Геометрия и "Марсельеза"

О чем не рассказывала Шахразада

Не прошло и двух месяцев после высадки французов в Африке, как в столице Египта уже начал свою работу Каирский институт наук и художеств. Президентом его предложили избрать Бонапарта: он уже был членом Французского национального института (он без стеснения занял там место своего бывшего наставника в тактических вопросах — Лазара Карно, томившегося в изгнании после фруктидорского переворота). Бонапарт немало гордился своим званием ученого и, подписывая приказы по армии, слова «член института» всегда ставил впереди слова «главнокомандующий». Однако управлять институтом генерал отказался.

— Главой института, — сказал он, — надо сделать не меня, а Монжа. Это будет наиболее сообразно со здравым смыслом.

С генералом согласились. Президентом был избран

Монж, его заместителем — Бонапарт, а непременным секретарем — математик Фурье. Гаспар Монж начал руководить работой ученых, литераторов и художников сообразно со здравым смыслом и с указаниями своего заместителя. А указания были на редкость толковыми: они сделали бы честь не только любому генералу, но и самому умному монарху или иному просвещенному владыке. Для начала Бонапарт предложил рассмотреть на заседаниях института шесть вопросов:

— Какие существуют способы уменьшить расходы на топливо для армии?

— Можно ли заменить чем-нибудь хмель при варении пива?

— Какими средствами можно освежить и очистить воду Нила?

— Какие мельницы лучше строить — ветряные или водяные?

— Имеются ли в Египте возможности для производства пороха?

— В каком состоянии находится в Египте образование и судопроизводство?

Для изучения этих вопросов были назначены специальные комиссии и определены сроки. Кроме того, институт под руководством Монжа начал огромную работу по сбору всевозможных сведений о Египте, которыми европейская наука не располагала. Почвы, минералы, растительность, животный мир этого края — все интересовало ученых. Мало-помалу помещения института начали заполняться любопытными находками. В научный поиск пустились все — и признанные уже исследователи, такие, как Монж, Бертолле, Фурье, Жоффруа Сент-Илер, и полная энтузиазма начинающая молодежь из Политехнической школы, и офицеры французской армии, главным образом инженерной службы. Здесь, видимо, оказала немалое влияние и личность самого Бонапарта. Главнокомандующий любил науку и всячески помогал ученым. Каждый гренадер знал, что ученые Монж и Бертолле — его близкие друзья.

Институт разместился в одном из красивейших дворцов бея. Местом ученых заседаний стал большой зал гарема, несколько переоборудованный сообразно с новым назначением. В примыкающих к нему комнатах жили теперь деятели науки.

Собравшись на свое первое заседание, ученые слушали генерала Андреосси, который читал записку о приготовлении пороха в Египте. Селитра, как он сообщил, имеется здесь в изобилии, можно даже снабжать ею Францию, но в сере ощущается недостаток. Уголь можно готовить по необходимости из местного материала. Впрочем, заключил генерал, Каир хорошо снабжен порохом, и в этом отношении не следует беспокоиться.

После него говорил Монж. Он рассказывал о необычном оптическом явлении, с которым встретились французы в Египте. Призраки пустыни доводили их до полного отупения, до сумасшедшего бреда. Они могли вызвать панику.

Монж объяснил это явление, опираясь на законы отражения света. — Это первое научное объяснение природы миража, не вполне точное в деталях, но понятное и доступное каждому, было очень своевременным и ценным. Записка Монжа «Об оптическом явлении, известном под названием миража» была вскоре опубликована в научном и литературном журнале, который выпускался Каирским институтом каждые десять дней под названием «Египетская декада».

Спустя какое-то время ученые, отталкиваясь от этой записки, создадут стройную теорию, разберут все обстоятельства и все фазы миража, но простая теория Монжа, как указывает Араго, всегда останется первым звеном в прекрасной цепи исследований.

