Геометрия и "Марсельеза"

Последняя «Марсельеза»

Колосс, встряхнувший всю Европу от Мадрида до Москвы и от Венеции до Амстердама, рухнул. Империя, насчитывавшая более восьмидесяти миллионов человек, развалилась. Палата, созданная Наполеоном перед последней схваткой с феодализмом, выбрала временное правительство Франции. Временное, потому что окончательное решение ее судьбы было в руках стран-победительниц.

Самое большое число голосов на этих выборах получил Карно, Ему бы и быть председателем вновь избранного правительства, от которого мог зависеть дальнейший путь Франции. Но так не случилось. Вездесущий Фуше еще раз предал нацию: он предложил правительству самораспуститься в знак протеста против вступления иностранных войск на территорию страны. Этим он расчистил дорогу Бурбонам, рассчитывая на теплое и привычное для него место министра полиции.

— Куда же мне идти теперь, предатель?! — спросил его благородный Карно, раскусивший еще одну подлость.

— Куда тебе угодно, осел! — невозмутимо ответил интриган, который некогда тоже был якобинцем подобно Робеспьеру и Карно, вышедшим, как и он сам, из Арраса.

Однако на этот раз вероломство и предательство Фуше, больше других, пожалуй, способствовавшего возвращению Бурбонов, а с ними и белого террора, не принесли ему успеха: он сам должен был удалиться в изгнание.

Российский император, любивший поговорить о своих республиканских устремлениях, дал Карно русский паспорт, и ученый тайно уехал Та Варшаву, а оттуда — в Магдебург, поближе к своей многострадальной родине. Там он и покоится под мраморной плитой с лаконичной надписью: «Карно». Последние годы своей жизни он отдал литературному труду и сочинениям по фортификации. Мемуар «О крепостях» и был последней его работой.

Учитель Лазара Карно и многих других замечательных людей Франции Гаспар Монж, создатель начертательной геометрии, давший мощный толчок развитию геометрии дифференциальной, человек открывший новые пути развития всей геометрической науки и наметивший ее новые ветви, организатор первой в мире высшей технической школы, воспитатель замечательной плеяды всемирно известных ученых, патриот, организовавший производство оружия и боеприпасов для защиты отечества в самые трудные для Франции времена, первый из ученых мира, предпринявший попытку описать и систематизировать мир машин и механизмов, изобретатель, предложивший новый способ изготовления артиллерийских орудий, талантливый администратор, давший дорогу многим техническим новшествам, член французской Академии наук, создатель и президент Каирского института, один из тех ученых, что дали миру метрическую систему мер, неутомимый труженик, замечательный патриот и отличный семьянин был не менее жестоко, чем Карно, репрессирован Бурбонами.

Ко всему тому, что мы уже перечислили, он был еще и графом Пелузским, сенатором империи, близким другом и советником Наполеона. Главное же в том, что Монж возглавлял в качестве морского министра французский кабинет министров в 1793 году, в тот день, когда была исполнена воля народа о предании смерти короля Франции Людовика XVI. Поэтому с возвращением Бурбонов ученый немедленно лишился титулов и прав — моральных и материальных, был изгнан из академии и со всех постов…

Перечисление того, что потерял Монж с восстановлением королевской власти, вылилось бы в пересказ всех лет, месяцев и дней его динамичной творческой жизни. Революция, республика, Академия наук, Политехническая школа, Наполеон Бонапарт, семья. Вот все, чем жил Монж. С революцией и республикой давно было покончено. Теперь покончено и с Наполеоном, с его империей, еще сохранявшей кое-что от республики. Из Академии наук он изгнан, но это еще не беда: из науки Монжа изгнать невозможно. Беда в том, что его лишили возможности видеться со своими «сыновьями» из Политехнической школы… Гуманней было бы, отмечает Араго, убить старика.

Из всего, что было дорого ученому, осталась лишь семья да, может быть, два-три друга, еще не ушедших из жизни. Уже не было среди них Гитона де Морво, инициатора создания номенклатуры современной химии, открывателя ряда химических процессов, одного из лучших директоров Политехнической школы, члена революционного Конвента. Ему грозили едва ли не самые жестокие из репрессий, но старик был спокоен. Выдающийся химик чувствовал себя уже на краю могилы. Когда Монж посетил своего старого друга по науке и общественной деятельности, тот уже не был опечален приближающейся смертью.

— Мне остается жить несколько минут, — сказал он Монжу, — Я радуюсь тому, что моя смерть избавит их от труда отрубить мою голову.

Последние слова умирающего республиканца не выходили у Монжа из головы. Он чувствовал, что скоро придет и его черед…

Родные и близкие Гаспара Монжа решили изыскать для него убежище от Бурбонов. Они сначала укрыли его в малозаметном доме на улице Сен-Жак, а затем переселили в дом одного из его учеников. Там он мог чувствовать себя в безопасности и работать над своими научными идеями.

Убедившись, что его занятиям ничто не может помешать, Монж углубился в дифференциальную геометрию. Вычисления шли за вычислениями, но вдруг случилось неожиданное. Доведя трудную задачу, связанную с исчислением частных разностей, до обычного квадратного уравнения, Монж остановился. Он не смог найти корней этого уравнения. Непрестанно работавший мозг ученого внезапно отказал.

