным заданиям. Но возникшая перед ним задача оказалась неразрешимой. Нет, он не мог доказать, что его отец живет исключительно доходами с имения, а не занимается торговлей или каким-либо ремеслом, кроме, разумеется, изготовления бутылок. Бутылочное производство, не в пример печатному или часовому делу, считалось благородным. Отец Гаспара бутылок, к сожалению, не делал, поэтому никаких надежд на инженерное звание не оставалось.

Юноша был убежден, что в учебе догонит самых знающих, сравняется с самыми лучшими. Но как равняться с аристократами в том, что от него совсем не зависит? Разве он виноват, что Жанна Руссо, дочь городского извозчика, вышла замуж за коробейника, торгующего всякой мелочью, и стала матерью Гаспара? Разве постыдно то, что рубашка Гаспара через материнские руки переходит к Луи, а если не истлеет на его плечах, то и к Жану?.. Чем плох его отец, выбившийся из мелких торговцев в старосты корпорации торговцев и сделавший все, чтобы три его сына получили образование?..

Молча выслушивал Гаспар советы и наставления начальства.

— Ваши способности к рисованию и различным поделкам могут быть очень полезны школе, — говорил офицер, — Ученикам вспомогательного отделения мы даем начала алгебры и геометрии, учим их рисованию, тесанию камней, лепке и плотницкому искусству. Чтобы строить крепости и другие сооружения, нам нужны не только инженеры, но и кондукторы, овладевшие практикой выполнения всех необходимых в этом деле работ.

Глуховатый голос офицера едва доходил до сознания Гаспара. Юноше казалось, что они стоят с этим офицером в разных концах длинного-длинного туннеля. Командир — внутри крепости, а он, Гаспар, — вне ее. И войти в эту крепость он сможет только в роли слуги-оруженосца.

Глубину социальных различий между людьми, свое приниженное положение в школе, которая называлась инженерной, Монж ощутил очень скоро и запомнил на всю жизнь.

— Лепщики! — пренебрежительно кидали дворянские отпрыски, проходя по мастерским, где такие же, как он, юноши возились с формами и отливками, пачкаясь в алебастровой пыли.

— Гипсовый класс! — говорили начальники, когда надо было решить, кому из учащихся выполнять хозяйственные работы. Все это, разумеется, не сближало, а разделяло молодежь школы. Между тем таланты в ней были, и были всюду: и в основном, и в дополнительном отделении.

Теория и практика, наука и ремесло, патриции и плебеи… как далеки они друг от друга. Как много теряют люди от того, что разделили свои познания, раздробили результаты многовекового коллективного опыта. Высокомерная теория шествует, едва касаясь земли, и не видит богатств, что лежат у нее под ногами, а практика, как слепец, ощупывает каждый камень, прежде чем сделать робкий шаг вперед. В ее тяжких скитаниях теория — не помощник.

Нет, не теория и практика зашли в тупик. Их загнали в него люди, разделенные рубежами сословий. И какое было бы счастье, если бы научное знание стало достоянием всех, как бы выиграли от этого теория и практика, все науки, искусства и ремесла!..

Гаспар Монж не пойдет по дороге, ведущей в тупик. Если ему доведется постичь высокую науку, он никогда не забудет, ради чего она существует, чьим трудом и для кого живет. Его наука будет служить делу, служить тем, кто осуществляет замыслы в дереве, в камне, в металле.

Но как подняться к высотам науки? Если монахиораторианцы предлагали Монжу войти в их сословие, то дворяне этого не делают. Остаются все те же два средства: руки и голова.