Таков уж был Монж. Он смело выдвигал новые гипотезы, поддерживал новые, пусть даже спорные, идеи. Темпераментный бургундец торопил науку, щедро раздавал свои идеи, нимало не беспокоясь о том, как бы не попасть в глупое положение. За это его особенно любили ученики. Всесторонне образованный и невероятно быстро схватывающий самую суть явлений, Монж никогда не стремился выглядеть неким оракулом от науки, глубокие мысли которого недоступны простым смертным. Он рассуждал вслух и творил у всех на виду — искал, сопоставлял, обдумывал, ошибался, находил ошибку и приходил к новому заключению. Все могли видеть работу этого удивительного ума и следить за полетом мысли по быстрым движениям рук. Он первым замечал наклюнувшуюся проблему, решительно брался за нее, разрабатывал практически важное и сразу же пускал в дело. Дожидаться, когда будет пришита последняя пуговица к мундиру последнего солдата, — не его стиль. И этот энтузиазм поиска, эта огромная вера в беспредельные возможности науки заражали всех. Научное творчество становилось потребностью друзей и учеников Монжа. Не потому ли так много сделали за год полсотни человек, пришедших в Каир с армией Бонапарта? В полевых, можно даже сказать, фронтовых, условиях, рискуя получить в спину пулю или турецкий кинжал, они по крупицам собирали новые факты — этот важнейший строительный материал науки. Члены Каирского института определяли точные географические координаты и чертили планы и карты городов, рек, озер Египта, изучали и детальнейшим образом описывали животных, птиц, рыб, собирали коллекции растений, насекомых и минералов. Ничто не было упущено, никакая область знания не осталась забытой. Особый интерес проявляли Монж и его друзья к древней культуре Египта, стремясь разгадать никем еще не разгаданное, ибо камни молчали.

Его величество случай, как известно, никогда не помогает тем, кто сидит сложа руки. Непоседливые ученики и друзья Монжа были буквально всюду и напряженно работали. Это видел каждый солдат бонапартовской армии. Не случайно им-то и помог случай.

Чрезвычайной важности открытие, может быть, и не было бы сделано, если бы не рядовой солдат, имя которого история не сохранила. Он исправно делал свое дело: рыл окоп по указанию своего командира. Вдруг его лопата наскочила на препятствие довольно внушительных размеров. Окопав его со всех сторон, солдат увидел гладко обработанный камень из черного базальта размером со стол. О своей находке он доложил командиру, имя которого известно. Это был офицер инженерных войск Бушар. Он оценил находку по достоинству и подарил ее Каирскому институту.

Благодаря безвестному солдату небольшая деревушка Розетта в дельте Нила стала со временем, знаменитой, потому что именно этот камень, названный впоследствии розеттским, и позволил ученым найти ключ к разгадке древних египетских иероглифов. На камне был высечен текст, по всей видимости, один и тот же, на трех разных языках — древнеегипетском (иероглифами), новоегипетском и греческом. Казалось, разгадка уже в руках, но орешек оказался крепким. Ни участник экспедиции лингвист Саси, член института, ни позже англичанин Томас Юнг, ни другие ученые не сумели раскусить его и прочитать текст. Лишь спустя почти четверть века молодой французский ученый Шампольон, мечтавший о Египте и побывавший там, расшифровал текст, высеченный на розеттском камне, и научился читать древнеегипетские иероглифы. Заслуга Каирского института в том, что его ученые перерисовали, выгравировали эту ценнейшую надпись и даже сняли с нее слепки, чтобы опасности морского путешествия в Европу не могли повлечь непоправимой утраты.

Розеттский камень действительно во Францию не попал. Забегая вперед, скажем, что по Амьенскому миру 1802 года большая коллекция египетских памятников, в том числе и розеттский камень, была передана Англии. Трехъязычная надпись так и хранилась бы в Лондонском национальном музее и не привела бы к важнейшему открытию, если бы предусмотрительные французские ученые из Каирского института не увезли с собой в Париж самого главного — информации, запечатленной на камне. Рисунки, сделанные ими, были опубликованы в грандиозном сочинении, первые тома которого вышли в свет в 1808 году под названием «Описание Египта или собрание наблюдений и изысканий, которые были сделаны в Египте во время экспедиции французской армии». К 1813 году это сочинение насчитывало двенадцать томов таблиц и двадцать четыре тома текста. Таков был вклад в науку Каирского института, работой которого руководил Монж. Так был заложен фундамент для нового направления в науке, получившего название египтологии. Так неизвестная земля, «терра инкогнито», стала известна европейским ученым. Уже не отрывки из Геротода и Библии, а результаты научных исследований заложили фундамент и в значительной части возвели стены науки о Египте. И это — результат напряженной работы ученых, по преимуществу молодых, которые пошли за Монжем и осуществили поистине великое дело.