Встревоженные родные вспомнили о таких же случаях, происходивших с другими учеными, вспомнили и о способе, которым порой удавалось вернуть ум человека к действию, как это было, например, с Гюйгенсом. Толчком к восстановлению работоспособности мозга служили обычно упоминания о тех вещах, которые больной помнит крепче всего. Так, академика Ланьи, не говорившего ни слова в течение нескольких дней, вернули из умственной летаргии одним вопросом: сколько будет двенадцать в квадрате? И он ответил: «Сто сорок четыре».

Время шло, но никакие математические и иные вопросы не могли восстановить интеллектуальную жизнь Монжа. Начали думать: что же в конце концов ему ближе всего? Что могло бы дать такой толчок, который не прошел бы бесследно?

— Спойте ему «Марсельезу»! — сказал кто-то.

Недружный хор неумелых певцов начал вполголоса выводить запрещенную мелодию Руже де Лиля. С каждым словом, с каждым звуком песни голоса мало-помалу крепчали, а глаза поющих все острее и пристальнее вглядывались в дорогбе всем лицо.

Какие аналогии всплывали в мозгу великого геометра, какие мысли возникали — никто знать не мог. А в нем, видимо, жили не линии, поверхности и объемы, а музыка плыла и двигались люди — живые люди, которых он много раз видел и так хорошо знал…

Вот автор Марсельезы Руже де Лиль с гневом бросает эполеты в лицо Лазара Карно, называя его убийцей короля… А вот и сам Карно бросает резкие слова Робеспьеру, обвиняя его в стремлении к личной диктатуре.

И неподкупный Робеспьер плачет…

И уже нет ни Карно, ни Робеспьера. На эшафот поднимается красавица Манон Ролан, королева Жиронды. «Свобода! — говорит она с гневным пафосом, — Сколько преступлений совершено во имя твое!» И умирает полная презрения к «черни», из которой она сама некогда вышла.

— Краснейте, если можете! — кричит, обращаясь к ученым, Максимилиан Робеспьер…

Летит в корзину окровавленная голова Камилла Демулена, сжимающего в руке прядь волос своей несравненной Люсили. Затем и Люсиль, обаятельная Люсиль, платит головой за попытку спасти своего возлюбленного с помощью подкупа.

Громоподобный смех конопатого Дантона перекрывает все возгласы и всхлипы:

— Бежать? — недоуменно спрашивает он, — А зачем и куда бежать?.. — Ведь отчизну не унесешь на подошвах своих башмаков! Мы славно пожили. Теперь пора спать. Палач! Ты покажи мою голову народу, она стоит этого, — говорит он и спокойно кладет голову под нож гильотины.

И вдруг поплыли круги… Круги Аполлония. Трудная задача: к трем кругам надо подобрать четвертый, касающийся всех троих. Да нет же, это не круги, а трупы мамлюков плывут по Нилу.

— Не ломайте зря голову, дорогой Монж, — говорит Бонапарт, облаченный в халат и чалму, — Я ведь тоже немного математик. Сейчас мы легко подберем тот круг, который нужен.

И выводит на берег Нила тысячи пленных египтян. Он приказывает связать им руки и расстрелять.

Круги… Опять круги… Но вода не рыжего, а серо-голубого цвета. Сотни и сотни французов тонут в Березине. На берегу стоит император и, скрестив руки на груди, саркастически смеется.

— Ничего, Монж! Француженки — народ веселый. Они нам еще нарожают солдат… А может быть, эти лягушки еще выплывут? — вдруг спрашивает он, обращаясь неизвестно к кому.

— Нет, не выплывут! — заявляет категорически своим ледяным голосом Лаплас, опираясь на кафедру, — Такова судьба игрока, не пользующегося теорией вероятностей. Я подсчитал: их шансы близки к нулю…

— Я тоже подсчитал, — хитро улыбается воскресший Лавуазье, пересыпая золотые монеты из ладони в ладонь.

Вдруг все видения перекрывает колоссальная фигура Демокрита, завернутая в непонятную хламиду, напоминающую знамя. На одной ее стороне вышиты императорские пчелы, а на другой королевские лилии.

Великий мыслитель древности решительно сбрасывает свою хламиду и говорит, обращаясь к ученым, сидящим ровными рядами в одном из залов Лувра.

— Не стыдитесь истины и запомните то, что я вам говорю. Мир состоит из атомов и пустого пространства. Все прочее есть мнение.

Фигура мыслителя начинает таять и уменьшаться, уходя в бесконечную даль веков, и, наконец, превращается в точку. Остается одна светящаяся точка в огромном черном пространстве — пространстве без координат, без начала и конца…

Тщетно всматривались друзья и родные в лицо Монжа, обычно столь выразительное, что по нему без труда читали мысли. Оно безмолвствовало, тогда как в последней вспышке сознания билась мысль: «Разум! Воинственное из всего, чему стоило поклоняться! Великий человеческий разум, где же ты был, где же ты есть?.. Почему же ты нас покинул…»

Звуки последней «Марсельезы» все плыли и плыли, но уже не могли вызвать того взлета души, который прежде был с нею связан. Стало ясно, что Монж уже не вернется. Гимн революции угас. Лицо ученого было неподвижным и бесстрастным, как лицо египетского сфинкса. Лишь одна слеза, сорвавшись со старческого века, проползла по дряблой щеке и повисла, ярко светясь, на заострившемся подбородке. Наконец, и она исчезла.

Великий ученый и гражданин Франции умер 28 июля 1818 года.