Корифеев науки, признанных ученых с Монжем было не так уж много. Это — Бертолле, знаменитый химик, главное открытие которого — исследование законов химического сродства — было сделано здесь, в Египте, молодой математик Фурье, ставший всемирно известным позже, биолог Жоффруа Сент-Илер, вступивший через несколько лет в принципиальный и известный мировой научной общественности спор с самим Кювье, основоположником палеонтологии. Кювье не понимал и не принимал элементов эволюционной теории, сторонником которой был Жоффруа.

В этой небольшой, но замечательной плеяде совершенно особое место принадлежит Вивану Денону — энтузиасту из энтузиастов. Талантливый и разносторонне образованный Денон делал чудеса. Этот непоседа, жаждавший, как и Монж, новых знаний, объездил и обошел весь Египет от Александрии до Сиены (нынешний Ассуан). Этот на редкости активный и предприимчивый человек, в прошлом друг Вольтера и Робеспьера, а позже — друг Жозефины и Бонапарта, не давал в Египте ни минуты покоя ни себе, ни своим спутникам. Да и можно ли было спокойно проходить ученому мимо множества изображений и надписей на стенах храмов и гробниц, на обелисках и статуях, впервые открывшихся европейцам!

Денон с жадностью набросился на изображения, не совсем понятные, и иероглифы, совсем не понятные. Он видел колоссальную научную ценность того кладезя, который открылся перед учеными. Он страшно спешил, словно знал, что в Египте ему доведется провести немногим более года. Отличный рисовальщик Денон тщательно воспроизводил пирамиды и статуи, копировал непонятные письмена. Его трудолюбию и отваге могли завидовать многие.

Денон, Монж, Бертолле, Бонапарт и его штаб были первыми в истории европейцами, проникшими под своды самого большого сооружения древности — пирамиды Хеопса. Ценностей, на которые, может быть, втайне рассчитывал Бонапарт, там, конечно, не оказалось. Грабеж пирамид начался и почти закончился до его рождения. Мысль, пришедшая в голову молодому завоевателю, не могла не возникнуть и в менее одаренных головах за сорок веков. Ее предвидели даже строители пирамид, соорудившие хитроумные приспособления для защиты от ограблений. Мало того, как выяснилось в конце прошлого века, египетские жрецы перенесли мумии тридцати фараонов в одну из пещер, где зарыли их в глубокий колодец.

Под руководством ученых многое на египетской земле французы построили своими руками. Они убрали старый ниломер и построили новый, соорудили несколько ветряных мельниц «диковинного вида», проложили длинные и ровные дороги и обсадили их деревьями. Работали они не спеша, а для ускорения дела прибегали к помощи простейших машин. Даже тачка вызывала у арабов немалое удивление. С ее помощью один француз, не торопясь, переносил земли больше, чем пять арабов со своими корзинами. На строительстве работали в основном французы. Они кололи и распиливали дерево исключительно по правилам геометрии, под прямыми углами и по прямым линиям.

В только что отремонтированном доме, который бросил Хасан Кашиф, бежавший с другими мамлюками, была устроена большая библиотека. На арабов она произвела колоссальное впечатление.

«Бели в библиотеку приходит кто-нибудь из мусульман, желающих на нее взглянуть, — пишет в своей хронике ал-Джабарти, — ему разрешают занять самое лучшее место, встречают его приветливо, с улыбкой, выражают радость по поводу его прихода, особенно если обнаружат в нем способность к наукам, знания и любознательность. Французы в этом случае проявляют любезность и дружелюбие и приносят ему различные печатные книги с разнообразными иллюстрациями, на которых изображены земля с расположенными на ее поверхности странами, животные, птицы и растения. Там имеются также книги по древней истории отдельных народов… Все это достойно изумления».

Еще большее изумление арабов вызвали заседания каирского института. Шейхи, улемы и другие ученые мужи оказались способными часами сидеть и слушать речи на непонятном для них языке. Подспудно они чувствовали, что речь идет не о вере, не о политике и не о войне, и это было уже странно. А самое удивительное было то, что победитель могущественного Мурад-бея, властитель Нижнего, Среднего и Верхнего Египта ничем не выделялся здесь из ряда своих подчиненных. Ни разу не видели шейхи никаких особых знаков внимания к нему, никакого подобострастия. Все разговаривали спокойно и уверенно, а некоторые из ученых имели смелость не соглашаться и даже спорить с повелителем. И совершенно необъяснимо было то, что он не изгнал их из своей свиты и не приказал отрубить дерзкие мысли вместе с головой. Это было совершенно удивительное чудо, о котором не говорилось ни в одной из сказок Шахразады.

Бонапарт старался использовать каждый случай, чтобы поразить воображение мусульман и показать им превосходство Франции в общественном устройстве, науках и искусстве. Посетив однажды местного «пророка», который, между прочим, посмотрев на адьютанта главнокомандующего, заявил, что тот умрет через два месяца (фактически же он прожил еще много лет), Бонапарт решил противопоставить «чародея чародею» и пригласил каирских шейхов на химические опыты.

Арабы с интересом осмотрели оборудование лаборатории — специальные печи, различные аппараты и приборы для фильтрования, выпаривания, получения вытяжек и эссенций, дистилляции, добывания солей из пепла растений. Показав богатое оснащение лаборатории и уйму склянок с различными веществами, знаменитый Бертолле начал демонстрировать арабам чудесные превращения веществ. Химик священнодействовал со спокойствием и уверенностью индийского факира. Он налил в стакан какую-то жидкость, потом добавил к ней другую. Из стакана повалил цветной дым… «Затем, — вспоминает ал-Джабарти, — дым исчез, то, что находилось в стакане, высохло, и содержимое его превратилось в твердый камень желтого цвета, который выпал из перевернутого стакана. Мы брали, — говорит он, — этот камень в руки и рассматривали его. Затем то же самое было сделано с другой жидкостью, из которой получился синий камень. Из третьей жидкости получился камень красный, как рубин».

— Бонапарт с гордостью смотрел на действия знаменитого химика, но должного изумления в глазах шейхов не приметил. ' Покажите этим мумиям гремучее серебро, — » сказал генерал химику.

Насыпав на наковальню немного белого порошка, Бертолле слегка ударил по нему молотком. Раздался оглушительный взрыв, от которого арабы вздрогнули, а французы рассмеялись.

— Тряхните этих бестий электричеством! — распорядился Бонапарт, недовольный слишком слабым эффектом.

Бертолле начал крутить машину, извергать треск, искры, сообщать мусульманам с помощью тонкой проволоки «сильное сотрясение, дрожь во всем теле, треск в костях плеча» и другие неожиданности. Он показывал чудеса гальванизма, заставлявшего дрыгать мертвыми лапами и чуть ли не оживать мелких зверюшек, разлагал воду на кислород и водород, демонстрируя все достижения европейской науки на рубеже XIX века. Египтяне спокойно наблюдали за его стараниями

Наконец, Бертолле закончил опыты. Шейхи попрежнему смотрели на него с невозмутимым спокойствием мумий. Лишь один из них, ал-Бекри, нарушил молчание.

— Все это прекрасно, — сказал он через переводчика, — но можешь ли ты сделать так, чтобы я в одно и то же время был здесь и в Марокко?..

Бертолле ничего не сказал в ответ. Он лишь иронически улыбнулся и пожал плечами.

— А если так, — заключил шейх, — то никакой ты не волшебник!

Чародей Клод-Луи Бертолле, открывший впервые в мире динамику химических превращений, причем именно на египетской земле, был посрамлен.

Не повезло и искусному механику Конте, соорудившему и запустившему в небо шар-монгольфьер. Ученые думали, что арабы будут удивлены этим чудом науки и техники. Но здесь Монжа и его друзей ждало разочарование. Жители города не заметили чуда.

Главной целью ученых было, разумеется, не просвещение арабов, а исследование страны. И в этом они преуспели. Монж, Бертолле, Денон и Фурье были, так сказать, мозгом научной экспедиции. Руками же ее были молодые исследователи, которые с рвением необычайным приносили и приносили в здание Каирского института новые материалы. Так в хорошей пчелиной семье рабочие пчелы собирают за одно лето достаточно нектара, чтобы к осени была уже не одна семья, а две.

Каирский институт сделал гораздо больше, чем свойственно самой хорошей научной семье. Его материалов хватило на несколько лет работы. Да и не здесь ли, в Египте, глядя на работу Монжа и его сотрудников, Бонапарт впервые подумал о символе его будущей империи — неутомимой пчеле!.. Не здесь ли окончательно укрепится в нем вера в науку и любовь к ученым, которая сохранится до последнего дня его жизни!